Шаман

Прижав к себе дочь, внезапно остро почувствовав её снова в себе, Нина засмеялась:

— Это ты у меня необыкновенная!

Если бы кто-нибудь в течение тяжких полутора лет сказал Нине, что она будет вот такая, лёгкая и свободная, что будет смеяться, она бы не поверила. Сейчас она готовила себя к новой жизни, и за столом спокойно сидела последние минуты, и последние минуты набиралась Олиной радости, Олиного света, которые вырывались из Олиных глаз и окружали Олю горячим полем.

— Ну, пойдём.

Нина не обернулась на Кешин голос, встала вместе с Олей, пошла было вместе с Олей, счастливо ощущая Олю рядом, не желая расставаться с ней. Но Оля выскользнула из её рук, жарко зашептала:

— Ты смотри, делай всё точно. Выздоровеешь, мы тогда с тобой заживём. Слышишь, мама? У нас Селигер впереди!

Кеша уже сидел на своём потёртом стуле. Он не улыбнулся, когда она вошла, словно не ей он вчера говорил о себе, словно не он поменял вчера её судьбу. Но она не стала думать об этом, она решила, что так и надо. Кеша был для неё недосягаемым.

— Я хочу спросить. — Она не села сразу, она старалась поймать его взгляд. — Почему не приходят старик с мальчиком? Давайте я приведу их, мальчик ведь ещё очень слаб.

— Раздевайся, ложись, — равнодушно сказал Кеша. — Через десять минут явятся больные, а я ещё не ел. — Кеша привычным лёгким движением взял её за руки, сжал запястья: тот же, уже привычный, огонь прожёг её. — Ты сегодня совсем другая, — удивился Кеша. — Кровь идёт свободно. — Удивление лишь на миг мелькнуло в его глазах и исчезло. — Повторяй за мной.

Истово, видя слова, которые она произносит, чувствуя внутри болезнь и ощущая в себе лёгкое движение света, разрушающего болезнь, Нина повторяла за Кешей:

— Я почти здорова…

Она силой своей воли выбрасывала из себя свою болезнь, гнала её, как гонят постылого человека, просила у судьбы силы, чтобы выполнить своё назначение.

— Не сбивай, ты всё время сбиваешь меня, — рассердился Кеша. — Ты ещё что-то внушаешь себе. Сосредоточься.

Его руки мягко касаются её. Они передают ей своё могущество, ей кажется: теперь она сможет всё, что только захочет.

Кеша уже отошёл от неё, велел одеваться, а она продолжала лежать, боясь потерять то, что Кеша ей передал.

— Кто хочет — лечится, кто не хочет — не лечится, дело добровольное. Не заходят, значит, не надо. Хочешь, сходи к ним, не хочешь, не ходи. Адреса я не знаю. Вторая улица направо от нашей, третий дом от угла, на правой стороне. А квартира прямо против лестницы второго этажа. Меня туда привели, я не сам шёл туда в первый раз.

Улица мела солнечной пылью. Ветер был несильный, но Нине приходилось держать косынку. Её несло к дому, третьему от угла, несло к больному мальчику с яркими голубыми глазами. Со вчерашнего вечера не она решала, что ей делать, солнечная сила распоряжалась ею, и Нина не раздумывала: ей нравилось подчиняться этой силе.

Ей казалось, в неё перелилось Кешино могущество, она ощущала себя частью солнца, частью Вечности и знала: она может то, что может Кеша. Это странное ощущение высшего бытия делало её зоркой.

Идёт навстречу молодая женщина. Тяжёлая поступь, бледное лицо. Нина чувствует: женщина только что разошлась с близким человеком. Нина подходит к ней.

— Вы потерпите, — говорит мягко, — он вернётся к вам, вот увидите.

— Откуда вы знаете? — спрашивает тревожно женщина.

Нина пожимает плечами:

— Не знаю. Всё устроится, всё будет хорошо.

Женщина, опустив голову, тяжело ступая, идёт мимо.

Во все глаза Нина смотрит на прохожих. У этого мужчины — скучная жизнь, эта девочка — одинокая, у неё нет друзей…

Нина остановилась, прислушалась к себе: ни страха перед новой тайной силой, ни радости в ней нет — только солнце, как и в природе.

Улица была скучная, с серыми, грязными домами, но пахла цветами и, облитая прямым солнцем, слепила глаза, свет от асфальта снизу подсвечивал дома — съедал серую краску и грязь.

Нина снова бежала, бездумная, всемогущая, на солнечном луче.

Подъезд оказался тёмный, но и в нём пахло солнцем и цветами.

Дверь в квартиру была не закрыта. Нина нерешительно остановилась перед ней.

