Выжженная земля (ЛП)

Ждал и смотрел, когда дульные вспышки осветили тьму и последовали крики и суета — охотники вновь пытались захлопнуть ловушку.

Затем лёд в моей крови вернулся — сейчас от птичьего крика страдания. Кто-то впереди нас умирал. И через несколько минут я увидел беглеца, поднятого на восьмиконечном кресте. Урывками видел, как его распинали, в свете вспышек зажигательных снарядов и тусклом переливающемся мерцании погребальных костров. Вдоль линии горизонта было видно длинную цепь этих пылающих насыпей с телами вместо горючего — телами моих братьев. Груды были огромными, по сравнению с некоторыми даже Ургалльские холмы казались маленькими. Казалось, что одна состоит только из черепов, но вглядываться не стал из-за возникшего странного чувства гнева и тошноты. Где-то там была крепость, в которой падший сын Императора спланировал этот обман и наблюдал, как он претворяется в жизнь.

Отвёл взор, стараясь избавиться от мучительных криков распятого, и увидел, что ко мне что-то ползёт. Из-за резких движений, похожих на паучьи, не сразу осознал, что.

И отпрянул, когда понял, что это рука — та самая, оторванная взрывами болтов у одного из мёртвых воинов во время расстрела. Ужаснувшись от её вида, я, не думая, растоптал её и взглянул вперёд.

Эскадрон смерти замедлился — громоздкие силуэты виднелись сквозь ревущие костры за ними, гончие рычали на поводках. Предатели мучили и упивались этим. Я знаю, что такое боль — я причинял её врагам и получал в ответ. Даже пытал пленных, когда нужно было разузнать о планах битвы или выяснить неясные цели задания. После этого во рту появлялся привкус, похожий на пыль Шлаковой равнины, но тут было нечто иное. У моих действий, как бы они мне не были отвратительны, была цель. Жестокость, которой бойцы эскадрона смерти подвергли Гвардейца Ворона, была животной, ничем не вызванной. И мне приходилось бороться с собой, чтобы не вскинуть болтер и не избавить беднягу от мучений. Потому что, сделав так, я раскрою наше местонахождение, и следующими на восьмиконечных крестах окажемся мы.

Поэтому мы были вынуждены стоять и слушать, как предатели развлекаются. Гнев Усабиуса чувствовался в воздухе, как резкий электрический привкус. Я предупреждающе поднял руку: «Жди».

— Этот долго не протянет, — кипя от гнева, огрызнулся он, показывая на того раненного Гвардейца Ворона, которого мы несли.

Мы тоже охотились — за выжившими, и чтобы выжить, чтобы добавить в часы песчинок и получить ещё времени для ответного удара; чтобы отомстить, потому что так и не поняли — почему? Для меня и Усабиуса было ещё кое-что, что-то, что мы искали. Мы были поблизости, когда услышали стон изнутри десантного корабля и нашли внутри сына Коракса, лежащего в луже собственной крови. Сейчас тот был неподвижным, тихим — и больше не стонал. Это беспокоило сильнее, чем я мог показать Усабиусу. Признать, что наши усилия спасти раненного оказались бесплодными, означало признать и другую истину, к которой мы ещё были не готовы.

Я не видел, как умер Феррус Манус.

Но думаю, что почувствовал эту смерть через ярость и боль его сынов. Обычно Железные Руки мужественно переносили невзгоды и были равнодушны к радостям, относясь к своим эмоциям так же механически, как и к медленному металлическому перерождению их тел.

Плоть слаба — гласил избитый лозунг их легиона.

Все мы оказались слабы. Слабы, когда столкнулись с непростительным предательством, когда орудия за нашими спинами, которые должны были нас защищать, повернулись…

Я был там, на левом фланге. Целый легион, выстроившийся для битвы, ведомый нашим отцом в бесславный бой, которого мы не хотели, но избежать не могли. Хорус для этого собрал трёх примархов и свой собственный верный легион. Может быть, нам следовало заметить, что культ его личности его же и одолел, что звание «Воитель» изменилось и стало «разжигателем войны», привилегией недовольного сына, а не честью, дарованной благодарным отцом. Примарх легиона Лунных Волков сменил его название, больше не желая делить волчий аспект с более диким и явно более заслуживающим того братским легионом. И сделал легионеров своими сыновьями по названию так же, как и по крови.

