Страница 2 из 8
Через час я понял, что если сейчас ничего не предпринять, то про меня ещё долго никто вспомнит. Нужен хороший такой повод. Убедительный. Боязнь темноты? Сомнительно, но попытаться стоит. А раз будет озвучен весомый стимул, то медлительные финны вполне дадут фору некоторым орловским рысакам. Как у нас называется боязнь темноты? Там заумные лекаря этих фобий напридумывали столько, что сам чёрт ногу сломит. Клаустрофобия? Нет, это боязнь замкнутого пространства. Кайрофобия? Кажется, это страх оказаться в незнакомом месте. Эти фобии может и могли проканать в первый день, но никак не в сотый с хвостиком.
Как там, на славной латыни будет слово «тёмный»? Если Гумилёв и тут не соврал, то обскурация2. Вроде так он обозначил трагическую утерю фиктивной пассионарности. Лады, значит, для моего случая получаем обскурофобию. Хрень какая-то. Такого названия я точно никогда не встречал, хотя про боязнь темноты когда-то давно читал. На языке название вертится, но никак не ухватить. Да и как вообще я такой заумный бред внятно сумею растолковать вертухаю? В темноте буду сам себя душить, а на свету радостно лопотать и подпрыгивать? Как бы в карцер не загреметь на излечение.
Тут раздались шаги по коридору и остановились у моей двери. Я присел на кровать и вытянул вперёд руки. Света от уличного фонаря должно хватить, чтобы вертухай в глазок смог меня разглядеть и от страха не начать дёргаться. Точно. Он долго сопел у двери, прежде чем открыть. Дверь толкнул осторожно, без всякого желания зайти. В камеру ворвался узкий клин яркого света из коридора.
– Скотофобия! Вспомнил! Точно скотофобия! – я от нахлынувшей радости хлопнул себя по коленям и гордо добавил, – А также никтофобия! Специально же запоминал, что «под солнцем никто не скот».
Вертухай всё же дёрнулся, но сдержался и медленно процедил:
– What does it mean? (Что это значит?).
– I am fearing the darkness… very greatly (Боюсь темноты… очень-очень), – по инерции сболтнул я, уже понимая всю очевидную глупость сказанного, да при этом ещё подавляя неудержимо рвущийся наружу смех. Присмотревшись к озадаченному вертухаю, я совершенно отчётливо понял, что тут требуется исключительно простое и краткое разъяснение, – No light! Too uncomfortable! (Света нет! Слишком неудобно) – и тут я вспомнил совершенно тупой анекдот в тему: «Лампа горела, но света не давала. Штирлиц потушил лампу и Света дала». Пришлось срочно сесть на кровать и забулькать, заглушая гнусное хихиканье.
Вертухай покачал головой, сделал шаг в камеру и пару раз щёлкнул выключателем.
– Out of operation (не работает), – после долгого раздумья вынес он свой глубокомысленный вердикт и преспокойно удалился.
Ещё час я ждал продолжения, медленно, но верно наливаясь уже вполне обоснованной злобой. Потом не выдержал и стал давить на кнопку интеркома, выбивая SOS. Три коротких – три длинных – три коротких.
– What? (Что?)
– Some virgin paper and pen, please! (Немного чистой бумаги и ручку, пожалуйста).
– What for? (Зачем?).
– What for? Потому, что мухомор! – рявкнул я, уже не сдерживаясь, – Заяву Ивану накатаю… I’ll make a complaint to your boss about these disorders. (Я направлю жалобу Вашему боссу об этих беспорядках).
– I didn't get it! (А я её не получал)!
Интерком издал невнятный хрип и отрубился.
Не успел я набеситься, как раздались гулкие шаги по коридору. Явно пара, а то и тройка сторожевых псов сорвалась с насиженных мест. На всякий случай я отодвинулся поближе к окну, а то эти и покусать могут.
Дверь распахнулась, и явила невероятное зрелище вертухая со стремянкой в руке и запасной лампой под мышкой. За ним замаячил второй вертухай со всеми моими пакетами, а дальше переминалась ещё парочка потревоженных бездельников. Это непродуманное построение моментально создало в камере пробку. Стремянка, упираясь в стол, просто не оставляла никакого прохода.
