Страница 87 из 108
Следует разобраться с водной ведьмой Кумохой.
Само это слово имеет разные значения. Это тетка по матери, может быть, двоюродная. Кума — кумоха. Доставучая, надоедливая. Еще — лихорадка, простуда, немочь.
Вот что важно: она приходит каждую четверть года, в те дни, которые в христианском календаре занимают его главные святые и собственно Христос. Зимой на Рождество водяная ведьма зовется Лихоманкой и делает все, чтобы повредить празднику. Весной Благовещение, или зачатие Христа (до Рождества девять месяцев) — и тут же рядом дни сонной Кумохи, стирающей грань между жизнью и небытием. Летом, на пике солнца празднуется рождество Иоанна Крестителя; летом злая колдунья является тетушкой Засухой.
18 сентября — зачатие Иоанна Крестителя. Сегодня благовещение об Иоанне, память его родителей, Захарии и Елисаветы. И сегодня же главный колдовской день, именины старухи. Она уже позарилась на его голову неделю назад, в день Усекновения главы Предтечи. Закономерность ее появления — против Иоанна и Иисуса — «геометрически» очевидна. Иисус и Иоанн, образно говоря, крестят год, занимая на его круге ключевые позиции в точках солнцестояния и равноденствия. Они удерживают по четырем углам помещение времени, светлое пространство разума. Таково христианское толкование архитектуры календаря. В таком случае Кумоха — разрушительница этого помещения, вестница хаоса и смерти (безвременья, небытия). Она — болезнь, лихорадка времени.
Наверное, исторически все строилось в обратном порядке: христианство пришло и переменило, перетолковало языческий календарь. На главные финские празднования оно наложило крест своих церемоний: по точкам Иисуса и Иоанна. Этот крест пришелся на дни Кумохи. И вот ведьма воюет, возвращается, напоминает о себе. В сентябре ее приход означает угрозу для самих устоев христианского календаря.
Так начинается решающая битва за время, за урожай света, собранный за год. Вот в чем дело: в начале сентября Москва вспоминает Кумоху — на бой с колдуньей являются первые здешние святые (см. выше — Петр, Александр, Даниил).
Человек Москва в эти дни одержим сомнениями. Русский человек в принципе составлен из разно верующих частей; в нем самом сидит колдун или страх перед колдуном. Согласно народному календарю родившийся в день Кумохи — бродяга. Годится только в пастухи. Притом лесная нечисть его тронуть не может, поэтому любое дальнее дело, требующее захода в глухомань, поручается ему.
Его Кумоха не тронет, бесплодница не зацелует.
*
В начале сентября 1869 года Толстой ехал из Нижнего Новгорода в Пензу. Ему вышла остановка в Арзамасе, городе, который находится на границе русских земель и мордвы. Ночью в гостинице к нему пришел некто, кого он принял за смерть. Толстой испытал ужас, которого ранее не знал; он назвал его арзамасским ужасом. Весь его духовный состав пошатнулся, он словно распался на части, уступил мысли о смерти.
Толстой и волхв
I
Мы приступаем к наблюдению за Львом Толстым в сезоне, который можно считать его бенефисом. Сентябрь, его главная тема — бунт воды и времени и преодоление этого бунта, спасение времени — необыкновенно интересны Толстому. Он разыгрывает мистерию, сочиняет настоящий сентябрьский миф. При этом все перипетии сентября есть одновременно собственные переживания Толстого; поэтому так драматична и убедительна эта его календарная пьеса.
Толстой родился в сентябре (9-го по новому стилю, по старому — 28 августа) на фоне бунта воды и осеннего «времяворота». Это означает, что именно ему, Толстому, должно одержать внутреннюю, духовную победу над хаосом сентябрьского календаря. Толстому в сентябре нужно изъять самого себя из хаоса, собрать в целое.
За этим его подвигом, за сочинением Толстого о сентябре Москва следит, затаив дыхание. Нет ничего важнее для атакуемой языческой водой Москвы, чем это толстовское сочинение.
*
Толстой сам наполовину волхв. Вода его стихия, его первоэлемент.
Толстого легко записать в волхвы (и записывают), но все же это неверно: в нем только часть от колдуна. Он и колдун, и против колдуна. Он еще и жертва колдовства — Толстой суть все трое, он сидит в каждом из участников спора и постоянно перемещается между ними. Толстой есть человек-спор (в первую очередь с самим собой). Спор его о времени и вере — между христианином и язычником, и к ним вдобавок человеком, ни во что не верующим, сомневающимся во всем: все вместе, в постоянной перемене мест и есть Толстой.
Величие и статуарность только часть его натуры. Внешняя, выставляемая напоказ. Изнутри он постоянный рой, конфликт и нервы. В семье его звали Тонкокожим.
*
Эта толстовская смута в точности, как сентябрьская вода. Неудивительно, если он родился в самом «пекле» водного бунта.
В сентябре его спор с самим собой достигает апогея. Толстой еще в детстве исследовал дату своего рождения, стремясь понять ее скрытый смысл: что такое было его рождение в этом месяце этого года? Сразу же: здесь нет ничего от гороскопа, тут другая арифметика. 28.08.1828: четыре восьмерки, и между ними числа — 2, 0, 1, 2. Если восьмерки означают бесконечности, замкнутые петли времен, то цифры между ними (стартовые — 0, 1, 2) означают рождение из бесконечности земного счета времени. В дате своего рождения Левушка угадывает «начало» истории.
Эта комбинация конечного и бесконечного с ранних лет пускает Толстого в странные расчеты, личные и всеобщие, порой самые заумные. Ему нужно прояснить свою судьбу и роль в истории — как он уверен, неординарную.
Эти удивительные расчеты Лев Николаевич продолжает всю жизнь. Кстати, о споре трех Толстых: расчеты делает первый Толстой — арифметик, Толстой сверху, рациональный (слишком рациональный, чересчур расчетливый) Толстой.
К примеру, жизнь он делит на семилетия. Детство, отрочество, юность: 7 х 3 = 21 — все по семь лет. (Небольшие сбои допустимы, но не более одного года.) Далее примерно семь лет проходит до поворотного для писателя 1855 года. Это пункт катастрофы, поражения России под Севастополем, которое для самого Толстого обернулось крахом всего мыслимого (русского) мира. От этого переломного пункта протянулись семь лет исканий и метаний — до женитьбы в сентябре 1862 года и долгожданного восстановления универсума. После этого были следующие семь лет, отрезок высшего развития, полноты духовных и физических сил: таковы были годы писания романа «Война и мир» (закончен в декабре 1869 года). И так от самого рождения до конца дней. Почему семь лет? Еще в юности Лев Николаевич прочитал где-то, что клетки человеческого организма обновляются за семь лет, — стало быть, каждые семь лет вступает в жизнь новый Лев Толстой. И это не все. Через семь по семь, сорок девять лет этот Семилев должен исчерпать ресурс обновления, и ему настанет пора умирать. Этих сорока девяти лет Толстой боялся необычайно.
Такую силу имела над ним простая арифметика; в ее простоте ему чудилось главное подтверждение своих расчетов и своей вневременной особости.
Этот арифметик (времени), или первый Толстой совсем не волхв, скорее тот, что против волхва, за ясный расчет судьбы и власть разума.
II
Второй Толстой — тот, что художник, не арифметик, но вольный сочинитель, — смеется над первым, называет расчеты гаммами, и только ждет случая, чтобы смыть нелепую цифирь и завести вместо гамм настоящую музыку.
Это характерный сентябрьский Толстой, друг воды, бунтарь-язычник и волхв. В этом Толстом сидит Кумоха.
В самом деле, стоит взглянуть в его тексты: толстовская «музыка» (живые краски и образы) в них является вместе с водою. При этом вода должна быть прямо видима, или течь рядом, или хотя бы подразумеваться по сюжету.