Сквозь сон

Однозначно, я себе нравился. Даже более того, я себя любил. А, как иначе, ведь если сам себя не будешь любить - никто не полюбит. Это я, таким образом, перефразировал знакомое изречение. Оправдывая собственное поведение, отношение к близким тем, что говорить самому себе комплименты полезно для повышения собственной самооценки и, одновременно, оправдывая грубость к родным. Точно забывая истоки традиций воспитания, поведения, где всегда почтение к старшему, родственнику, супруге считалось достоинством, и тем самым предоставляло возможность для нравственного, духовного и интеллектуального роста. И в том, походу, полностью становясь современным человеком. А проще говоря, избалованным эгоистом и бессовестным хамом, как правильно подмечала моя бывшая супруга, Маринка.

Допив воду, я направился к телевизору, и, поставив на расположенный под ним стеклянный столик под DVD и диски пустую чашку, нажал кнопку включения на дистанционном управлении. Запустив работу не только телевизора, но и DVD. Вообще я любил смотреть документальные фильмы, про природу, укладываясь спать. Под легкую и приятную музыку, неспешные и умные пояснения ведущего всегда быстро засыпая.

Быстро! Эт, верно, оттого, что как таковых проблем и не имел. А кредиты, налоги, да и чего там скрывать алименты мне всегда помогали уплачивать родители. Видимо, в этом слишком меня любящие. Не имел проблем и обладал чистой совестью.

Про совесть я пошутил, оно как несмотря на любовь к себе, еще какую-то подростковую, так и не повзрослевшую, понимал, что зачастую мои поступки к родителям, супруге, дочери, родственникам можно озвучить, как свинские, не благодарные. И, кстати, это понимание, во мне появилось не так давно. Как раз с тех пор, как мне стали сниться эти странные сны. Словно соприкасаясь с Виклиной, я черпал от нее нечто иное, не похожее на меня, не имеющее с моим поведением, отношением ничего общего. Походу, даже противоположное, антагонистичное моему.

Покуда я возвращался к тахте застеленной цветастой простынею, на которой лежала большая подушка и одеяло на пуху, плазменная панель разом явила картинку из фильма. Сероватость неба на которой с пухлыми, один-в-один, как вата бурыми тучами прикрывалась веткой дерева. Зеленая листва на ветке едва трепыхалась и легкие порывы ветра все поколь не могли сорвать и отдельные из них. Пусть и не молодых, но еще имеющих силу, а может даже и возможность роста. Их лощенная поверхность блеснув, ослепила мои глаза, в тот самый миг, когда я присев на тахту, глянул на экран.

От этого мощного сверкания у меня мгновенно зарябило в глазах, и вновь прострелила болью голова. Впрочем, я еще успел улечься на тахту, кажется, подсунуть под подушку левую руку, зажав ее угол в ладони и подумать, что мешать спиртное и снотворное было не лучшей идеей.

Еще раз или два я блямкнул веками, стараясь сообразить, что со мной происходит и почему на смену серо-бурому небу и сучковатой ветке с зеленой листвой пришло ослепительное бело-желтое сияние света, словно заглянувшего мне в лицо солнца. А потом свет также неожиданно сменился на плотную темноту, в которой я, кажется, утонул.

Глава третья.

Темнота, черно-махровая такая, похоже, правила недолго. А может и долго, кто ж знает? И как это можно определить. С очевидностью, никак. Впрочем, когда она еще не прошла, а чуть поблекла, я внезапно стал ощущать себя целостным, живым. Вроде находясь в этой тьме, окончательно пробудился. Мне показалось, я даже стал озираться, стараясь понять, где нахожусь и что тут вообще забыл.

И тотчас, стоило мне немножко обвыкнуться, темнота сменила цвет с черного на серый, покрывшись сверху сетчатой тканью, по форме и рисунку напоминающей снежинку. И лишь я увидел снежинку, как моментально понял, что стою и притом четко смотрю вперед. Относительно, снежинки, представшей передо мной, она гляделась не ажурной, которую вырезали из бумаги, а была похожа на ледяной кристалл в виде звезды имеющей шесть лучей. Ее круглая середина была дополнительно графлена линиями, а сами лучи держали на кончиках еще более тонкие хвоинки. И каждая такая хвоинка в свою очередь завершалась яркой крохой света. И если снежинка, ее разлинованный центр, лучи и хвоинки переливались голубо-серебристым оттенком, то крохи света мерцали синими огоньками.