Я затаился, боясь спугнуть такое зрелище. Просто бесплатный фильм ужасов про казарменный интеллект. Освещённый коридор, как экран в маленьком кинотеатре, а на нём застыли растерянные вурдалаки, вынюхивающие свою жертву.
Жаль, но долго это не продлилось. Дала себя знать знаменитая финская смекалка. Первый со скрипом раздвинул стремянку и полез к потолку.
– «Да будет свет, – сказал электрик, засунув в жопу провода», — как бы невзначай сообщил я ему такой безбожный, но пока никем не опровергнутый детский совет.
Второй с сомнением посмотрел на щель между стремянкой и стенкой. Даже сделал движение головой, будто примериваясь, сумеет ли она там пройти.
– Давай-давай, — азартно подзадорил я его, стараясь, чтобы только не вышло слишком громко, – С прижатыми ушами точно пролезешь! Дерзай, служивый.
Недобро покосившись на меня, вертухай поставил пакеты на пол и выскочил из камеры. Неужели полиглот? Хотя для его пятидесятого размера головы весьма сомнительно. А уж если вычесть волосы и толстый череп, то вообще странно, что он до сих пор на двух ногах передвигается. Явно там всё на рефлексах завязано.
Поблямкав, помигала, а потом ровно засветила лампа.
– Thank you, (Спасибо) – поблагодарил я.
Вертухай не удостоил меня ответом и сложил стремянку. Пятясь задом, он наступил на один из моих пакетов. Ни хруста, ни звона разбитого стекла не последовало.
– Thank you very much, (Большое спасибо) – поблагодарил я его снова. Теперь уже почти искренне.
– Medicine, – под посторонние хрипы сообщили из коридора.
Я встал и, осторожно лавируя между пакетами, подошёл к двери. Один из этой парочки был смутно знаком. На всякий случай я кивнул и улыбнулся. Он хмыкнул и протянул мне стаканчик с таблетками:
– Русские книги нужны?
– Очень.
– Сейчас соберу.
Они проследили, что я полностью проглотил таблетки, и только потом слегка прикрыли дверь.
Знакомый вертухай вернулся буквально через несколько минут. Он сначала сунул мне небольшую стопку книг, а потом постельное бельё. Немного помялся, но спросил:
– Когда суд?
– В пятницу утром.
– Да, и вот ещё что… тюрьма не место для улыбок.
– Учту. Спасибо.
– Здесь очень опасно. Особенно для некоторых… – он задумался, но уточнять не стал.
– All prisoners are equal, but only guards are more equal than others, – задумчиво перефразировал я великий жизненный постулат, очень надеясь, что он будет тут уместен, – Все заключённые равны, но только охранники равнее других.
Вертухай укоризненно покачал головой и решительно захлопнул дверь.
– И вообще, я не такой как все. Даже значительно больше себе нравлюсь, – но это высказывание было мной сделано исключительно для очистки совести.
Я допивал вторую чашку чая, когда блуждающий взгляд затормозил на свежей карандашной надписи, сделанной над столом. Опять наши русские люди развлекались матерной загадкой о местном паравосудии. Пришлось почесать ухо прежде чем в голову пришёл правильный ответ. И почему нас с детства всякой фигне учат3? И это навело на вполне здравую мысль. До предварительного слушания ещё два полных дня. Книги я уже все ещё раньше перечитал, и пока нет никакого особого желания вызубривать их на радость авторам. Значит, попробуем систематизировать накопленные впечатления и оставить их как правильный ответ мечтателям о человеческой справедливости. Вытащил из пакета и сложил вместе несколько чистых листов бумаги и покосился на оставшуюся там авторучку. Вздохнул и приступил…
ОСНОВНЫЕ ПРАВИЛА
подготовки и ведения судопроизводства
в уездном городе L.
Сторона государственного обвинения выбирается только из наиболее достойных местных кадров. Их выводы и аргументы всегда исключительно взвешены и не требуют никаких дополнительных доказательств, а истинность и объективность им достаточно гарантировать своим честным словом.