Страница 40 из 46
Будучи психологом, вы, надеюсь, отлично понимаете, что желание мое вполне естественное. Иначе я не была бы женщиной.
Вот только какую придумать месть? Не улыбайтесь, не настолько я беспомощна и не настолько вы недосягаемы, чтобы с улыбкой отнестись к угрозе женщины. О, как мы умеем мстить! Вот пойду сейчас к Валентину и скажу, что я ваш тайный агент, занимаюсь здесь слежкой. Могу я так сделать? Могу. Вы заставили меня шпионить, а я явлюсь с повинной, и тогда вся ваша затея псу под хвост. Что, побледнели? Пока успокойтесь, я этого не сделаю. Слишком примитивно, не изящно. И эффект не тот: сорву эксперимент — и только. Со временем вы сделаете второй заход, и помешать я уже не сумею.
Что, если подсунуть вам жирненького поросенка в виде липового дневника? Буду писать не то, что есть, а что моя левая нога захочет. Ведь съедите — еще как! — с потрохами проглотите. Вы, наверно, заметили: у меня склонности к сочинительству. Думаете, не заморочу вам голову, разоблачите? А давайте попробуем. Я вот сейчас переворачиваю в тетради лист, ставлю дату и пишу: «Вчера Валентин утащил меня в кусты». И таких подробностей наворочу, такого насочиняю, что вы поверите, обязательно поверите. Ведь ваш выкормыш поступает так, как другим хочется (он же человек-эхо!), а у меня, представьте, как раз желание такое, чтобы утащил в кусты. Ну, как?
Не завидую я вам, Эдуард Павлович. Рискованная у вас работенка — на психике играть. Того и смотри, сам психом станешь.
Чтобы сохранить за собой инициативу, я не скажу, как собираюсь отомстить. Помучайтесь.
Для размышления подбрасываю совершенно сумасшедшую идею. Присмотритесь повнимательнее, кто кем играет. Вдруг в нашем треугольнике главный игрок — Полосов, а мы для него всего лишь игрушки. Вы не допускаете такого варианта?
Думайте, профессор Нечаев, думайте!
36
Следователь. А ведь Монастырская высказывала похожую мысль.
Нечаев. Остроумно, но не более. Я бы отнесся к этой идее серьезно, будь Полосов жив. Если бы он взял инициативу в свои руки, все бы сложилось по-другому. Тогда бы и дела никакого не было.
Следователь. Как знать. При ваших, извините, экспериментах та же Монастырская вправе подать на вас в суд. И вам, уверяю, пришлось бы не легче, чем сейчас. Нечаев. Подскажите ей. Еще не поздно.
Следователь. Пока и она под следствием. Может оказаться, что Ирина Константиновна, пусть неумышленно, существенно повлияла на ход событий. Да так оно и есть.
Нечаев. Ну, знаете, с таким подходом можно обвинить кого угодно.
Следователь. А вы что думаете? Из ближайшего окружения каждый внес свою лепту. Обстановочка в лагере была, я вам скажу…
37
Из дневника И. К. Монастырской
Инцидент. Малов расписал программу на завтра. Кому в лагере, кто в маршрут. И все шло гладко. Не поделили статиста. Антон Львович Швец (из вечно недовольных, дверью ударенный) требует себе: без помощника он завтра никак не может. Алевтина Ивановна и слышать не хочет. «Как же так! Мне обещали, мы еще на той неделе договорились». Развели базар, конца не видно. Алевтина Ивановна бегает от одного к другому: «Вы видите? Вы слышите? Никакого уважения? Какая-никакая, но я все-таки женщина».
Такого рода спектакли у нас случаются, ими нас не удивишь. Малов даже повеселел, взбодрился. Пришел его звездный час. Что бы мы сейчас без него делали» как бы развязали узел. А он одним махом: «Товарищ Полосов останется в лагере, он мне самому нужен». Гений все-таки. Никому не приказывал, никого не просил и никого не обидел, не ущемил.