Возможно, мы должны были догадаться, но даже если и были признаки, то грядущего предсказать не удалось.

Мы многих потеряли, убивая братьев в том, что казалось бессмысленной бойней. Но и это бледнело по сравнению с тем, что случилось, когда отступили назад, к месту высадки, зализывая раны и объединяя силы, чтобы другие продолжили бой вместо нас. Знамёна Гидры и Железных развевались позади нас — свежие подкрепления и подлинное доказательство того, насколько ошибся Хорус. Но немыслимое стало реальностью: семь легионов отвергли Императора и присоединились к Хорусу. Наша превосходящая численность и тактическое превосходство исчезли как плоть в ядерной вспышке. Те, кто должны были стать нашим подкреплением, стали молотом для наковальни Хоруса. И орудия повернулись против нас.

Ночь опустилась на Исстван, хотя быть может, что парящий пепел и огромная пелена дыма застили солнце. Значения это не имело. Чёрные на чёрном, мы лишь в это время могли двигаться с надеждой не быть обнаруженными. Далеко на севере, где враги-предатели сняли маски и раскрыли себя, что-то мерцало. Я пересмотрел свою мысль — всё же наступала ночь. Воины, или в некоторых случаях их подобия, пробуждались от порочного оцепенения, начиная мольбы и ритуалы во имя тёмных богов.

Это должна была быть эпоха просвещения, в которой суеверия будут изгнаны светом эмпирической истины. И где же теперь этот свет, гадал я, глядя во тьму и распознавая в ней отголоски того, что укоренилось в моей душе.

Кончив забавляться, эскадрон смерти двинулся дальше, хрюкая и ухая голосами, которые теперь вряд ли можно было описать как человеческие.

— Идём, — сказал я Усабиусу и потянулся вниз, чтобы поднять Гвардейца Ворона.

— Метить будем?

Когда я повернулся и взглянул на своего брата, то увидел, что в руке тот небрежно сжимает короткий металлический жезл, на конце которого был цилиндр с большим количеством негорящих диодов, ожидающих активации. Рууман дал нам сейсмические картографические шесты, сказал, что они помогут с триангуляцией. Думаю, что своей помощью он лишь старался подбодрить, но мы с Усабиусом были всё равно благодарны.

— Давай, — сказал я и увидел, что мой брат глубоко вонзил шест и повернул цилиндр, чтобы начать передачу сигнала.

Устройства было похоже на те, что использовались в осадных боях, но мы нашли им совершенно другое применение.

— Нормально всё? — спросил, желая скорее уйти.

С приходом ночи наступала относительная незаметность, но и появлялись ужасы, не показывающиеся при солнечном свете.

Усабиус ответил не сразу: «Кажется, он не дышит». Не видел его лица, скрытого потрёпанным боевым шлемом, но знаю, что было оно мрачным.

— Идём дальше, — сказал я. Мы вышли из-за десантного корабля, всё ещё прислушиваясь к малейшим признакам опасности и пытаясь не слышать шум убийства.

И через восемьдесят метров Усабиус прошипел: «Танки!»

Я выругался про себя. Мы слишком задержались и теперь возвращение назад будет долгим и рискованным… если вообще удастся.

Воронка, заполненная трупами в силовой броне с практически полностью выгоревшей символикой, была единственной надеждой затеряться.

Мы зарылись в неё, в обугленные скелеты воинов, которых могли знать и сражаться бок о бок. Оторванные и сломанные конечности бились о мои сапоги. Пальцы костлявой руки коснулись моего лица. Ещё одна царапнула по наплечнику, и внезапно разум заполнили образы мёртвых: гниющие и разлагающиеся внутри брони встают, проклиная и безмолвно обвиняя нас за то, что мы выжили. Я прогнал такие мысли — здесь они мне не помогут. Во всём виноваты усталость и душевные раны. Здравый рассудок — зачастую первый аспект эффективности воина, который подвергается испытаниям во время долгих периодов предельной психической нагрузки. И я не мог представить испытания суровей, чем Исстван.