Страница 4 из 21
– Спасибо.
– Рада была угодить, – усмехнулась та и ушла.
Через час Эмма оделась и медленно пошла по пустынному коридору на улицу.
Выйдя на задний двор, она увидела Эллу. Та сидела на перевернутом ящике и плакала. Увидев сестру, заревела сильней.
А Эмма подошла к ней и спокойно сказала:
– Дай закурить!
Закурив, с усмешкой посмотрела на громко всхлипывающую сестру и спросила:
– А ты чего ревешь, дурочка? Все уже позади. Поняла? Все уже хорошо!
Но до «хорошо» было как до луны. Уже в такси Эмма «промокла» – лило из нее как из ведра.
Элла испуганно умоляла вернуться в больницу. Эмма молчала и подкладывала под себя куртку.
Из машины выскочили и быстро побежали в подъезд – не дай бог шофер увидит, «как мы все загадили».
Отдышались только в квартире – родители, слава богу, были на даче: пятница, вечер.
Эмма, постанывая, лежала в постели и покрикивала на испуганную сестру:
– Ну, и чего ты психуешь? Подумаешь – кровь! Все-таки операция, милая! Бескровных операций еще никогда не было.
К вечеру поднялась температура, и было уже очевидно, что нужно ехать в больницу.
Элла рыдала в голос и умоляла позвонить «хотя бы кому-нибудь».
– Кому? – железным голосом холодно осведомилась сестра. – Может быть, маме с отцом? Или бабуле? А, деду! Вот деду – давай!
Позвонили сестре горе-любовника. Та прибежала к приезду «Скорой», и ослабевшую Эмму наконец увезли.
Ну, а там все по схеме – повторная чистка и приговор: детей – никогда! Даже не думайте.
Всю ночь Элла просидела у постели сестры. Эмма, казалось, спокойно спала. Но была бледнее простыни и вздрагивала, постанывая во сне, словно ей снился кошмар.
Элла поила ее водой и снова тихо скулила. Под утро Эмма открыла глаза, спокойно оглядела сестру и спросила со вздохом и раздражением, широко зевнув:
– А-аа, ты? Снова ревешь? Ну, а теперь-то что? Видишь – живая, – снова зевок, – не подохла! Ну… или – полуживая, – она усмехнулась.
– Эммочка, милая! – запричитала сестра. – Они ведь… сказали… что больше не будет детей!
Произнеся это, она с испугом уставилась на Эмму.
Та покачала головой:
– Ну ты и дура! Не будет? И что? Что? Жизнь закончилась?
Элла испуганно и часто замотала головой.
– Нет, что ты, что ты! Конечно же нет!
– Вот именно – к тому же… – Эмма помолчала и подняла глаза на сестру: – А знаешь, я их рожать и не собиралась. Вообще! Зачем это все? Лично мне – ни к чему. Одни проблемы и хлопоты. Ну вспомни родителей. И кому из них хорошо? А мы с тобой – еще не худшие из детей. Особенно, конечно же, ты, – и она засмеялась. – Я не пример, это точно!
– Не собиралась? – шепотом повторила ошарашенная Элла. – Вообще? Никогда?
Эмма кивнула.
– У тебя что, со слухом проблемы? – И повторила – четко и по слогам: – Во-о-бще! Ни-ког-да! Поняла, наконец?
Элла кивнула.
Через неделю Эмму выписали, и все осталось шито-крыто – родители взяли тогда две недели отпуска и продолжали сидеть на даче – сентябрь, опята, да и вообще, бабье лето и «страшенная красота». «А вы, дуры, не едете!»
К приезду родителей Эмма была уже в порядке и даже предъявила испеченный яблочный пирог:
– Ну я же соскучилась!
Элла, исполнительница пирога, была счастлива – все прошло гладко, никто ничего не узнал, а что до пирога – так она готова была испечь еще сотню, только бы… Только бы не открылся обман и бедная Эмма не обнаружила перед ними всю ложь. Всю эту дикую и страшную историю.
В институты поступали, конечно, разные – Эмма сразу прошла в МАИ, по стопам родителей: они настояли. А ей было все равно – абсолютно! Говорила, что лишь бы отстали – сама она вообще не пошла бы за «верхним», а пошла бы в актрисы, ха-ха, ну или в гримеры. На худой конец – так.
А бедная Элла корпела над учебниками, а вот по конкурсу не прошла – недобрала какую-то мелочь, полтора балла.
В доме был траур и «вселенская трагедь» – рыдали все: бабушка, мама и Элла. Крепился только отец, но и он страдал отчаянно – Элка же такая умница! И такие дела!
Было решено, что Элла пойдет работать, ну а на следующий год…
Первого сентября Эмма, новоиспеченная студентка, в новом шикарном югославском брючном костюме красного цвета с золотыми пуговицами гордо стояла у входа в здание и покуривала тонкую черную заграничную сигаретку с ментолом. Настроение было прекрасное, самочувствие тоже – короче, вся жизнь впереди. А сколько еще сюрпризов в ней, в этой жизни!
На проходящих мимо парней смотрела с усмешкой, мгновенно ставя оценки – троечка, двоечка, ну-у… этот… Ладно! Тебе – четверка.
А грустная Элла плелась в детскую библиотеку Черемушкинского района – на работу. Младшим библиотекарем, график с девяти до шести и оклад шестьдесят пять рублей. Без копеек.
В библиотеке ей выделили место у двери, дуло ужасно, тут же заставили перебирать пыльные стеллажи в подвале и к четырем позвали пить чай – случайно вспомнив о ней.
Она сидела за своим столом, пила чай из чьей-то кружки с отбитым краем, закусывая печеньем «Юбилейное», которое крошилось на ее новую юбку.
За окном был серый двор с моросящим дождем, голуби на загаженном подоконнике и одинокая старуха, сидящая, словно в палатке, в огромном буром плаще и не замечавшая, казалось, дождя.
Элла тихонько плакала и тайком утирала слезу.
В те времена сестры общались, конечно же, реже – Эмма вертелась в шумном и веселом хороводе студенческой жизни, новые люди, тучи парней – институт-то технический, девок по пальцам. Ходили в кафе, в кино, собирались в пустующих квартирах и общежитиях.
Она звонила сестре – но так, коротенько, скорее для проформы, чем по зову сердца.
Элла грустила, канючила, что жизнь ее скучная и серая, работа тоскливая, тетки-сотрудницы пожилые сплетницы, почти все одинокие – изначально или разведены.
Вечерами она сидела дома, смотрела телевизор или читала. Настроение было паршивым – оно и понятно. С чего веселиться?
Она скучала по сестре, да и просто скучала. Молодая жизнь проносилась мимо нее, словно скорый поезд, без остановок – мимо, мимо! Ох, как обидно!
Эмма крутила романы, словно перелистывала страницы не очень увлекательной книги – быстрее, быстрее, так, здесь – совсем скучно, здесь – просто тоска, дальше, дальше – может быть, там?
Однокурсницы удивлялись – такая, казалось бы… ну, не то что невзрачная, но… До красотки – ох как далеко! А рядом-то были красотки!
Очень худая, сухая, жилистая, с густыми кудрявыми короткими черными волосами, небольшими, но яркими и очень живыми глазами – кошачьими, желто-зелеными, узкими, вспыхивающими внезапно, словно карманный фонарик в темном углу. И взгляд этих узких глаз – обдающий то теплом, то холодом. Острый и умный взгляд – она привораживала к себе.
К тому же умница, языкатая, остроумная, жесткая и колючая, ее оценки всего – людей, событий, поступков – были так точны, так остроумны и ярки, что возле нее всегда были люди, маленькая толпа поклонников и почитателей.
Она любила яркие, сочные тона – красное, фиолетовое, ярко-желтое, лимонное, оранжевое или салатовое. Дешевые сережки из горного хрусталя сверкали в ее ушах ярче бриллиантов.
Преподаватели ее не любили, но при этом считались с ней и прислушивались к ее неординарным и неожиданным «выступляжам».
На вечерах она танцевала в самом центре, танцевала без устали – и снова вокруг нее была толпа и поклонники.
Самые лучшие мальчики курса, да и других курсов, старших и даже выпускных, старались познакомиться с ней и если не «зароманиться», то хотя бы задружиться.
Многие из тех, с кем романы случались, потом становились ее друзьями – почему-то никто и не думал обидеться на коварную Мессалину, ей все прощалось легко и быстро.