Путь вниз

Затем неожиданно он направился к входной двери.

- Куда ты собрался? - с тревогой в голосе спросила Лу.

- Прогуляться. А ты что, против?

- Ты будешь гулять по улице?

Ему захотелось пронзительно закричать.

- Да, - произнес Скотт дрожащим от сдерживаемого гнева голосом. - По улице.

- Ты думаешь, тебе стоит идти на прогулку?

- Да, я считаю, стоит.

- Скотт, я просто беспокоюсь за тебя, - взорвалась наконец Лу. Неужели ты этого не видишь?

- Конечно. Да, конечно, ты беспокоишься. - Он толкнул дверь, но она не поддалась. Краска бросилась ему в лицо. Бормоча какое-то ругательство, он толкнул дверь сильнее.

- Скотт, что я тебе сделала? Разве я сделала тебе что-нибудь плохое? Ну разве я виновата, что Марти лишился этого контракта?

- К черту этот проклятый... - Голос его задрожал. Дверь распахнулась и стукнулась о стену.

- А что, если тебя кто-нибудь увидит? - спросила Лу, вставая с кушетки.

- Счастливо, - бросил Скотт, с силой дернув за собой дверь, чтобы она хлопнула. Но и это у него не получилось. Старый косяк в последние месяцы безнадежно скособочился, и поэтому дверь, царапая по полу, тихо закрылась за Скоттом.

Он не стал оборачиваться, но быстрыми нервными шагами направился вдоль квартала к озеру.

Когда он отошел от дома на двадцать ярдов, дверь открылась.

- Скотт?

Сначала он не собирался отвечать, но затем все-таки нехотя остановился и, бросив через плечо: "Что?", чуть не разрыдался, услышав свой тонкий, слабый голосок.

Лу в нерешительности молчала, потом наконец спросила:

- Может, мне пойти с тобой?

- Нет, - ответил Скотт. И в голосе его не было ни гнева, ни отчаяния.

Задержавшись, Скотт невольно оглянулся, гадая, будет ли она настаивать на том, чтобы пойти с ним. Но Лу просто стояла, застыв в дверях.

- Будь осторожен, дорогой, - проговорила она.

Скотт едва подавил готовые вырваться из груди рыданья. Развернувшись, он заспешил по темной улице, так и не услышав, как она закрыла дверь.

"Дальше падать уже некуда", - подумал он. Что может быть унизительнее для человека, чем быть предметом жалости. Можно стерпеть ненависть, обиду, гнев, самое жестокое наказание, но жалость - никогда. Если человек становится достойным жалости, он обречен. Жалость - это участь беспомощных созданий.

Размышляя таким образом о вечных общечеловеческих страданиях, Скотт попытался отвлечь свой ум от собственных тягостных раздумий. Стараясь не думать о своей тяжелой доле, глядя на тротуар, он быстро пересекал островки света и вновь погружался в море тьмы. Но ум его на уловку не поддался, что вообще свойственно пытливым умам. О чем Скотт просил его не думать, о том ум и начинал усиленно размышлять. Если Скотт просил его оставить какую-нибудь мысль в покое, ум вгрызался в нее, как собака в кость. Так было с ним всегда.

Летними вечерами на озере бывало прохладно. Так было и в этот раз. Скотт поднял воротник своей куртки и пошел дальше, глядя на темнеющую впереди беспокойную воду. Поскольку день был будний, все кафе и закусочные на берегу озера были уже закрыты.

Чем ближе Скотт подходил к воде, тем отчетливее он слышал шорох волн на гальке.

Асфальт кончился. Скотт пошел по земле, и под ногами у него, словно живые, зашуршали листья и затрещали веточки. С озера дул холодный ветер. Он продувал курточку, и по телу от этого пробегала дрожь. Но Скотт не обращал на это внимания.

Пройдя еще ярдов сто, он вышел на открытую площадку с темным строением из грубого камня.

Это было немецкое кафе-закусочная. На площадке перед кафе стояло несколько десятков столиков и скамеек для еды на воздухе.

Пройдя между ними, Скотт вышел к озеру. Здесь он сел на грубую, с выщербленной поверхностью скамейку.

Печально глядя на озеро. Скотт представлял, что тонет в нем. Так ли уж это невозможно? Нечто подобное происходит с ним сейчас. Но нет, он упадет на дно, и тогда только настанет конец.

Он погружается в иную пучину.

Шесть недель назад они переехали к озеру, потому что на прежней квартире Скотт чувствовал себя как в мышеловке. Если он выходил на улицу, люди начинали глазеть на него. Материалы, собранные "Глоб пост" за первые полторы недели действия контракта, продолжали печататься и уже перепечатывались другими изданиями. О Скотте уже знала вся страна. Потоком приходили просьбы о встречах то тут, то там. Репортеры денно и нощно топтались у дверей их квартиры.

Но больше всего досаждали обычные люди, зеваки или любопытные, которые непременно хотели взглянуть на уменьшающегося человека, чтобы потом думать про себя: "Слава Богу, я не такой".

И вот они переехали к озеру. Каким-то образом им удалось это сделать так, что никто об этом не узнал. Но жизнь здесь, как убедился Скотт, была ничем не лучше.

И этому было несколько причин.

Здесь была страшная скукотища, и она начинала угнетать. Процесс уменьшения шел изо дня в день, незаметно для глаза, ни на миг не останавливаясь, - дюйм в неделю, - напоминая такой точностью страшные часы, отсчитывающие время до начала казни. И вся ежедневная домашняя рутина подавляла своей монотонностью.

И время от времени Скотт взрывался приступами гнева, который таился в его душе загнанным зверем. По какому поводу - это было неважно. Главное, чтобы повод был.

Например, кошка.

- Клянусь Богом, если ты не выкинешь эту чертову кошку, я убью ее!

Игрушечный гнев, голос не мужской и неубедительный.

- Скотт, она не делает тебе ничего плохого.

Он закатал рукав.

- А это что такое? Моя фантазия? - И Скотт показал ей рваный шрам.

- Она испугалась, вот и поцарапала.

- Что ж, я тоже испугался! Ты что, ждешь, когда она перегрызет мне глотку?

А то - нежность Луизы:

- Чего ты хочешь, унизить меня?

- Скотт, ты это выдумываешь.

- И только из-за того, что тебе очень захотелось дотронуться до меня!

- Это неправда!

- Неужели?

- Нет! Я пыталась, как могла...

- Я не мальчик. Не смей дотрагиваться до моего тела как до тела мальчика!

Или Бет:

- Скотт, неужели ты не видишь, что она не может этого понять?

- Но я, черт возьми, еще отец ей!

Все приступы гнева заканчивались одинаково. Он бросался в прохладный подвал, прижимался к холодильнику и так стоял, хрипло дыша, стиснув зубы, сжав кулаки.