Страница 9 из 13
– Целуй, дубина, – толкнул его в спину Елагин.
Курьер сочно, как кузине на именинах, чмокнул душистую царственную длань.
– Скажите, сударь, – обратилась к нему императрица. – Как в Москве приняли известие о бегстве Кара?
– С негодованием, Ваше Императорское Величество!!! – гаркнул штаб-ротмистр. Хрустальные подвески на люстре жалобно звякнули.
– Не ори, – снова ткнул курьера секретарь.
– Говорите спокойнее, – ласково улыбнулась Екатерина. – Так что же думают в Москве о Самозванце? Боятся ли?
Курьер глотнул и, переведя дух, сообщил вымученно ровным голосом:
– Все с негодованием приемлют вести, до Самозванца относящиеся, – это была единственная фраза, которую он сумел построить красиво. А дальше полезли какие-то обрывки: – Однако есть иные, которые и ждут. Из холопов. Гулящие люди. Бог весть, откуда их столько вдруг взялось. Чуваши, мордва, татары. Не знаю, как и набежали в Москву. Кабаки бы позакрывать.
Курьер испугался своей наглости. Кому вздумал советовать!
– Здраво, – ободрила его императрица. – Отчего же князь Волконский медлит?
Штаб-ротмистр на секунду расслабился и всей пятерней поскреб в затылке.
– Заколотишь двери в кружала, голытьба пойдет по улицам собираться. Что из того последует, вестимо. Два года как Москва отбунтовалась. У многих еще свербит.
Екатерина кивнула. Ей сегодня попался на удивление полезный собеседник.
– А купечество?
– Богатые купцы, слышно, хотят деньгами пособить. Смекают так, что от Оренбурга злодею путь на Казань, а оттуда уж и до Москвы не далече.
– А полки, расквартированные в Первопрестольной? Рвутся ли в бой? – последние слова императрица произнесла с легкой усмешкой, позволившей собеседнику не принимать их всерьез.
– Мало нас, – признался он. – Разговор такой, что, ежели не перебросят войска с юга, то нам здесь и помереть. Больно много с собой Самозванец народу волочет. А против него кто? Инвалидные команды?
Екатерина помрачнела. Здраво, здраво судил курьер. Да не его это слова. Общее мнение, которое лишь озвучено на сотни разных голосов, а, в сущности, повторяет одно и то же. Как их снять-то с юга, войска, когда война не окончена?
– Ну, хорошо, а что говорят о правительстве? – молвила императрица.
Штаб-ротмистр побелел и умоляюще уставился на Елагина. Но тот смотрел в окно.
– Говорят ли, что я, начав войну на границах, допустила мятеж внутрь державы?
Кирасир не знал, куда деваться от смущения.
– Что проспала Россию? Что бабе страны не удержать? Что правлю по рецептам французских безбожных философов? – голос у императрицы был вкрадчивый. Она все ближе подходила к собеседнику, и он чувствовал, как ему не хватает воздуха. – Что есть близ меня законный государь. Обиженный. Что подрос и пора бы…
Кирасир схватил посиневшими губами пустоту и готовился грянуться в обморок.
– Ну что вы так испугались? – рассмеялась Като, отступая от него. – Или сами в полку не болтаете? Не бойтесь. Вам ничего не будет, – ее, кажется, очень развлекал вид несчастного курьера.
Елагин, наконец, соизволил отлепиться от окна и кивнул штаб-ротмистру: можешь идти. Тот не чувствовал ног, когда выходил из дверей, не слышал ободряющего голоса секретаря:
– Чего вы, батенька? Жалки, немы. Ее Величество этого не любит.
Бедняга не помнил, как добрался до стула, и, стянув с себя парик, обхватил руками совершенно мокрую голову. «Теперь крепость», – думал он.
– Прикажите подробнее допросить? – бесцветным голосом спросил Иван Перфильевич, затворяя двери в кабинет. – Кто говорит? Как?
– Зачем? – пожала плечами Екатерина. – На каждый роток не накинешь платок. Важно, что шепот перешел в голос. А курьер пускай едет. Не трогайте его.
Через пару дней штаб-ротмистр рассказывал товарищам в полку:
– Держится она просто и ласково. Все, что про нее врут, знает. И хочется упасть на колени, крикнуть: «Не верьте, Ваше Величество!» – целовать руку и так умереть.
А служивые пожимали плечами и посмеивались:
– Хитрая стерва.