Как мне почудилось, немного погодя, эти мерцающие огоньки поддерживали определенный порядок подачи света. Вначале загорались огоньки, удаленные в отношении ко мне, и лишь на верхнем луче, степенно к ним присоединялись более близкие, неизменно спускаясь по часовой стрелке вниз. Время спустя, свершив, таким образом, круг, они вновь останавливали движение и сияние на верхнем луче.

Я смотрел, не отводя глаз на саму снежинку, и следил за движением огоньков, неожиданно для себя принявшись считать. Так, точно мой голос, подстраиваясь под танец огней, выбивал определенный ритм, переводя его в количественный порядок.

"Раз, два, три, четыре..." - повторял я, и как мне казалось, уже минутой спустя, опять начинал сначала. Этот головокружительный счет продолжался до тех пор, пока я не заметил, что поверхность снежинки перемещается ко мне, в частности к лицу, несколько сжимаясь в размерах. Будто подсчетом я ее приманил или только загипнотизировал.

Покрывало снежинки, зрительно колеблющееся, как при дуновении ветра, наконец, коснулось моего лица, и, пройдя насквозь кожу, мясцо, кости дернулось вверх, походу опутав мозг. Однозначно, я смог ощутить, как полотнище снежинки завернуло орган моей центральной нервной системы в кокон, а круглая середина (дополнительно графленая линиями) и вовсе впечаталась в заднюю поверхность моста и продолговатого мозга в задней черепной ямке, походу в сам мозжечок, несущий функции рефлекторной координации движения и распределения мышечного тонуса, а может чего-то еще, того, что поколь не выяснено учеными. Эт, почему я так сказал, оно как когда сформировалась данная оболочка, почувствовал жуткий холод. Вроде меня или мой мозг засунули в морозильную камеру, стараясь сохранить на более долгий срок, как душу, личность или только воспринимающую себя мысль.

В тот самый момент, когда возле моего мозга сформировался кокон, мерцающие огоньки внедрились в его нейроны, те самые электрически возбудимые клетки, которые призваны обрабатывать и передавать информацию, имеющие не только ядра (тело клетки), но и отростки. Наверно, потому как нейроны соприкоснулись с огнями, и тем впитали их в себя, на самой поверхности укутанного мозга проступил сетчато-ажурный рисунок снежинки, повторяющий нейронные связи, где отдельные лучи, хвоинки превратились в отростки.

Мгновенная и очень резкая боль пробила теперь все нейронные связи, отростки, линии снежинки, и видимо все тело. Так, что я, будучи в сознании сказал бы, судорожно дернулись мои конечности, и зябь боли прошлась внутри позвоночника.

Может, так и было на самом деле, но я и прежде не ощущал собственного тела, а когда мозг укрыла сетчатая оболочка, ни в чем не стал уверен. Вместе с тем, я все же почувствовал, как не то, чтобы просто мозг, а именно сомкнутое в оболочку вещество вздрогнуло, передавая электрический разряд нейронам (сменившим огоньки на поверхности снежинки) и вязкий поток плеснулся куда-то вперед, в черно-матовое пространство, схожее с ночным небом. Впрочем, в котором практически полностью отсутствовало мерцание, движение звезд или в целом небесных тел.

Мой полет, того самого, что составляло взаимосвязанные нервные клетки и их отростки, впитавшихся в полотно снежинки, происходил столь стремительно, что я едва заметил, как внезапно и, одновременно, болезненно воткнулся в сияющую радужными переливами овальную массу, покрытую глубокими бороздами и извилинами. Казалось нарисовавшееся тело, изнутри едва подсвечивают сами морщинки, ложбинки, пролегшие по всей поверхности, особенно густо пуская насыщенный алый цвет в местах стыка извилин.

Лишь немного погодя я понял, что вижу перед собой подобный мне мозг, точно разгоревшийся в яркости маяк, противоположный моим голубым огням-нейронам. И тотчас испытал острую боль, потому как резко вошел, вплыл в само полотнище связей, зараз дернув ногами, руками и ощутив зябь боли в позвоночнике. А после тянущее состояние в голове, которое вроде повлекло за собой веки. Так, что открыв их, я увидел над собой далекую синь небосвода, прикрытую слева кривой ветвью дерева, на которой росли продолговато-заостренные листочки, снизу смотрящиеся тускло-зелеными.