Лев любит Екатерину

Генерал-майор отдал приказание разделиться на отряды. По ближайшей балке пройти параллельно неприятелю. Отрезать обоз с невольниками и скотиной, чтоб не мешались под ногами. И ударить кучно. Лучше всего действовали, как всегда, казаки. Атаман Павел Головатой с двумя сотнями человек варварским, но изящным маневром отсек хвост турецкой змее. Выскочил из-за кургана и с гиканьем начал теснить полон назад.

– Стоять! Стоять! Куда прете! Скотину держи! Разбежится!

Люди настолько отупели, что не сразу поняли, где наши. А, поняв, не знали, что делать. Попадали на землю, закрыли головы руками, завыли. Боялись, что в суматохе потопчут их и ребятишек. Потемкин этого тоже боялся. Но Головатый оцепил полон и отрядил с полсотни казаков сгонять разбредшийся по степи скот.

Действовали так, будто и не сомневались в победе. Между тем кавалеристы ударили на врага, и завязалась страшная свистопляска. Вот вам Родовозы, вот вам тополиные кресты, вот пленные, вот коровы… а вот смерть с косой в образе чубатого запорожца или усатого драгуна. Никогда не считал Потемкин турецких конников слабыми противниками, правда, и не равнял с янычарами. Янычар в войске Каплан-Гирея не было. И это решило если не само дело, то скорость развязки. После яростного часового боя турки побежали. Больше половины остались на земле. Генерал-майор махнул рукой, выдвигая казаков на преследование, а своим велел перестраиваться и догонять Головатого. Мало ли что еще басурмане выкинут. На переправе через Олту запорожцы порешили остальных. Лишь маленький отряд с бунчуком успел переплыть, а в самом центре, под защитой горстки татарских конников – Каплан на белом, как пена, жеребце.

Но на этот случай у Потемкина в корпусе имелось подкрепление башкирских лучников. Как в Ноевом Ковчеге, всякой твари по паре. Подозвав одного из них, генерал спросил:

– Видишь того, в синем халате, с золоченой саблей? Снимешь его?

Башкир, не отвечая, прищурился, оттянул тетиву до уха и разжал пальцы. Секунду спустя Каплан застыл с поднятой рукой и грянулся с седла лицом в воду.

– Прямо в глаз! – восхитился майор Сатин.

– Зачем же в глаз? – с неодобрением произнес Потемкин. Ему, по причине собственной кривизны, все связанное со зрением, казалось неприятным.

– Халата пожалел, – башкир радостно осклабился щербатым ртом. – Если выловим, господин начальник, отдашь мне?

– Возьмешь и саблю в золоте, если приведешь коня.

Башкир засвистел своим, показывая на реку. Гриц обернулся к переводчику, все это время скакавшему подле него.

– Я же тебе говорил, что Тигры не плавают.

Полон был большой и разношерстный. Однако не волошский, сразу видно по платью. Вернее, по его остаткам. Женщин, как водится, больше, чем мужчин. Дети – не выше тележного колеса с матерями, остальные отдельной группой, продаваться будут без родителей.

– Насортировали уже! – в сердцах плюнул Головатый. – Нехристи. Тикайте, робяты, до мамок, у кого найдутся.

Нашлись не у всех. Иные потерянно бродили среди пленников, выкликая родные имена.

– Дяденька, – кто-то подергал Потемкина за стремя. Генерал обернулся. Внизу стоял мальчик лет восьми, ветер шевелил его грязные белые волосы. – Моих нет. Померли дорогой. – Он серьезно смотрел на Грица, от него ожидая решения своей участи. – Я побираться не хочу. Я дюже умелый. Я вам коня буду чистить, рубахи штопать. Возьмите меня с собой.

– Тебя как звать?

– Федором.

– Ступай, Федя к нашим, – генерал махнул рукой в сторону коников. – Кто-нибудь посадит тебя на круп. А там разберемся.

Мальчишка побежал к кавалергардам, сверкая угольно-черными пятками, ветер раздувал на нем рубаху пузырем.

– Я гляжу, вы русские? – с удивлением спросил Гриц одного мужичка, обеими руками сгребавшего вокруг себя мелюзгу: «До кучи, детки, до кучи!»

– Известно, не агаряне, – отвечал тот по-книжному. – С-под Елисаветграда идем. Есть еще из Бахмута. Новосербские мы, ваше благородие. Вот моя деревня, Семь Колодезей, одни ребятишки остались. Священник я тамошний. Отец Михаил.

