Фартовые деньги

— Нет проблем, — вздохнул Швандя, — я про это не спрашивал, потому что уже и так догадывался.

— Приятно, что ты догадливый, но напомнить надо. А глазки мы тебе все-таки завяжем. Для твоего же спокойствия…

Юлька подошла со спины и намотала Шванде на глаза черную тряпку.

— Вставай и иди пешочком, — сказала она, ткнув Швандю пистолетом в загривок. — Шаг вправо, шаг влево — побег. Собаки берут без предупреждения…

Швандя уже десять минут как сидел в погребе, когда вернулся Ларев со своей «экспедицией».

— Не соврал наш шпиончик, — сообщил он Механику, когда они остались наедине, — нашли мы пустую лодку в камышах. Похоже, никого с ним не было. А ты с ним о чем толковал?

— Похоже, есть у нас, Володя, возможность немного дополнить ту «контригру», о которой мы с тобой давеча беседовали…

НЕЖНЫЙ ВЕЧЕР

Нинка весь остаток дня после обеда ходила сама не своя. Точнее, не ходила, а моталась по комнате, пытаясь унять волнение и собраться с мыслями. Все, что ей сказал Шура по ходу разговора в беседке, покоя не давало.

Конечно, она бы с удовольствием прокатилась куда-нибудь подальше от России. И видения всяких там пальм, океанов, отелей и пляжей, которые она до сих пор только в телевизоре смотрела да в импортных фильмах, отчетливо грезились. Эх, была бы она совсем дурой, так, наверное, много спокойнее и счастливей себя ощущала! Но полной дурой Нинка все же не являлась. И соображалка у нее худо-бедно работала.

В противовес всяким сладким грезам у экс-«лохотронщицы» отчетливо рисовались и другие, совсем безрадостные картины. Ежели Шура задумал хотя бы на время слинять из Эсэнговии, значит, дела у него тут пошли совсем хреново. Значит, чувствует, что тут ему не дадут спокойно жить и процветать. Казалось бы, здесь, на родной дачке в Ново-Сосновке, за двумя, а то и тремя стенами охраны — чего бояться? А он, видать, безопасности не ощущает. Постукивает, видишь ли, на него кто-то. И не ментам, от которых, должно быть, Шура особой беды не ждет, а какой-то конкурирующей братве, кому все законы по фигу. Тем, которые его решетили на окраине Лысакова по чьей-то наводке. Но промахнулись, вишь ты, не добили. Однако, как видно, он им мешает капитально, а потому ежели всерьез захотят Шуру угробить, то будут добивать его всеми возможными способами. И не обязательно, кстати, пулей. Могут и бомбу подложить, и яду сыпануть, и еще чего-нибудь отчебучить. А сделать все это может любой из тех, кто здесь, при Шуре, ошивается. За плату или за страх — смотря с какой стороны захотят подъехать. Продажных-то тут пруд пруди, к большим деньгам всегда такие тянутся. Но могут и более-менее честного зажать: есть, допустим, у лекаря Кости старушка-мама любимая, которую пообещают на куски порезать, — и сделает он Шуре какой-нибудь укольчик, который от всего обезболивает на веки вечные.

Но ведь это все здесь, в родном Шурином доме. А что за кордоном будет? Конечно, он наверняка и паспорта припасет на чужие имена, и следы замести постарается, и внешность поменяет как-нибудь. Может, и пару телохранителей с собой возьмет для поддержки штанов. Но все же там, в чужих краях да под чужим именем, как представлялось Нинке, будет Шура намного беззащитней, чем здесь, где вокруг него не один десяток братков со стволами. А вместе с ним, конечно, все напасти и на нее, Нинку, придут.

Отказаться, что ли? Вроде бы Шура ей такое право дал. Только как дал, так и возьмет назад. Обозлится и приколет собственноручно — бандит ведь все-таки. Ну а если отпустит, пожалеет, так много ли Нинка проживет? Те, что в Шуриной конторе против него копошатся, застучат ее корешкам Тюни, и они припорют ее прямо на дому. Какая собачья разница?!

От волнений Нинку всегда выручали сто грамм. Приняла под маринованный огурчик с черным хлебушком и немного повеселела. Пошли все эти страхи на хрен! Все одно помирать когда-то. Жизнь у нее была беспутная и не больно богатая, сорок три года вертелась в дерьме, а сейчас есть шанс человеком себя почуять. Хоть и ненадолго, может быть, ну и что? Все проходит, ничто не вечно под луной. В юности не удалось, молодость пропала, так, может, сейчас, когда уже старость отчетливо маячит, посветит чуток? Ведь она и впрямь влюбилась в Казана. По уши, по макушку провалилась в эту любовь. Эх, хоть день — да наш!

