Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 10 из 104

— Не… Срать охота, — сознался Шпиндель.

— От страха, что ли? — хмыкнул Епиха. — Ладно, иди вон за тот куст и вали… Только не в штаны.

Когда Шпиндель послушно отправился в указанном направлении, Епиха подумал, что, может, это как раз тот самый момент, когда самое оно с этим гаденышем разделаться. Достать топорик, подобраться по-тихому, пока Шпиндель на корточках сидит, — и рубануть по чердаку!

Епиха снял рюкзак, развязал, выдернул топорик, снял с острия брезентовый чехольчик. Попробовал острие — нормально, не затупилось. Батя когда-то здорово точить умел: волос на лезвие положит, дунет — и волос пополам распадается. Это он еще тогда, пять лет назад, после последней рыбалки наточил. «В следующую пятницу поедем!» — обещал. А сам в пятницу нажрался, в субботу продолжил, в воскресенье не остановился… И так полтора месяца. Потом чуть-чуть оклемался, два дня не пил, на работу ходил нормально — а тут день рождения какого-то друга подоспел. Короче, так он и не вышел из штопора. А топор наточенный лежал в чехле, все той пятницы дожидался. Хорошо еще, что мать его запрятала подальше. Тогда такие «дни веселые» бывали, когда папаша запросто мог Епиху с матерью этим топором порубить. Это он сейчас такой дохлый стал, что его Епиха с одного удара на пол валит. Он тогда здоровый был, а Епиха еще силы не набрал.

Ухватистая ручка у топорика, текстолитовая, как накладки на рукояти «Макарова». И сам топорик вороненый, как пистолет. Когда-то Угорь приносил в подвал газовый пистолет, очень похожий на боевой «ПМ». Потом он его то ли пропил, то ли проиграл в карты, но тогда ему все завидовали. Угорь хвастался, что запросто может и настоящий купить, когда понадобится. Эх, была бы сейчас у Епихи пушка! Шмякнул бы Шпинделю в затылок — и дело с концом. А то рубить… Противно как-то. Епиха вспомнил, как когда-то в деревне отец курице голову оттяпал. Кровью весь обляпался… Ему-то тогда ничего, поменял рубашку, и все. А если Епиха забрызгается? До города, может, и доедет, а на автовокзале точно менты привяжутся, топор найдут, начнут трясти.

Конечно, умел бы Епиха топор кидать, как индейцы свои томагавки метают: ж-жик! — и прямо в башку! Много раз такие картинки по телику видел. Тогда бы он мог запросто Шпинделя уделать, не замаравшись. Попробовать, что ли? Конечно, не в Шпинделя кинуть для начала, а в дерево какое-нибудь…

Епиха выбрал в качестве мишени березу, метрах в пяти от себя, стоявшую на бугорке, за которым была маленькая ложбинка с кустиками. Примерился, размахнулся — ш-ших! — и топор с шелестом, но не кувыркаясь, пролетел мимо дерева и исчез где-то в гуще кустов.

— А-а-у! — дико взревел кто-то невидимый, и тут же послышался негромкий хлопок: дут! А затем еще один скорее стон, чем крик, но уже другим голосом:

— О-о, бля-а-а!

От испуга Епиха прыжком сиганул вниз, в ольховник, прокатился через крапиву и, зацепившись сапогом за какой-то корень, шмякнулся наземь. Больно ударился коленом и грудью, даже дыхание перехватило, как от удара поддых. А наверху что-то шуршало, потрескивало. Епиха понял: его ищут! Хотел вскочить и бежать куда глаза глядят, но от ушиба нога могла только хромать. Да и страх парализовал. Хотя еще и не знал, что именно натворил, но понимал: случилось что-то страшное. Епиха уткнулся лицом в мокрую траву и замер, не в силах пошевелиться от ужаса.

НУ, ДЕЛА!

Шпинделя весь этот шухер застал как раз в тот момент, когда он, справив свою большую нужду и употребив на подтирку какие-то листики, застегивал штаны. Видеть он ничего не видел, о смертоубийственных планах приятеля по простоте душевной не догадывался, а потому вопли, хлопок и шум от промчавшегося мимо с шорохом и треском Епихи явились для него полной неожиданностью. Ежели б уже не облегчил желудок, то наложил бы в штаны наверняка. И страх на него напал куда больший, чем на Епиху. Тем более, что он ни в малейшей степени не понял, что стряслось. Одна мысль была: бежать отсюда! А соображалка работала очень плохо. Метнулся туда, метнулся сюда, вправо-влево, назад-вперед, потом побежал куда-то вверх по бугру, скорее инстинктивно, чем осознанно. Вверх по уклону бежать было трудно, к тому же березы казались одинаковыми, от них рябило в глазах, Шпиндель потерял ориентировку — если она у него вообще была! — и остановился, отдуваясь. Прислушался: вокруг было относительно тихо. Березы себе шелестели помаленьку, дождик накрапывал. Никто больше не орал и не топал. Постояв немного и отдышавшись, Шпиндель чуть-чуть успокоился. Потом даже стал соображать понемногу. Нет, возвращаться к болоту он вовсе не хотел — страшно было. Конечно, он хотел как можно скорее выбраться на дорогу, дождаться автобуса. Денег, правда, на билет могло и не хватить, но Шпиндель мог проехать на халяву. Попадались такие кондукторши, которые, увидев, как он плаксиво лепечет: «Тетенька, у меня мама больная, папа денег три месяца не получал», — дозволяли ему ехать без билета. Епихе, здоровенному — он Шпинделю прямо-таки великаном казался! — такое бы фиг удалось. Никто бы не поверил, будто он три дня ничего не кушал. А вот Шпинделю — верили запросто. Хотя на самом деле он покамест питался не хуже других. Пожалуй, даже лучше, чем Епиха, потому что родители у Шпинделя пили меньше, а зарабатывали больше.

Шпиндель помнил, что от дороги они шли вверх по бугру. И ему подумалось, будто он уже перебежал на другой склон. То есть решил, что если пойдет вниз, то выйдет к дороге. На самом же деле он, запутавшись в березах, обежал по роще петлю и вернулся почти на то же место, с которого убегал. Солнце село, небо было серое, и понять свою ошибку он сумел только тогда, когда, начав спускаться вниз, неожиданно очутился в той самой поросшей кустами ложбинке, которая находилась позади березы-«мишени»…

Раздвинув кусты, Шпиндель в ужасе охнул: около березы, головой в ложбинку, лежал человек с залитым кровью лбом, посередине которого торчал, врубившись на пол-лезвия, топорик Епихи. Второй лежал чуть поодаль в распахнутой ветровке, из-под которой на белой рубахе виднелось огромное алое пятно, расплывшееся на животе. У Шпинделя и зубы застучали, и ноги затряслись. Он опрометью шарахнулся от страшного места, взбежал обратно на склон, пометался туда-сюда среди берез и, еще раз сбежав с бугра, влетел в ольховник, где чуть не наступил на Епиху… Сдуру ему показалось, будто Епиха тоже мертвый лежит.

— А-а-а! — заверещал он, и Епиха, сообразив, кто прибежал, от души обложил его матом. Правда, почти шепотом.





— Кончай орать! — прошипел он.

— Там это… — пробормотал Шпиндель, задыхаясь от ужаса. — М-мертвые лежат…

— Где? — спросил Епиха. Как ни странно, то, что Шпиндель трясется со страху, придало ему сил. Не мог же он показать собственную панику перед этим недомерком! Хотя тоже трусил прилично.

— Там… — Шпиндель махнул рукой в ту сторону, откуда прибежал.

— Много мертвых-то? — спросил Епиха и сам удивился своему спокойному тону.

— Двое… У одного топор во лбу торчит… — округлив глаза, пролепетал Шпиндель присохшим языком.

— Да?! — изумился Епиха. — А второй?

— В кровище весь, страшный… — Шпиндель аж помотал головой, потому что недавняя картинка вновь возникла перед глазами.

— Пошли покажешь… — Епиха привстал на ноги и убедился, что ушибленная коленка почти не болит.

— Н-не… — бормотнул Шпиндель. — Б-боюсь…

— Чего бояться? — желая выдержать марку перед этим слабаком и трусом, расхрабрился Епиха. — Мертвые не кусаются…

Это он в каком-то боевике такую фразу услышал.

Нет, ему, конечно, было очень страшно. Тем более, что, услышав про топор, торчащий изо лба, сразу понял: это он сам, промазав мимо березы, попал в человека. Отчего погиб второй, он не мог понять, но это было не суть важно. Лишь бы там никого живых не было. Правда, то, что Шпиндель прибежал в целости и сохранности, заставляло надеяться на то, что живых нет. Иначе б догнали его.

Сначала Епиха добрался до места, где стоял развязанный рюкзак со скороваркой и лопатой, а также валялся чехол от топорика. Присмотрелся к кустам, прислушался. Никаких подозрительных звуков не услышал. Крадучись подошел к березе, потом осторожно просунулся в кусты… И тотчас испуганно отшатнулся, увидя расколотую голову, кровищу и бледное, неживое лицо, по которому уже какие-то букашки ползали… Бр-р!