Сотрясение

— Ну… — Света задумалась. — Во-первых, у нас на кухне всегда сидит бабушка…

— Так, с вами все ясно, — оборвала Ася. — А ты?

— А я вообще испытываю оргазм только с Ленчиком, — сказала я.

— Это который все время привозит гранатовый сок?

— Да.

— Поддонок, — отметила Ася. — Слушай, давно хотела спросить. Вот ты все время спишь с подонками. А что ж Библия? Не защищает?

В больнице наступила весна. Мы приноровились спать при открытой форточке. На улице стаивали снега. Блестела льдистая грязь. Лаяли собаки. В темноте можно было представить, что за окном — деревня. Завтра утром бабушка испечет блины.

Мужчины начали привозить не только продукты, но и цветы. Мы убирали розами палату, сестринскую и вестибюль. Когда мое состояние улучшилось, я стала принимать гостей и в вестибюле. Там было красиво. Автомат с горячими напитками. Столик. Диван. На нем отлично смотрелась Уля. По тем временам она работала штатной проституткой в самой дорогой гостинице Петербурга.

— Откуда у тебя эта ложечка? — спросила Уля.

— Саша привез, — ответила я.

— Ха-ха-ха. — Уля запрокинула голову. — Это ж наша. С лобби бара. Спиздил ложечку. Русский! Через магазин — лень. А смотри-ка, ходит, значит, к нам. Трахает наших девочек.

— Может быть, он у вас проводит деловые переговоры.

— Может, — кивнула Уля. — Может быть, проводит.

Как-то раз в травматологию пришли практиканты из мединститута. Меня пригласили в комнату. Посадили на стул. Практиканты показали мне квадратик цветной бумаги.

— Скажите, какой это цвет? — спросили молодые студенты.

— Если без вспышки, то при диафрагме 3,5 и выдержке 0,7 он будет желтым с зеленцой, — ответила я.

— Это ваше второе сотрясение. Когда было первое? — спросили они.

— Давно. В восьмом классе, — ответила я.

— Как это произошло?

— Меня ударили головой о камень.

— И что было дальше?

— Я перестала ходить на улицу.

— И?

— И начала пить.

— Не выходя на улицу?

Взрослые врачи курили на лестнице. Некому было сказать: дети, вы ведете себя безобразно.

Ася подслушивала под дверью. Когда я вышла от практикантов, она сказала:

— Слышь, давай ты запишешь эту сцену и Задорнову отправим?!

Как-то Саша оставил пачку денег. Потратить их было не на что. Ася сказала мне:

— Вот лежишь ты здесь… А в городе — пять часов. В мариинском буфете ломтики семги укладывают на хлеб. Шампанское в лед. Гримеры открывают коробку с пудрой. В костюмерной пар от утюгов! Балетные затягивают на щиколотках ленты… Обидно?!

Я кивнула.

— Ниче. Ниче, — сказала Ася подбадривающе. — Зато мы можем сто долларов засунуть в кофемашину. И не раз.

— Ох… — вздохнула Света, входя в палату. — Вы все о мужиках.

Света качнула головой в сторону стены, за которой наши подружки пенсионерки вязали носки, и добавила:

— А они все про кабачки.

— Кстати, о кабачках. Что в твоем представлении есть идеальный мужчина? — спросила меня Ася.

— Ну… — Я замялась. — Саша… Наверное.

— Боже. — Ася закрыла лицо руками. — Какая убогость.

Она спрыгнула с кровати и подошла к моей тумбочке.

— Светка! — крикнула она, подняв в воздух мои тетрадки. — Вся фантазия сюда ушла, все в тетрадки! Для себя ни-че-го не осталось.

Ася начала листать мои записи:

— Выдуманные бабочки… Бочка дыма и ныне в… Он выеб даму и бычка… Вы мудак, а он — не бич… вы… бы… б… ы… ы… Эт че за хрень?! Чего это за палочки? И скобочки.

— Это упражнения. Для развития речи. И фантазии, — сказала я.

— Саша. Вот предел твоей фантазии.

— Ну… — возразила я. — Хорошо. А что? А у тебя какой идеал мужчины? Приведи свой пример.

— Дон Кихот, конечно, — ответила Ася. — Ламанчский. Скоро он придет за мой! — крикнула Ася в открытое окно. И добавила приватно: — Только надо, чтобы он на меня надел свой шлем с забралом. А то я его покусаю.

Как-то дежурным медсестрам подарили ящик шампанского. Они смеялись до половины первого ночи. Я не могла уснуть. Затем сестричек вырубило. Все стихло. В три часа кто-то придавил пальцем кнопку экстренного вызова и не отпускал в течение пятнадцати минут. Гудок тревоги пронзал «до центра мозга». На этаже не осталось спящих, за исключением тех самых дежурных сестер. Ася бросилась в коридор и вламывалась во все палаты подряд, пока не нашла очаг тревоги. Оказалось, в шестнадцатой умирал дедушка. Ася сняла его палец с кнопки и кинулась в процедурный. Ударила ногой в дверь. Дверь резко отлетела на 180 градусов и разбила стеклянный шкафчик с пузыречками. Звон битого стекла ниспроверг наши души до животного дна. Медсестры спали на банкетке, прижавшись друг к дружке нейлоновыми чепчиками. Как мотыльки в ущелье скал, застигнутые снегом по дороге к югу.

— Блядво! — крикнула Ася. — Харе спать. У вас в шестнадцатой покойник.

Однажды в больницу приехали артисты. Давать концерт ко Дню космонавтики. В программе заявлены были Бах, Скарлатти и Астор Пьяцола. Мы с Асей спустились в актовый зал и обнаружили, что вместе с нами на концерт пришло семь человек. Ряды красных кресел кричали о невостребованности искусства.

— Успеем? — спросила Ася.

— Попробуем, — ответила я. И мы побежали по этажам.

На площадках черной лестницы курили больные. В пролет, сквозь полоски света и тени, медленно падал пепел, как через час после взрыва. Миленькие, просили мы, ну пожалуйста, пойдемте, музыка — это красиво. Двести незанятых мест. Скарлатти переворачивается в гробу. Пожалейте артистов!

— Девочки, у нас все порезаны на куски. Какой Скарлатти? — пояснили раковые больные. — Сбегайте в гинекологию.

Это было самое сильное впечатление за все проведенные в больнице недели. Я шла по коридору гинекологии, и мне казалось, что время замедлилось, снизив темп до скорости пепла, спускающегося в границах лестничных маршей. Открытые клизменные. Камеры для мытья суден. Резиновый пол. Каталки со стопками белья, плывущие во мраке бесшумно, как в телевизоре с отключенным звуком. Потоки желтого и бурого света из приоткрытых дверей палат. Влажный дымок, отслаивающийся от сушащихся под лампами пеленок. Женщины лежали с книгами при задернутых шторах. В операционной продолжались аборты. Со стен осыпались кусочки. Некоторые девушки в теплых халатах стояли у зеркал и красили губы. И все молчали. Как будто им запретили.

— Боже… — прошептала я, беря Асю за руку. — Почему они не открывают окон?

— Потому что им страшно смотреть на улицу. Дохлый номер. Пойдем отсюда.

Обратной дорогой нам все же удалось заневолить кучку бедолаг. В зал мы пригнали человек двадцать. Оркестранты играли танго. А мы сидели на первом ряду, свесив ноги в белых носках.

© Катя Пицык, 2014