Вот в таком бесшабашном настроении Нинку и застал стук в дверь. Она отперла ее, никак не ожидая, что там, за дверью, окажется сам Шура, один и без охраны. С рукой на косынке, в черной майке, из-под которой белело забинтованное плечо, в джинсах, кроссовках и с букетом полевых цветов.

— Ой, — засмущалась Нинка, которая по случаю жары разгуливала в одном халате поверх белья. — Шурик! А я растрепанная вся… Хоть бы предупредил, причесалась бы.

— Не нужно, — мотнул головой Казан, закрывая за собой дверь и поворачивая ключ в замке. — Я хотел ближе к вечеру, но не вытерпел. С ума по тебе схожу, понимаешь? Мозга за мозгу зашла. Причесанная ты или нет, помытая или как есть — мне по фигу!

Казан поставил букет в вазу, а догадливая Нинка тем временем задернула шторы. На дворе было еще светло, и в комнате воцарился приятный, немного возбуждающий полумрак.

— Волнуюсь я… — пробормотал Шура. — Как пацан, ей-Богу! Аж сердце затюкало. И дрожь какая-то пошла…

Нинка поняла: не уверен в себе Казан. Боится слабаком оказаться. Нет уж, нельзя его так отпускать! А то еще разозлится и на себя, и на нее — худо будет!

— Успокойся, Шурик… — Нинка осторожно подошла к Казану вплотную и нежно проворковала одними губами, глядя ему в глаза: — У нас все получится, все будет хорошо…

— Я весь в бинтах, Нинулька, — виновато прошептал Шура, — рука в гипсе. Зря прибежал, наверно… Может, повременим?

— Нет, — у Нинки прорезался тон женщины-вамп, — теперь уже все — назад ни шагу. Не бойся, не жмись, не отговаривай. Я все твои болячки вылечу…

И она, осторожно отодвинув Шурину загипсованную руку, обвила его спину руками, мягко прижав Казана ко всем своим пышным формам. А Шура, обняв ее правой рукой, притронулся губами к пухлому ротику, отдающему свежим хмельком. Сперва губы только чуть-чуть соприкоснулись, затем сдвинулись потеснее, потом языки лизнули друг друга, наконец зубы о зубы заскрежетали…

— Бешеная! — восхищенно пробормотал Шура, едва они оторвались друг от друга. — Ух, бешеная баба!..

И жарко провел ладонью по ее мягкой спине, обтянутой халатом, докатился до попы, поласкал выпуклые полушария, а потом развязал опояску и распахнул на Нинке халат… А Нинка тут же повела пышными плечиками — они у нее, конечно, были не миниатюрные! — и легко сронила халат на пол.

— Вот ты какая… — произнес Казан так, будто всю жизнь видел голых баб только на картинках. — Да ведь ты красавица, Ниночка! Прямо эта, Венера… Забыл фамилию! Милосская, кажется.

— Она безрукая, Венера эта, — припомнила Нинка, — а я — рукастая и хватастая…

Чик! — Нинка быстро расцепила пряжку на поясе Шуриных джинсов, расстегнула верхнюю пуговку, а затем — ш-ших! — раздернула «молнию». Потом опустилась на корточки и стала медленно, бережно спускать джинсы с бедер.

— Бедненький Шуричек! — Нинка прощупала сквозь трусы бинты на правом бедре и повыше, под майкой, на правом боку…

— Ничего, — прошептал Казан, поглаживая Нинку по голове, — тут все нормально, зарастает, уже не болит.

И пока партнерша освобождала его от трусов, довольно ловко, хоть и одной рукой, расстегнул застежку у Нинки на бюстгальтере. Шлеп! Объемистые, пухлые, бело-розовые титьки так и выпрыгнули из своего тесноватого заточения.

Под трусами у Казана кое-что было. Струмент некий переходный период переживал, то есть еще не совсем стоял, но уже и не совсем висел. Нинка провела по нему сперва одной щечкой, потом другой, потом носиком потерлась, а потом высунула язычок и легонько лизнула… У Казана сразу сил прибыло, и он бормотнул восхищенно, поглаживая Нинку по голым плечам и добираясь до грудей: