Страница 10 из 21
Какая дача, о чем вы? Смешно.
А ночью ей снова станет так тяжело на душе, что она решит позвонить наутро сестре – и…
А что, собственно, и? Сестру давно не волнует все это – здешняя жизнь. Развалившиеся квартиры, разбитая дача. Скудная, некрасивая жизнь – нищета, больницы, перечень лекарств, суп из куриных каркасов, котлеты из пикшы, байковые халаты и теплые кальсоны.
Она живет по-прежнему в сказке – глянцевые фото прекрасного дома с огромными окнами и плюшевыми диванами, чудесного сада с цветущими рододендронами – розовыми, сиреневыми, бордовыми. С дорожками, посыпанными цветным гравием, между огромных кустов разноцветных гортензий.
На фотографиях Эмма моложава, как всегда, подтянута и стройна – узкие, до колена, яркие бриджи, маечки – открытые, тоже ярких расцветок, совсем для девчонок.
Она улыбается – возле яйцеподобной серебристой машины, возле красивой входной двери с колокольчиком, возле огромного гнома – с бородой, в красном колпаке и с хитрой усмешкой – в саду, он караулит Эммин сад и Эммин покой.
Звонит она редко, раза два в месяц, не чаще. И всегда – всегда – предчувствуя Эллины жалобы, начинает примерно так: «Ну? И что у вас снова там? Опять одни ужасы?»
Говорит она это так, что Элла сразу робеет, сбивается и теряется – все скороговоркой, быстро, отчаянно, но…
Эмма ее как будто не слышит. Элла улавливает, как Эмма вздыхает, щелкает зажигалкой, прикуривает и снова вздыхает: «Понятно. А я, собственно, другого от вас и не ждала!»
И это будет сказано так, что Элла смутится, расстроится и замолчит. К чему ей делиться? Зачем? Зачем раздражать счастливого человека? Назло?
И тут вступает Эмма: «А вы что думаете? Что здесь нет проблем? Милая ты моя! – Эмма скажет это с такой иронией, что Элла снова почувствует себя идиоткой. – Это все заблуждение. Огромное заблуждение! Проблем здесь не меньше, а может, и больше. Все эти налоги, кредиты, страховки! У Эдика почти нет работы. Ты слышишь меня?» – взывает к совести Эмма.
И продолжает с болью и горечью: «Почти нет работы. Так, крохи. А за все надо платить. За дом, за машину. Садовнику, слышишь! Мы взяли садовника – Эдик уже не справляется, да. Вчера сломался котел – и это был ужас! Почти две тыщи долларов, слышишь?»
Элла все слышит. И Элла сочувствует. Очень.
«А отпуск? Сорвался! Ты представляешь? Сорвался совсем. А мы так мечтали! О теплом море, о Греции! У нас ведь такой жуткий климат. Но – этот котел…»
Эмма вздыхает. И Элла вздыхает. Потом разговор как-то затухает и гаснет – сам по себе.
Ни разу! Ни разу Элла не была в гостях у сестры. Не звали ее – как-то не звали. Да и на кого оставить родных?
Правда, приходили посылки – старые Эммины кофточки, брючки, ночные рубашки. «Не подойдет – отдашь маме. Любой, – шутила Эмма, – любой!»
Отцу и дядьке перепадали Эдиковы старые джинсы и ветровки. Однажды досталась отличная куртка – легкая, из гагачьего пуха, цыплячьего желтого цвета. Правда, после гиганта Эдика старикам, уже изрядно подсохшим и ссутулившимся, курточка не подошла. Да и цвет! Ну, куда старикам ярко-желтое!
Эмма тогда пару раз позвонила и все спрашивала, кому же достался «цыпленок»?
Расстроилась, что никому. Очень расстроилась, очень. Переживала. А может, продать?
Элле вещи сестры были впору, но… К таким откровенным и ярким нарядам она не привыкла, ходила по старинке – темные юбки, водолазки, вязаные кофты. Подарки копились в шкафу, мялись, пылились, но Элла их не раздавала – а вдруг приедет сестра? Увидит, обидится?
Но сестра, похоже, не собиралась. У человека же столько проблем! Как не понять?
И Элла все понимала. Ну, впрочем, как и всегда.
Родня потихоньку сдавалась и уходила – сначала ушла тетка, за ней отец, и почти не вставала мама.
Тетка была из терпеливых и совестливых – казалось, ей было так стыдно за дочь, что она чувствовала себя виноватой. За все благодарила племянницу так горячо, что Элла терялась.
Скрывала сильные боли – ее, несчастную, уже доедал коварный рак желудка.
Сама попросилась в больницу – и снова для того, чтобы облегчить Эллину участь. Там и скончалась. А Элла еще долго корила себя, что отдала туда бедную тетку.
А вот с отцом получилось наоборот – Семен, самый сильный, стойкий и выносливый из всех «инвалидов» семьи, к старости совсем разнюнился и расклеился – плакал, обижался на дочь и жену, к тому времени тоже еле живую, требовал повышенного внимания, без конца жаловался и всем был недоволен.
С ним Элла намучилась больше всех. И все же, когда отец умер, она долго не могла прийти в себя и снова корила себя, корила. Что недодала тепла и внимания. Что иногда срывалась, покрикивала, злилась и раздражалась. Мучилась так, что совсем перестала спать по ночам.
Участковый врач, пользовавшая еще деда с бабушкой, строго сказала:
– Элла Семеновна, так вы себя совсем загубите. Хорошим это не кончится. Он умер от старости. Вы понимаете? Просто от старости. Время пришло. И перестаньте себя терзать, право слово!
Успокоили не эти слова, кстати справедливые абсолютно, а снотворные и успокоительные. Увы.
Мама, конечно, Эллу жалела. Крепилась изо всех сил, но… Вставать не могла. А лежачий больной… Ну, все понимают.
Крепился и дядька Илья. Но тоже был плох, как ни держался.
А в жизни Эллы вдруг… произошло то, что и не ожидалось. Элла встретила человека. В смысле – мужчину. Всей своей жизни – правда, смешно?
Валерий Михайлович в прошлом был человеком военным – служить доводилось везде. Поездил дай бог! Ну, или не дай.
И Казахстан, и Сибирь. И даже Азербайджан и Литва – вот покидало, что говорить!
Теперь он вдовел, уже шесть лет, и от вдовства своего очень устал. С женой было прожито много счастливых и трудных лет, болела она тоже долго – лет восемь. И все эти годы он честно делил с нею все тяготы жизни. Но отмучилась, бедная, и тихо ушла.
А Валерий Михайлович жил. И даже был неприлично здоров – ну, для человека немолодого, конечно.
Их встреча с Эллой была, разумеется, случайной – в районном собесе, – куда уж прозаичней!
В долгой очереди он рассмотрел немолодую и стройную соседку – приятную женщину, очень приятную и, что главное, – скромную и ненахальную. Это он углядел сразу – опытным взглядом бывалого человека. Нахальных полковник боялся больше всего.
Разговорились, посетовали – о том о сем и обо всем сразу. Вместе пошли к метро. Он проводил ее и попросил телефон. Она совсем растерялась, вспыхнула ярким румянцем, но, чуть подумав, телефон дала.
А потом долго мучилась – зачем? Зачем дала телефон? Идиотка, кретинка. Безмозглая, старая дура. Женихаться собралась, что ли? Нет, он ей понравился. Очень понравился – степенный, солидный мужчина очень приятной внешности. И все же… Глупость и бред! Ну, позвонит он. А дальше? Допустим, пригласит в кино или в театр. Нет, театры сейчас слишком дороги – вернее, билеты. А он пенсионер. В кино – это да, скорее всего. В кафе? Вот туда точно не надо. Она сто лет не была в «заведениях» – сробеет, скукожится, будет коситься в меню, выбирая что подешевле. А таких женщин не уважают. С такими клушами не считаются – так всегда говорила сестра, а у нее-то есть опыт! Да и надеть совсем нечего. Свои скучные, серые тряпки? Ох… Эмкины, из посылок? Ну, это вообще смешно!
А сапоги? Есть только деми, очень старые, четырехгодичные, с потертыми носами и скошенными каблуками – она всегда была косолапой. Есть, правда, новые зимние – очень даже вполне. Пока еще с блестящей кожей, с кокетливым бантиком. Но на меху. А на дворе плюс один! Куда в этих зимних? А пальто? Серое, стеганое, очень, конечно, удобное, но это пальто только для рынка. А на свидание – стыдно!
Господи! – остановила она себя. – Какое пальто? Какие с бантиком зимние? О чем это я? Какое свидание? Дура! Он уже выкинул телефон – потому что подумал. Разглядел как следует и… Он может найти себе спутницу куда интересней. И даже моложе. Стильную, модную, не занудную. И самое главное – не обремененную. Всем тем, что есть у нее. Ну, понятно и так – без стариков, без полуразрушенных квартир, без развалившейся дачи. Без постоянных визитов участкового врача, без этих непрекращающихся больниц и их запахов, плотно впитавшихся в одежду и даже стены, – запахов лекарств, сердечных капель, бедности и скудной жизни.