Страница 3 из 12
«Удвоенные костры, установленные в несколько линий, пылали до самого Колоцкаго монастыря. Это не наши огни, стоя огненными полками, скользили сквозь чащи лесов и кустарников, румянили наше небо и бросали какой-то кровавый отблеск на окрестности ямистые, темные».
«Рокот барабанов, резкие звуки труб, музыка, песни и крики несвязные (приветливый клик войска Наполеону) слышались у французов. Священное молчание царствовало на нашей лини. Я слышал, как квартирьеры громко сзывали к порции: «Водку привезли; кто хочет, ребята! ступай к чарке». Никто не шелохнулся. По местам вырывался глубокий вздох, и слышались слова: «Спасибо за честь! Не к тому изготовились не такой завтра день! И с этим многие старики, освещенные догорающими огнями, творили крестное знамение и приговаривали: «Мать Пресвятая Богородица, помоги нам постоять за родную землю»!
К утру сон пролетел над полками. Я уснул, как теперь помню, когда огни один за другим уже снимались, а заря начинала заниматься. Скоро, как будто кто толкнул меня в бок. Я вскочил на ноги, и чуть было не упал с ног от внезапного шума и грохота.
В рассветном воздухе шумела буря. Ядра, раскрывая и срывая паши шалаши, визжали пролетными вихрями над головами. Гранаты лопались. В пять минут сражение было уже в полном разгаре. Многие, вскочив от сна ночного, падали в сон вечный. Взрытая выстрелами земля, всклоченная солома, дым и вспышки огня рябили в глазах.
Начался бой неимоверный. Люди, точно львы, дерутся; пушки лопались от разгорячения, зарядные ящики взлетали на воздух. Кони без седоков ржут и бегают. Все было кровь и сеча в огненной атмосфере этого сражения.
Бородинское сражение. В центре картины раненый генерал Багратион, рядом с ним на коне генерал Коновницын. Вдали виднеется каре лейб-гвардии. Художник П. фон Гесс.
Это был ад, а не сражение. Наполеон и Кутузов не уставали соображать, не переставали действовать. Два великих полководца встретились на одной мысли: каждый метил своему противнику в грудь.
Когда Кутузов увидел, что пехота французская стянута на крылья, а центр поредел и состоял почти из одной кавалерии, решил нанести удар на этот центр и послал для этого дела несколько полков пехоты и часть кавалерии. Наполеон понял опасность такого предприятия и поспешил двинуть часть молодой гвардии. Удайся это движение, Кутузов из оборонительного положения перешел бы в наступательное. Он уже и сделал было попытку к этому, выслав Уварова, которому велел сказать: «Напасть и пропасть, если необходимо»! В то же время послал к Дохтурову на левое крыло записку: «Стоять до последней крайности»!
Французы дерутся жестоко, дерутся отчаянно. На одной квадратной версте гремят 700 пушек; спорные окопы облиты кровью, они то и дело переходит из рук в руки. Вдруг на русской лини раздается громкое, продолжительное – «Ура»! – это сам Багратион ведет свое левое крыло в штыки. Но, увы! и неустрашимости есть предел: Багратион смертельно ранен. Мундир на нем расстегнут, белье и платье в крови, сапог с одной ноги, снят, большое красное пятно выше колена. По лини несется страшная весть о смерти его, и руки у солдат опускаются.
Бородинский бой продолжается до 9 часов вечера. К этому времени у нас введены были в дело почти все войска, за исключением небольшого резерва. У Наполеона же оставалась нетронутой вся его старая гвардия.
Вот поле битвы под Бородиным.
Потери наши были громадны: 58 тысяч человек было убито и ранено; из них убито 22 генерала. Недешево достался этот бой и французам; у них выбыло из строя 44 тысячи; убито и ранено одних генералов 43 человека.
На Бородинском поле после битвы, 17 сентября 1812 года. Художник Х. Фабер дю Фор.
Из писем русского офицера Федора Глинки.
21 августа. Мы ложимся и встаем под блеском зарева и громовых перестрелок. Мне уже нельзя заехать домой в Смоленск, – путь отрезан. Иду туда, куда двинет всех буря, войны.
Мне кажется, я переселился совсем в другой свет. Куда ни взглянешь, все пылает и курится. Мы живем под тучами дыма и в области огня. Смерть летает вокруг нас. Нет человека, который бы не видал ее каждый день, и каждый день тысяча людей достается ей в жертву. Здесь люди исчезают как тени. Сегодня на земле, а завтра – под землею. Сегодня смеемся с другом, завтра – плачем над его могилою. Тут целыми обществами переходят с земли на тот свет так легко, как будто из дому в дом. Удивительно, как привыкли здесь к смерти, в каких бы видах она не являлась: свистит ли в пулях, сеется ли в граде картечи, или шумит в полете ядер и вылетает из лопающихся бомб, – ее никто не пугается. Всякий делает свое дело и ложится в могилу, как в постель!
22 августа. Никогда, думаю, не молились русские так усердно, как сегодня. Поутру полки расположились вблизи Колоцкаго монастыря. Там еще оставались два или три монаха. Целый день церковь была отперта и полна. Унылый звон колокола, тихое пение, наступающий вечерний сумрак, слегка освещаемый лампадами, который чуть теплились пред древними иконами, все это вместе чудесным образом располагало душу, к молитве. Глубокое молчание почивало в храме. Никто не смел нарушить его. У некоторых из молящихся только избыток невыразимой печали вырывался в тихих рыданиях, мешаясь с дрожащим голосом убеленного сединами старца–священнослужителя.
Все признаки были на лицо наступавшего великого сражения. Неприятель, сдвигая свои силы, каждый день с большою дерзостью надвигал их на нас. Силы его несметные. Они ширятся вправо и влево, и темнеют, как дремучие леса, или ходят, как тучи, из которых по временам раздаются выстрелы, похожие на гром.
23 августа. Вот и Бородино и Бородинские высоты. Войска перешли реку Колочу, впадающую здесь же в селе Бородине в Москву реку.
Полки остановились и расположились на холмах. Стало войско, и не стало ни жатв, ни деревень: жатвы потоптаны, деревни снесены. «Войско идет и метет», так говорится издавна.
Наступает вечер. Наши войска окапываются неутомимо. Засеками городят леса. Пальбы нигде не слыхать. Там, вдали, неприятель разводить огни, ветер раздувает пожары, и зарево выше и выше восходит вверх. У нас на правой руке Милорадович, на левой князь Багратион; в середине Дохтуров. Глава всех войск – Кутузов; под ним Барклай-де-Толли.
24 августа. Отдаленный гром пушек приветствовал восходящее солнце. Генерал Коновницын с передовыми полками схватился с неприятелем под стенами Колоцкаго монастыря.
Вот идут они: один искусно уклоняется, другой – нагло влечет гремящие тысячи свои прямо на нас. Толпы его, тянувшиеся по дороге, вдруг распахнулись вправо и влево. Поля дрожать под необозримостью войска; кажется, гнутся под конницей; леса засыпаны стрелками; пушки вытягиваются из долин и кустарников, и в разных местах, разными тропами пробираясь на холмы и пригорки, въезжают. Многочисленное войско неприятельское колеблется, кажется в нерешительности. Вот, пошатнулось было влево, и вдруг повалило направо. Огромный полчища движутся на левое наше крыло. Русские спокойно смотрят на все с укрепляемых своих высот. Неприятель готовится к бою.
Неприятель, как туча засинел, сгустившись против левого нашего крыла, с быстротою молнии, ударил на оное; он хотел все сбить и уничтожить. По князь Багратион, генерал Тучков, граф Воронцов и прочие отбросили далеко пехоту неприятеля. Пушки наши действовали чудесно. Кирасиры врубились с неимоверною отвагою. Раздраженный неприятель несколько раз повторял свои нападения, и каждый раз был отражен. Поле покрывалось грудами тел. Князь Кутузов сидел на своей деревянной скамеечке, которую за ним всегда возили, у огня, на средине лини. Он казался очень покоен. Все смотрели на него, и от него черпали спокойствие. В руках его была нагайка, которою он то помахивал, то чертил что-то на песке. Казалось, что весь он превратился в слух и зрение, то вслушивался в гремящие переходы сражения, то внимательно обозревал положение мест. Часто пересылался с ним Багратион. Ночь прекратила бой и засветила новые пожары.