Странный город: почему люди не запираются?

Позвонить или войти?

Всё-таки надавила кнопку звонка. Звонок не зазвонил. Тихо вошла. Просторная передняя была усыпана листьями, головками цветов, ветками. Вот откуда на лестнице устойчивый солнечный и цветочный запах. Вместе с тем пахло терпко и приторно чем-то ещё, знакомым, неприятным. Прошлое потянуло в себя, гася в Нине свет. Ещё не поняв, почувствовала беду, но в ту же минуту ясно увидела пыльную полосу с рассыпающимися лучами, протянувшуюся между ней и солнцем сегодня утром, и решительно распахнула дверь в комнату.

В комнате — полумрак. Около самого окна, открытого и пришторенного — узкая длинная тахта. Две обнявшиеся фигуры немо застыли на ней. Нина сразу узнала пушистую голову мальчика. К его лицу, закрывая его, припала такая же пушистая женская голова. Женщина сидела неудобно, обнимала мальчика за плечи.

Сначала Нина подумала, что умер именно мальчик, но тут же встретилась с его взглядом. Глаза блестели сквозь волосы женщины. Нина поняла: умер старик. Умер, и его только что, наверное, вчера вечером, похоронили.

Худенькая фигурка женщины была скорбна, руки, видимо, онемели от напряжения.

— Здравствуйте! — сказала Нина, шагнула ближе.

Женщина резко обернулась, встала.

— Кто вы? Что вам нужно? — У неё задрожали губы. — Опять из профсоюза? Нам ничего не нужно, слышите, ничего. Мы сами. Меня обещали перевести на хорошую работу. Мне обещали дать хорошую зарплату. Витя будет оставаться один, он уже большой. Перестаньте нас жалеть. Идите, идите. Что же это такое? Не успели похоронить, приходят каждый час.

— Мама, я полагаю, это вовсе не из профсоюза, это от дяди Кеши. Это совсем другое дело, ты успокойся. — Он дёрнул штору, в комнате стало светлее. — Вас, по всей видимости, послал дядя Кеша, да? Я так и думал! Он придёт сам, вот увидишь, он снова поставит меня на ноги. — Витя махнул рукой. — Вон стул, вы садитесь, пожалуйста. Дедушка умер. Без дедушки нам жить нельзя. У меня снова отнялись ноги. Дедушка у нас был особенный человек. То, что он необыкновенно умный, то, что у него сорок девять печатных работ, — это не главное. Главное — это то, что он способен был принести себя в жертву, понимаете? — Витя пристально смотрел на Нину. — Как всегда, в тот день дедушка сидел за своим столом, вон там, посмотрите, работал. Он очень много работал, даже ночами. Я никак не мог решить задачу. Он начал мне объяснять, и вдруг замолчал, и вдруг стал сползать по стулу на пол. — Витя долго молчал. — Я позвал его. Дедушка не откликнулся. Я хотел встать и не смог. Я даже не смог позвонить маме на работу, так и лежал, пока она не пришла.

Нина удивлённо обернулась к женщине, всё-таки нужно понять, почему Витя так странно, по-стариковски говорит. Женщина смотрит на Витю жалко, точно от него ждёт помощи. Нина поняла сама. Он же всю жизнь наедине с книгами да с дедом!

— Ты не волнуйся, Витя. — Она подошла к мальчику, стала приглаживать его лёгкие мягкие волосы, а волосы не ложились, снова дыбились. — Ты ни о чём тяжёлом больше не думай. У тебя мама на руках. Ты верь: ты будешь здоров. И вы успокойтесь. — Нина взяла руку женщины в свои, сжала, старалась поймать уходящий в сторону яркий взгляд. — Что делать теперь?! Жить надо! Всё устроится. У вас такой рассудительный сын. Он будет учёным, я знаю. Вы только поверьте. Пойдёмте к окну, посмотрите, солнце! Здесь не видно, но сегодня такое солнце! Оно поможет.

Женщина беззвучно заплакала.

— Ну вот и хорошо! — воскликнул Витя. — Вот и умница. Теперь тебе будет легче. Понимаете, мама у дедушки — единственная дочка. Мы, все трое, жили друг другом. Дедушка был мне за папу, фактически он растил меня. Готовил мне обед, ухаживал за мной. А мама у нас работала и училась. Ей так дедушка велел. Он говорил, если он умрёт, у мамы останется профессия. А теперь, когда мы с ней остались совсем одни, мама боится, что мы не проживём. Я говорю ей, проживём. Объясните, пожалуйста, маме, что дядя Кеша обязательно вылечит меня и очень скоро я смогу кормить её, заботиться о ней, вот только кончу школу, правда?