Страница 5 из 13
– Мама, а как долго ты пробудешь в Москве? – поинтересовалась дочь Аня, наблюдая, как мать собирает вещи.
– Не знаю. Посмотрю на обстоятельства, на погоду. Жить есть где, что же волноваться заранее.
– Я и не волнуюсь. Я просто не хочу, чтобы ты скучала, тосковала.
– Я и не буду скучать. Некогда. У меня там столько встреч!
– Ну, ну, – с сомнением отозвалась Аня.
Софья Леопольдовна сделала вид, что ничего не услышала и не поняла. Она совершенно не хотела вступать в уже ставшую привычной полемику на тему: «Что же тебе, мама, не сидится дома?» Объяснить это, не затронув каких-то личных моментов, было сложно. Оставалось только напомнить дочери, что Софья Леопольдовна всегда была активной и подвижной. К тому же имелось у нее подозрение, что дочь сама тоскует по прежней московской жизни, что сама никак не впишется в новые условия и что присутствие матери притупляет ее внутреннее одиночество. «Большая уже. А если я умру? Что она делать будет? Пусть сама справляется!» – думала Софья Леопольдовна.
В Москве она останавливалась в их собственной крохотной квартирке на окраине города, где мать и дочь перед окончательным отъездом сложили старые вещи. Те, которые выбросить жаль и которые никто никогда никуда не перевозит, а выбрасывает через несколько лет после упрямого хранения. Приезжая туда, Софья Леопольдовна бочком пробиралась сквозь залежи старых, тщательно упакованных вещей, первым делом вытирала пыль, мыла пол и расстилала в углу комнаты белую плотную ткань. На ней она расставляла свою идеально чистую обувь и сумки. Почему-то последнее действие ее успокаивало и служило настоящим началом московского вояжа. Несмотря на волнение дочери, в этой загроможденной квартире Софья Леопольдовна чувствовала себя отлично. Во-первых, она была одна, во-вторых, без угрызений совести предавалась воспоминаниям о прошлых годах. В каждый приезд Софья Леопольдовна разбирала одну из коробок с вещами. В этом не было необходимости – ничего из них не увозилось в Плеттенберг, ничего не выбрасывалось. Смысл этого занятия – перелистывания старых вещей – был в воспоминаниях. В-третьих, здесь она могла запросто в два часа ночи поужинать и попить чай. И не надо было ходить на цыпочках и поджимать губы от напряжения, боясь звякнуть чашкой и загреметь ложкой. Дома с девяти вечера соблюдалась тишина: Хайнрих ложился спать рано – к шести утра он должен был быть на своем заводе. Здесь она чувствовала ту свободу, которой ей недоставало дома и которая невозможна, когда под одной крышей живут два поколения.
Марбург и Веймар Софье Леопольдовне понравились, а вот в Лейпциге лил дождь, погулять по городу не пришлось – несколько часов Софья Леопольдовна провела в кафе и книжных магазинах, где можно было с удобством почитать. К вечеру она добралась до аэропорта, а поздней ночью оказалась в Москве. Как только она вошла в здание аэропорта, как только вдохнула эту сложную смесь московских запахов, так сразу же почувствовала необычайную приподнятость – помимо того что она погуляет по московским улицам, она будет жить одна и, самое главное, наконец встретится с подругами. При мысли о них Софья Леопольдовна горделиво расправила плечи – она любила приятельниц, но неизменно чувствовала превосходство перед ними. Она одна из них троих сумела – не побоялась – кардинально изменить жизнь, переехав в другое государство. Она одна так активно путешествует, что свидетельствует о молодости ума и тела. Софья Леопольдовна любила подруг, но амбиции порой были сильнее.
Глава вторая
Первой к месту встречи подошла Ольга Евгеньевна. Убедившись, что приятельниц еще нет, она придирчиво оглядела себя в огромное окно находящегося здесь кафе. Ольга Евгеньевна поправила волосы – ей показалось, что затянутый узел растрепался, потом одернула платье, разгладила манжеты и, достав помаду, старательно накрасила губы. Сложив губы, словно собиралась произнести звук «о», она промокнула их салфеткой и только тут заметила, что ее передразнивают. От волнения перед предстоящей встречей Ольга Евгеньевна не заметила, что прямо за стеклом расположен столик, за которым что-то едят двое мужчин.
