Путь вниз

Даже теперь, когда его мучили жажда и голод, эта мысль остановила Скотта. И, стоя в прохладной тени, он принялся обдумывать ее.

Да, верно. Однажды он понял это, на короткий миг, и вновь забыл, погрузившись в физическое бытие. Но это действительно было верно. Пока он мог думать, в погребе не было ему равных. Хотя пауки и были больше него, хотя мухи и комары и могли бы накрыть его одним своим крылышком, его разум все равно оставался при нем и мог стать его спасением так же, как раньше был проклятьем.

Заработал насос, и Скотта чуть не подбросило вверх.

Издав хриплый крик, он отскочил назад и со всего размаха налетел спиной на стену. Руками зажал уши. А шум насоса, казалось, обрушивался жесткими, плотными волнами и вдавливал, вдавливал его в стену. Скотт думал, что у него полопаются барабанные перепонки. Оглушительный, выворачивающий душу наизнанку грохот проникал даже сквозь прижатые ладони, в голове стоял звон, и казалось, что она раскалывается на части. Скотт уже ничего не соображал. Как обезумевшее животное, спасаясь от моря шума, он вжимался в стену, - лицо перекошено гримасой ужаса, глаза застыли от боли.

Когда насос наконец заглох. Скотт мешком свалился на пол, зажмурив от неожиданности глаза и широко раскрыв рот. Голова онемела и распухла. Руки и ноги тряслись. "О, да, - вяло пытался подшучивать рассудок, - конечно, пока ты способен думать, тебе нет здесь равных".

- Дурак, - едва собрав силы, бормотал Скотт, - дурак, дурак, дурак.

Прошло некоторое время, он встал и опять принялся искать не очень большой камень. Наконец, найдя подходящий, пододвинул его к наперстку и забрался на него. Оставалось еще три фута до края. Скотт присел, сжался в комочек и прыгнул.

Пальцы вцепились в край наперстка. И Скотт стал подтягиваться вверх, стуча и скользя ногами по гладкой стенке. "Вода, - думал он, почти чувствуя ее вкус во рту, - вода", - и даже сначала не заметил, что наперсток стал опрокидываться в его сторону.

А когда заметил, панический ужас сковал его. И, пытаясь вернуть наперсток в устойчивое положение, вместо того чтобы расслабиться, он еще крепче вцепился в край. "Отпусти!" - завопил рассудок, и Скотт, разжав руки, полетел вниз и грузно упал на край камня. Потерял равновесие, размахивая отчаянно руками, стал падать на спину и в конце концов грохнулся на цементный пол. От удара перехватило дыхание. А наперсток все падал вниз. С криком Скотт резко закрыл лицо руками, сжался и стал ждать, когда наперсток, обрушившись, раздавит его.

Но сверху обрушилась всего лишь холодная вода. Ничего не видя, захлебываясь, с трудом набирая в легкие воздух, он встал на колени. Еще одна волна упала на него, чуть не отбросив снова спиной на пол. Кашляя, отплевываясь, протирая глаза, Скотт встал.

Наперсток ходил ходуном, и вода, выпрыгивая из него, расплескивалась по цементному полу. Дрожа всем телом, судорожно дыша, Скотт слизывал холодные капли с губ.

Наконец, когда наперсток перестал раскачиваться так сильно, он осторожно приблизился к нему и подставил пригоршни под выплескивавшуюся воду. Она была настолько холодной, что стыли руки.

Напившись, Скотт попятился назад и чихнул. "О Боже, вот и воспаление легких", - подумал он. Зубы застучали от холода. Хлопчатобумажный халат нисколько не грел и влажно прилипал к телу.

Резкими, порывистыми движениями Скотт стащил его через голову, и холодный воздух обжег кожу. Надо выбираться отсюда. Отбросив на пол мокрый халат, он побежал к нитке и быстро, как мог, полез по ней вверх.

Забравшись на десять футов, он почувствовал страшную усталость. Каждое новое движение вверх давалось все с большим трудом. Боль немилосердно терзала мышцы - острая, рвущая, когда он подтягивался вверх, тупая, пульсирующая, когда отдыхая, зависал.

Скотт не мог отдыхать больше нескольких секунд. С каждой остановкой он все больше замерзал. Его белое тело уже покрылось гусиной кожей, и он все полз вверх, тяжело вдыхая воздух сквозь стиснутые зубы. Уже не раз Скотт думал, что вот-вот упадет, не совладав с охватившей руки и ноги усталостью, от которой мышцы становились все более вялыми. Руки отчаянно цеплялись за толстую - для него - как веревка, нитку, ноги плотно обхватывали ее.

Задыхаясь, он прижался к цементной стене. И через мгновенье снова полез, не глядя вверх, зная, что сделай он это, и ему никогда и ни за что уже будет не добраться до цели.

Пошатываясь, Скотт пошел по полу. Волны тепла и холода, казалось, обрушивались на него. Он прижал дрожащую руку ко лбу. Горячий и сухой. "Я заболел", - мелькнуло в голове.

Скотт нашел свой старый халат рядом с цементной приступкой. Он был весь в грязи, но сухой. Скотт стряхнул грязь и надел его. Стало чуть теплее. Вздрагивая от усталости и ярости, все еще дрожа от холода, он двинулся по полу, собирая немногие оставшиеся кусочки мокрого печенья и забрасывая их на губку.

Из последних сил Скотт надвинул крышку коробки на губку и улегся в темноте на своей кровати, слабо дыша, с тонким хрипящим звуком, дрожавшим в горле. На погреб опустилась тишина.

Через несколько минут Скотт попробовал есть. Но глотать было очень больно. Снова захотелось пить. Он перекатился на живот, прижался пылающим лицом к мягкой губке и лежал так, устало сжимая и разжимая кулаки. Неожиданно Скотт почувствовал на лице влагу и стал вжиматься в губку, вспомнив, что прошлым утром она даже набухла от воды. Но те капли, которые ему удалось выдавить, оказались настолько гадкими на вкус, что его тут же вырвало.

И он снова повернулся на спину. "Что же мне делать?" - подумал в отчаянии. Из пищи у него остались лишь жалкие крохи печенья, лежащие сейчас здесь, под крышкой коробки. Вода есть только на дне каньона, в который ему уже не хватит сил спуститься. Из погреба никак не выбраться. И вот, в довершение всех бед, еще жар.

Скотт сильно потер горячий лоб. Воздуха не хватало. Жар могучей рукой придавил его к губке. "Я задыхаюсь", - подумал он. Затем резко приподнялся на губке, обвел вокруг воспаленными глазами, не в силах поднять голову. Бессознательно раскрошил правой рукой кусочек печенья и отшвырнул в сторону.