Январь 1774 года. Лагерь русских войск на Дунае
Рождество в лагере под Силистрией прошло весело. Пушки на сутки перестали лупить по городу, фейерверкеры заряжали их хитро придуманными снарядами и салютовали ввысь, горстями разбрасывая цветные искры по черному небу. Солдаты зажигали костры из фашин. Между неглубокими траншеями минеров крутились шутихи. Из-за огненного веселья была опасность запалить палатки. Но, слава богу, обошлось.
Офицеры не раз поднимали штофы в честь памятного рейда Потемкина за провиантом. Только благодаря кавалеристам Грица, праздник отмечали честь по чести: с пуншем, жареной на сломанных шпагах дичью, венскими колбасками и портером из Туманного Альбиона.
Повидавшие виды ветераны голодной осаду тоже не называли. «Прямо жируем, братцы!» – говорили они, запихивая в земляные печки собственноручно замешанные ржаные калачи. Поднимали ядра с деревянных крышек и отведывали из кадок кислой капусты: «Еще чуть-чуть и будет в самый раз». Для солдат выкатили бочки венгерского. Только часовым ничего не досталось. Но товарищи в нарушение устава носили им чарки опохмелиться.
«Бери нас теперь голыми руками», – думал Гриц, с неодобрением разглядывая хмельной лагерь. Но Румянцев знал, когда позволить армии пить-гулять. На много верст вокруг степь была расчищена от неприятеля. Турки ушли на юг за Дунай. Осажденные не решались делать вылазки, поскольку видели: враг вокруг города залег, как медведь в берлогу, и собирается зимовать сыто-пьяно.
Все господа старшие офицеры получили подарки от жены фельдмаршала графини Екатерины Михайловны Румянцевой, приславшей из Петербурга целый обоз. Тот-то хохота было в расписном шатре командующего, то-то шуршали бумагой и рвали ленточки. Как дети в Сочельник.
Даже любовнице мужа госпоже Черкасской, явившейся в лагерь перед самым праздником, графиня отправила презент и ласковое письмо. Увидев это, Петр Александрович прослезился, предложил за столом троекратно пить здоровье своей супруги и все повторял:
– Что за женщина! Знал бы, кто любовник, обязательно поздравил бы!
Но в том-то и дело, что Екатерина Михайловна была дама выше всяких похвал. Терпела неверность и шумные выходки своего барбоса, нарожала ему детей и всеми силами старалась выжать из нынешнего, высокого положения мужа пользу для семьи – подгрести именьица на Украине, определить сыновей к чинам повыше… Удивительного терпения, такта и снисходительности матрона! А если и были у нее свои грехи, про это история умалчивает. Жена Цезаря вне подозрений.
Утром прискакал давешний башкир на лошади Каплан-Гирея. На голове мохнатая шапка, золотая сабля в руке. Полы его синего парчового халата волочились по земле. Высоким был турецкий паша, а степняк – маленький, кривоногий. Но лучник не унывал.
– Домой поеду, свататься буду. У нас один мала мала богатый есть. Дочка не отдает. Скажу: смотри, какой халат! Какая сабля! Зачем такой важный? Давай сюда девка.
Гриц принял у него повод, поблагодарил башкира рублем за меткий выстрел и побрел на крутой берег реки посмотреть крепость – тоже ведь развлечение.
Силистрия сдаваться не собиралась. Ее склады ломились от хлеба, гороха, кукурузы и сушеного мяса. Мало ли что русские обрезали округу по самые стены. Как пришли, так и уйдут. Не впервые крепости принимать незваных гостей. Не впервые султану посылать ей помощь, не впервые месить под стенами снег с кровью. Только вот зима. Только вот холод. И ветер в степи. Не дойти сейчас подкреплению ни из Бухареста, ни из самого Константинополя. Но ведь и гяурам деваться некуда.
Видел Газы-паша, комендант Силистрии, сон на Рождество. Праздник неверных и сны на него неверные. Явилась ему сквозь морок бурана Жена, закутанная в Солнце и попирающая ногами Луну. Стояла она на узком серпе полумесяца, как на лодке, и плыла к крепости над серыми не замерзшими волнами Дуная. «Отдай, – сказала, – город». И голос ее был ласков, точно говорила с ребенком. Хоть и неразумное дитя, а свое. «Не жалко тебе, разве, вдов и сирот? Сдашься, русские их пощадят. Не откроешь ворота – пеняй на себя». И разломила руками золотой полумесяц. Поплыли, дробясь на воде, его осколки.