«Господи, вот незадача!» Ольга Евгеньевна густо покраснела и быстро передвинулась вправо – там ее надежно прикрыла стена. «Неудобно получилось! – продолжала она переживать про себя. – Но выгляжу я отлично. Ни грамма лишнего веса, и лицо свежее, и одета… Так сразу и не скажешь, что бабушка». Она выпрямилась и переложила маленькую сумочку в другую руку. Даже со стороны было заметно, что она довольна собой.
– Ну, что ты воображаешь! Все равно мы уже старые тетки!
Голос раздался откуда-то сбоку. Ольга Евгеньевна оглянулась и увидела сухопарую, одетую, словно подросток, даму. На носу дамы сверкали смешные очки, которые делали ее похожей на черепаху.
– Софа! Ты! – Ольга Евгеньевна даже не успела обидеться, она была так рада видеть старинную подругу и так хорошо помнила ее несколько язвительную манеру говорить.
– Я. Кто же еще!
– Дай-ка я тебя поцелую, – Ольга Евгеньевна обняла подругу и горячо ее расцеловала. В ответ Софья Леопольдовна коротко коснулась губами ее щеки.
– Ты отлично выглядишь! – Ольга Евгеньевна была искренне доброжелательна.
– Дорогая, а как ты хочешь, если я все время на колесах. Я дома бываю раз-два в месяц.
– Софа, не понимаю, ты работаешь? – удивилась Ольга Евгеньевна, поражаясь тому, как молодо и современно выглядит подруга. «Лена права – волосы надо было давно отрезать! С этим кукишем на голове я просто древность», – промелькнуло у нее в голове.
– Леля, ты когда этот свой пучок уберешь?! Ты просто себя губишь!
– Брось, Софа! Ничего не гублю! Не выдумывай! Мне не идут эти короткие стрижки. У меня лицо бледное. – Тут Ольге Евгеньевне вдруг захотелось сказать, что лицо у нее не только бледное, но и тонкое, с почти прозрачной кожей, такие лица встречались на портретах Рокотова. А представьте красавиц Рокотова со стрижкой?! Нонсенс!
– Ну да! Ну да! Аристократизм и стрижки – вещи несовместимые! Леля, ты все играешь в эти игры?!
Ольга Евгеньевна смутилась и тут же рассердилась. Вот в этом была вся Софья – деликатности никакой. И зачем намекать на ту весьма анекдотичную и неловкую историю из прошлого, когда Ольга Евгеньевна, собравшись вступить в Дворянский Союз, тратила время и деньги на подтверждение своей аристократической родословной.
– Мне нужно найти сведения до тысяча девятьсот шестнадцатого года, – все разговоры Ольги Евгеньевны начинались одним и тем же. Софья Леопольдовна, чьи предки евреи, еще не успевшие в шестнадцатом году породниться с немецкими аптекарями, тогда жили за чертой оседлости, не могла сдержать язвительности:
– Ты уж сразу в монархический союз вступай. А там, глядишь, вспомнят о союзе архангела Михаила. Лель, ты меня заранее предупреди…
Затея Ольги Евгеньевны тогда закончилась почти ничем. Вернее, закончилась как надо – она разыскала следы своих родственников, нашла даже документальное подтверждение, что ее прапрапрабабка была фрейлиной во дворце. Но как только все эти сведения были получены, интерес Ольги Евгеньевны к Дворянскому Союзу угас. Так же резко, как возник. Появились дела более важные, более насущные, а самое главное, более интересные. На память об этом временном помешательстве остался большой альбом с фотографиями, справками, выписками. Ольга Евгеньевна не любила вспоминать о том всплеске аристократических амбиций, а Софья вот сейчас взяла и напомнила. Ссориться и обижаться было глупо, а потому Ольга Евгеньевна просто ответила:
– Брось. Я сама уже не помню те времена, а ты все их мусолишь…
– Я не мусолю, а предупреждаю твои неверные шаги.
И в этой фразе была вся Софья. Ну действительно, никто из них, кроме, разумеется, Софьи, не ставил перед собой такой важной задачи, как оберегать подруг от ошибок.
– Софья, ты лучше скажи, как Аня? Она счастлива со своим Хайнрихом?
– С Хайнрихом? – Софья Леопольдовна на секунду задумалась, а потом улыбнулась. – Конечно! Конечно, счастлива. Леля, Аня обрела вторую родину – в дочке достаточно немецкой крови, а язык она знает так же хорошо, как и русский. Она со школы читает книжки на немецком. Ей хорошо, она влилась в ту жизнь… Хайнрих помог…