Потемкин спрыгнул с коня, преклонил колени, сложил руки.

– Честный отче, благословите.

Поп порылся под рубахой, снял с шеи нательный крест на грязной шелковой нитке и, как положено, несколько раз осенил генерал-майора.

– Храни тебя Бог, голубчик. Что же теперь с нами будет?

– На нашу сторону пойдете, – ответил Гриц, вставая. – У Бендер христиан собирают и под охраной переправляют обратно в Новую Сербию. В Елисаветграде приют, госпитали. Магазейны полны. Не голодают, в общем. В Бахмут не ходите. Сожгли его.

Священник горестно покачал головой.

– Ну, помогай тебе Бог, сынок. Буду молиться.

Они расстались, и Потемкин поехал вдоль обоза, табором, развалившегося посреди дороги. Спасибо запорожцы всегда знали, как обиходить отбитое у нехристей добро. Уже и быков сгоняли потеснее, вокруг лошадей щелкали бичами, поправляли тележные колеса. Вот он провиант – на конце шпаги.

– Ваше высокоблагородие, – подскакал Сатин. – У одной подводы наши француза взяли.

– Какого француза? – не понял Гриц. – Где мы, где Париж? Откуда он здесь?

– От Святого Духа! – огрызнулся майор. – Мне почем знать? Говорю, француз. Сами посмотрите.

Пришлось посмотреть. И даже убедиться в майорской правде. Длинный, как оглобля, господин в белой форме – это в здешней-то грязи – без знаков различия сидел у телеги на перевернутом колесе, а казаки кружили вокруг него на конях и с безопасного расстояния тыкали пиками. Не сильно, а как лиса ежа лапой. Это еще что за чучело?

– Кончай дурить, ребята! – окоротил их атаман.

– Кто вы и как сюда попали? – обратился Потемкин к незнакомцу по-французски.

– О! – возопил тот с таким облегчением, будто ему открылись врата в рай. – Вы офицер? Европеец? Я счастлив.

– Я генерал-майор Потемкин, – представился Гриц. – Прошу вас назвать свое имя.

– Русский, – опечалился пленный. – А у вас такой хороший выговор, я подумал, возможно, вы… волонтер из Европы.

– Нет, я варвар. – Гриц начинал терять терпение. – В третий раз прошу вас назваться.

– Тысяча извинений, мой храбрый победитель. – На лице француза продолжала играть непринужденная улыбка, точно они встретились в парижском салоне, а не посреди чиста поля. – Я барон де Тотт, представитель Его Христианнейшего Величества при армии султана Мустафы III. Турки ведь наши союзники, вы знаете, – как само собой разумеющееся обронил он. – Каплан-Гирей разбит? Печальный конец всех завоевателей. Я сдаюсь в плен. Попрошу зафиксировать где-нибудь, что я не оказал сопротивления и имею право сохранить дипломатический багаж. А то эти дикари… – француз покосился на запорожцев.

– У вас нет никаких прав, – спокойно заметил Потемкин.

– Но я военнопленный!

– Вы среди дикарей.

Гриц спешился и полез в телегу. Она представляла собой походную канцелярию. На полу стояла пара сундуков, по-видимому, с дипломатическим багажом. Вскрыв их, Потемкин убедился в правильности своей догадки. «Удачно получилось, – думал он, разворачивая рулоны скрученных в трубку донесений, пробегая пальцами по плотным картонкам шифровальных кодов, вороша тетради с путевыми заметками. – То-то будет в штабе, чем заняться!» Его внимание привлек один из черновиков. Судя по дате, последнее донесение. Вероятно, уже отправлено. Интересно, что пишут в Париж из нашей глухомани?

Потемкин начал читать, и через минуту кровь бросилась ему в лицо.

– Шо вин каже? – с любопытством осведомился Головатый.

– Перевести?

Атаман кивнул.

– «До десятка невольников, три-четыре отары овец, двадцать волов, табун лошадей – добыча одного татарского воина. Что за прекрасное зрелище! Головы детей выглядывают из мешка, подвешенного к седлу. Молодая девушка сидит впереди всадника, мать на крупе, отец на одной из заводных лошадей, сын на другой. Скот впереди, – все идет и не сбивается с пути под бдительным оком хозяина. Колония, цветущее состояние которой угрожало интересам Вашего Величества на Босфоре, разорена».