Но вот Валентин… Не ушел, не отвернулся. Скандал-то из-за него, тут любой почувствовал бы себя неловко. Хоть бы сделал вид, что ему все до лампочки, разбирайтесь, мол, без меня, как знаете. Нет же, стоял посреди базара и смотрел во все глаза — жадно, остро, с каким-то садистским любопытством. Да еще, клянусь, ухмылялся. Меня даже передернуло. Он ли это или его двойник? Сколько ж у него обличий?
От инцидента пошли круги. Львович, видимо, решил отыграться на статисте. Еще при дележе, оставшись с носом, прошипел во всеуслышанье: «Не ожидал от вас, молодой человек. Это вам так не пройдет». Никто не понял, чего он не ожидал, но знали — не пройдет. Иначе он не был бы Дверью-Ударенный. Часа два он где-то пропадал, а во время ужина вручил Малову запечатанный конверт. Принародно, демонстративно — чтобы все видели и слышали. «Вот. Заявление. Прошу рассмотреть и принять меры. Самые радикальные!»
Все-Таки-Женщина приняла на свой счет, пальцы к вискам: «Вы почему всех пугаете?! Кто вам дал право?! У меня от вас давление. Не могу!» Ушла, оставив недопитый компот. Потом, когда все разошлись, вернулась, допила.
Кому весело, так это АСУ. Постреливает во всех подряд. Ему только дай повод, а тут такой полигон, столько мишеней! Меня до времени не задевает, знает, что и сам может схлопотать. Но не выдерживает, это выше его сил. «Вы истинная олимпийка, Ирина Константиновна, такое спокойствие! В конверте-то бомба». Это что еще за намеки?
Пока светло, надо отписаться. Все пишут. Повально, поголовно. Не лагерь, а канцелярия. Пристроились кто где и строчат. В самых разных жанрах — отчеты, графики, письма. Малов — наверняка приказ или инструкцию. Кто-то, не исключено, вдохновился на очередное заявление. Тоже уважаемый жанр. Ни к какому другому не относятся с большим вниманием.
И Валентин пишет. На «нашем» валуне. Одну ногу под себя, другая коленом вверх. На колене рыжий блокнот, с которым он не расстается — кенгуренком так и торчит из заднего кармана джинсов. Заполняет, значит, дневник. Там, думаю, и про меня. Заглянуть бы!
Ко мне спиной, лица не вижу. Интересно, какое у него сейчас выражение?
В очередной раз поднимаю глаза и холодею: двойник! Смотрит на меня, как в микроскоп на амебу. Ах ты, перевертыш! Грожу кулаком: я вот тебе! Двойник мигом исчезает, появляется другой, привычный. Помахивает рукой — не буду, мол, больше подсматривать, так получилось, случайно. Отворачивается и снова пишет. Как в нем эти двое уживаются?
Сегодня пятница. Скоро на экзекуцию к Малову.
38
Следователь. Что все-таки в нем настораживало вас?
Монастырская. Выражение лица. Оно часто менялось.
Следователь. Но это же несерьезно.
Монастырская. Для вас несерьезно, а меня от его хамелеонства в дрожь бросало. Не просто менялось — это были совершенно разные лица. Вернее, лицо одно и то же, но словно оно принадлежало разным людям — то одному, то другому, потом третьему. Даже объяснить трудно, ничего подобного я в жизни не наблюдала. Понятно, когда человек меняет маски — это маскарад. А представьте, если бы маска начала менять людей. Вот такой у него был маскарад. Спятить можно.
Следователь. И когда вы это в нем обнаружили?
Монастырская. Точно не помню. В первые дни ничего подобного не было, это уже позже с ним стало что-то твориться.
Следователь. Но другие, насколько я знаю, не замечали.
Монастырская. А никто к нему и не присматривался. Каждый был занят собой.
Следователь. Может, все же дело не в нем, а в вас — появились предвзятость, мнительность?
Монастырская. Не отрицаю: я жила в постоянном напряжении, издергалась, стала подозрительной, злой, от всех ждала каких-то пакостей, от него тоже. В таком состоянии могла, конечно, и нафантазировать, но не настолько же. И сейчас еще как вспомню эти его рожи…
39
Из дневника И. К. Монастырской
О вчерашнем. По горячим следам не могла, всю трясло. За ночь перетряслось. Не смертельно, существовать можно.