Страница 2 из 4
Снова раздался звук работающей машины, на этот раз гораздо громче и совсем рядом. Я спросил об этом Эмму, и она поманила меня за собой, направившись в густой ивовый кустарник. Пройдя десяток метров, мы натолкнулись на автомобильную буровую установку. На дверце грузовика красовалась табличка с надписью "Гейзер Уэллс" и номер телефона. Оператор, завидев нас, выключил машину. Повернувшись ко мне, Эмма Рутц произнесла:
- Надеюсь, вы знакомы с мистером Буттитлем.
Я действительно был с ним знаком. По работе мне несколько раз приходилось иметь дело с Байроном П. Буттитлем. Помимо рытья колодцев, его фирма занимается бурением тестовых скважин в местах будущего строительства зданий для определения глубины, на которой пролегает вечная мерзлота. Нам такие тесты требовались постоянно. При ведении земельных дел необходимо знать состояние почвы, причем на довольно значительной глубине - ведь если под зданием находится ледяная линза, пусть даже в ста футах от поверхности, оно может просесть, покоситься, или даже совсем разрушиться.
Эмма Рутц спросила Байрона, как продвигается работа. Байрон бросил взгляд на меня, но она кивком его успокоила: можно говорить.
- Нашел мерзлоту на глубине шестидесяти футов, - сказал он. Затем прошел еще столько же, чтобы узнать, какой она толщины. Там она все еще продолжается.
Он вернулся к буровой установке и стал методично извлекать бур из земли. Мы молча за этим наблюдали. Байрон поднял бур на шесть футов, разобрал секцию трубки, затем поднял бур еще на шесть футов, снова разобрал секцию. Уловив паузу в грохоте работающей установки, я спросил его, как глубоко в этих местах залегают грунтовые воды. Прежде чем ответить, Байрон посмотрел на Эмму Рутц.
- Здесь нет воды, насколько я знаю.
Это казалось бессмысленным. Я видел, что он использует бур для сверления водяных колодцев: отверстие было достаточно большим для установки обсадных труб.
Когда Байрон наконец извлек бур, он вытащил застрявший между лезвиями кусок грязи и покатал его на ладони. На нем поблескивали кусочки льда, размером достигавшие десятицентовых монет. Никогда не думал, что обнаружение вечной мерзлоты - повод для праздника, но Байрон П. Буттитль казался довольным.
- Пройду еще шестьдесят футов, - сказал он. - Посмотрим, что там.
Эмма Рутц проводила меня до автомобиля. Сквозь окно веранды я мог видеть силуэт ее мужа - он сидел на том самом месте, где мы его оставили. Эмма вручила мне картонную коробку.
- Некоторые из наших дневников, - пояснила она. - И кое-что из вещей. Просмотрите их повнимательнее.
Я положил коробки на заднее сиденье и уселся за руль.
- Кстати, - сказала Эмма. - Эпитафия должна состоять из четырех строк, а кроме того, в ней по крайней мере дважды должно упоминаться имя Юрек Рутц. И, что очень важно, она должна быть броской.
- Броской?
- Да. Эффектной. Словно призывный звон. Знаете, как бывает - строки вертятся и вертятся у вас в голове. Сможете это сделать, как вы думаете?
За тысячу монет - да, смогу, подумал я.
* * *
Не стоило мне глотать наживку. Видите ли, мистер Дозуа, я очень медленный писатель. И просто патологически дотошный. Каждое свое письмо я проверяю полдюжины раз, прежде чем его отправить. Так вот. Написал ли я эпитафию Юреку Рутцу? Да, я написал их сотни, тысячи... Но ни одна не подходила, ни одна не казалась вдохновляющей. Не говоря уж об эффектности.
Здесь покоится Юрек Рутц,
Он достойным был сыном своей страны
Как в войне, так и в мире.
Нежный, любящий муж, Юрек Рутц.
Это, может, и не лучшее из моих творений, но эпитафия - одна из самых удачных. В поисках вдохновения я перерыл все их альбомы, но задача явно оказалась мне не по плечу.
Военный пилот Юрек Рутц в 1943-м был еще совсем мальчиком, 21 года от роду, когда ему довелось впервые посадить истребитель Р-63 "Королевская кобра" на окраине Фэрбенкса. Он был одним из нескольких дюжин летчиков, перегонявших арендованные самолеты через всю Сибирь нашему дражайшему союзнику в войне против фашизма, Сталину. Фэрбенкс служил перевалочным пунктом: отсюда самолеты уводили уже советские летчики. Юрек Рутц ни разу не провел в городе более одного-двух дней, ему приходилось тут же отправляться в Грейт-Фоллс, что в штате Монтана, за следующим самолетом. И тем не менее, за два десятка коротких визитов он успел полюбить как в сам город, так и в окружавший его удивительный ландшафт.
Ближе к концу войны он встретил медсестру, прикрепленную к одному из войсковых подразделений Воздушных сил в Сьерра-Леоне. Ее звали Эмма Шоукрофт. Эта встреча тоже была очень короткой, но они полюбили друг друга. После войны они поженились, и Эмма последовала на мужем на далекий, холодный север.
Блестящий мастер на все руки,
Рубаха-парень, Юрек Рутц,
Всегда был в обществе средь первых,
Супруг прекрасный, Юрек Рутц.
Юрек и Эмма Рутц быстро освоились среди суровых жителей Фэрбенкса середины столетия. В те дни это требовало немалого мужества - жить в то время в таком месте, хвататься за любую возможность заработать честным трудом, сбрасывать с себя все ограничения своего социального класса, протягивать руку дружбы любой находящейся в пределах видимости живой душе. (Я часто ловлю себя на том, что хотел бы жить в Фэрбенксе в сороковом году, а не приехать в зеленый, пожирающий нефть из трубопровода город в семьдесят третьем.) А Юрек и Эмма Рутц в указанный промежуток времени вкалывали изо всех сил. То они занимались охотой, то содержали придорожную гостиницу, работали землемерами, поварами. Эмма иногда подрабатывала хирургической сестрой. Но самым долгим и серьезным их занятием был золотой прииск, который они открыли где-то на полярном круге. А в сложные времена им помогла выжить как раз работа Юрека Рутца: хороший пилот всегда может найти работу на Аляске, где маленькие самолеты встречаются чаще, чем такси на Манхеттэне.
Единственное, о чем я не нашел упоминаний в их письмах, газетных вырезках и фотографиях - это дети. Детей у них, очевидно, не было.
* * *
Когда в начале декабря Эмма Рутц позвонила мне справиться о результатах, я испытал облегчение и одновременно оказался в легкой панике. С облегчением - потому, что задание полностью поглотило меня. Оно занимало все мое время. Я прервал работу над несколькими весьма перспективными рассказами, так как не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме эпитафий. Даже моя основная работа стала подавать признаки забвения.
А паника объяснялась тем, что несмотря на все затраченные усилия, показать Эмме мне было нечего. Тем не менее, я позволил ей уговорить себя приехать вечером с десятком лучших на сегодняшний день кандидатов в эпитафии.
Когда Эмма их читала, достаточно было только взглянуть на ее лицо, чтобы понять, как я промазал. Мы сидели за столом в их уютной гостиной, на голых бревенчатых стенах играли золотистые блики, в воздухе витал запах дыма. Юрек Рутц сидел в кресле-каталке напротив литой железной печки. Со времени моего прошлого визита он стал выглядеть намного хуже. Он сильно потерял в весе, бледная бескровная кожа висела складками, каждый вздох давался ему с трудом. Даже на мой неопытный взгляд он выглядел достаточно больным, чтобы нуждаться в госпитализации.
Эмма Рутц закончила читать и посмотрела на меня сквозь стекла очков. Я мгновенно подумал о том, что зря потратил пять месяцев и что мне никогда не получить эту тысячу долларов. Мне стало горько.
- Мне очень жаль, - сказал я. - Я сделал все, что мог. У вас еще достаточно времени, чтобы нанять кого-нибудь другого. - Нанять настоящего писателя, хотел я сказать.
- Нет-нет, - ответила она. - Вы хорошо начали. Просто им всем чего-то не хватает.
- Я знаю, знаю! Но вот чего?
- Тс-с-с, - ответила Эмма и похлопала меня по руке. - На самом деле, это моя вина. Мне следовало рассказать вам все. - Она принесла с полки блокнот и положила его на стол передо мной. - Мой муж увлекался спиритизмом. И всегда отличался своеобразными идеями. Он часто рассказывал мне о том, как в одиночестве летал там, в вышине, о том, как там спокойно и тихо, какое он при этом испытывал блаженство и какие при этом его посещали мысли. Мой муж никогда не принадлежал ни одной религии, он просто создал со временем свою собственную. - Она открыла блокнот на странице с загнутым уголком и показала мне запись. Жирный, но на редкость разборчивый почерк принадлежал Юреку Рутцу: