Два сольди

- А чево мене проверять? - ревниво загорелась Маня. - Мое ты знаешь, без всякого одману. На, гляди!

Она рванула от какой-то бумажки на столе клок, проворно макнула его в свой недопитый стакан.

- Подай-ка спички.

Я достал коробок.

- Э, не-е! - протестующе хохотнул Сима. - Так дело не пойдет! Бумажку и дурак запалит. Я ево во как...

Сима сунул в Манин стакан желтый, прокуренный палец.

- А теперь зажигай!

Все, оборвав разговоры, заинтересованно следили за этой процедурой.

- Жги, давай!

- Ну на! Ну на! - горячилась Маня, впопыхах ломая о коробок спички. Проверяльщик нашелся.

Под одобрительные возгласы палец пыхнул фиолетовым сполохом, несколько огненных капель скользнуло по волосатой руке. Сима, выставив горящий палец перед носом, будто церковную свечку, внимательно созерцал, застыв в скептическом смешке.

- Гляди-ка! Горит, зар-раза... - признал он с напускным удивлением. - А когда пил - вода водой.

- Ой, брехло! - Маня потянулась за моей спиной, норовя стукнуть кулаком по Симиному горбу. - Брехать - не пахать...

- Ей-бо, чтой-то с первой не разобрал. Можа, я не из той посуды? Ну-ка, спробовать из другой.

Это послужило поводом выпить еще, и все опять оживленно задвигались, забубнили обычное: "Ну, побудем!", "Дай-то не последнюю...", "Здоровья хозяюшке!".

Маня тоже отпила, сыпнула в рот щепоть капустки и, счастливо оглядев застолье, наклонилась к моему уху:

- А я столь уже не затворяла. А тут думаю: счезни оно все, малый в армию идет, пущай люди погуляют. Да и взяла грех на душу.

Сима услышал-таки шепоток, загремел во весь голос:

- Какой такой грех? Никакого тут греха нету. Произведено ради дела, не для баловства. Народ собрался проводить с почестями, все по-хорошему. Какой грех, верно, Карпыч?

Иван Поликарпыч, не ухватив суть, потянулся к Симе:

- Ты про чего?

- Грех, говорит, на душу взяла. - Сима звякнул ногтем по бутылке.

- А то не грех, - засмеялась Маня. - Коли запретно, то и грешно. Ох, гореть мне синим огнем, вот как твой палец давеча. И уже горела б, кабы не вот он, отпусти ему Бог здоровья. - Она обхватила участкового за плечи и, растроганно сунувшись лицом в его ухо, несколько раз сочно чмокнула. - Вот кому век в ножки кланяться!

- Ладно, ладно, - бурачно налился Иван Поликарпыч. - Не то говоришь, Марья.

Он достал аккуратно свернутый носовой платок, промокнул взмокшие залысины, крутую шею и лишь потом обтер нацелованное ухо.

- Нет, ты мне скажи, - домогался Сима какой-то своей истины. - Не понимаю я этова...

- Чего тебе сказать?

- А вот то: почему нельзя?

- Симка, не козюлься, не охальничай, - весело пригрозила Маня.

- А он пущай даст мне понятный ответ, ежели к этому приставлен.

- А, брось ты! - отмахнулся Иван Поликарпыч и отгородился от Симы кулаком, подпершим бритую защечину.

Сима обиделся:

- Ага, власть слушать не хочет...

- А чево слухать-то, - поспешила наперерез Маня. - Слухать-то чево? Слухать и нечево. Давай, Иван Поликарпыч, споем, молодость спомним.

И, опять приобняв участкового, качнув его боком, поманила за собой тихо, для ближних только:

Скакал казак через доли-и-ины...

- Эк стелется, лиса! - Сима осклаблил в ехидном смешке свой единственный бивень. - Два друга - узда да подпруга.

- Симка, тяни давай... - кивком пригласила Маня.

Через Маньчжурские края-а...

- Во бугай! Ничем его не отговоришь, глянь-кось, рога выставил. Иди вон пересядь к Аполлону, не замай человека.

Сима и впрямь поднялся, перекинул ногу в галоше через лавку, но пересел не к Аполлону, а, бесцеремонно отодвинув мужиков, примостился рядом с Иваном Поликарпычем, с другого от Мани бока.

- Ох, мать пресвятая! - маня завела глаза под лоб. - Слухай теперича одново ево, никому рта не даст разинуть.

А Сима уже гремел своим неприятным, жестяным голосом:

- Вот ты говоришь, дескать, дело противозаконное. Ладно, согласен! Я и сам могу это понять, потому как казенная винополия, и тут всякий не лезь, не вмешивайся. Оно и в старину эдак-то было. Казна есть казна, с этим все ясно, и никто спору не ведет. Тогда ты мне скажи, как мне, крестьянину, быть, ежели выпить надо?

Мужики захохотали.

- А чего вы регочете? Бывает такое - надо, и все тут. Ну, не по-дурному, об этом разговору нет, а вот так, как сичас, к случаю.

- К случаю тоже можно по-дурному налопаться.

- Погоди, Аполлон, не перебивай... Я што имею в виду, какой случай? Ну, праздник там подоспел, дите родилось или вот как ноне. Спокон веку это заведено, и никто этова доси не отменял. Не было такого указу, верно?

- Вроде бы не было.

- Да што я, басурман какой - не угощу людей, когда это надо, когда обиход жизни требует? Угощу! Разобьюсь, а людей привечу! Не стану же я один кофей подавать, позор на себя брать. Вот так-то ежели собраться да сказать: "Ну, товарищи хорошие, дюже рад, што пришли, счас я вам кофею налью". Согласные?

За столом закхекали, запереглядывались.

- Ага, не согласные! - возликовал Сима. - Тогда чем же мне вас угощать?

- Ну дак ясное дело, чем...

- Вот тут-то вся и закавыка! Тут-то я и припер вам всем дамки.

Сима кочетом выставил кадыкастую шею и победно зыркнул направо-налево.

- Кабы б я в городе жил да кажный месяц получку получал, ну тогда што ж... Тогда иной коленкор. Подоспела нужда - пошел в магазин да и взял чистенькую в сургучике. Или там две, глядя по гостям. И казна не в обиде, поскольку сполна наличными заплочено, и я рук не замарал, закон не нарушил. Все чин чинарем. Верно я говорю?

- Да вроде пока складно, - подтвердил кто-то.

- А меня мать сподобилась в деревне родить, и я никуда отсюдова не убег и бежать не собираюсь. Да и всякого человека возьми, кто землей живет. Я вот в тем годе триста ден заработал, триста палочек. А на ту палочку два рубля деньгами дадено, по двести грамм, считай, по стакану, хлеба. А сколько сургучная головка стоит?

Сима склонил голову и замер, ожидая ответа.

- Да вы и не знаете, отродясь ее не покупали. И я не покупал. Но я вам напомню: ежели простая, то двадцать один двадцать. А ежели особая, то двадцать семь рубликов и двенадцать копеечек.

- Ну, это-то нам известно! - оживились мужики. - Это и дураку ведомо.

- А коли известно, тогда и считайте: выходит, всего моего заработку в день - на пачку "Беломора". Да и то ишо двадцать копеек доложить надо. Пойди-ка на такой капитал вот он, Аполлошка, разгуляйся, когда у ево восемь душ пацанов. Или вот она, Манька. Откудова ей собрать этот стол? Гляди-кось, тут вон и рыбка, и колбаска, и консервица, все как следует. Мы пили не пили, а уже пять поллитров опорожнили. Где же их взять, эти поллитры? На какие тети-мети? Вот и получается: или человеку надо што-то украсть, или заводить бачок со змеевиком, то бишь деньгопечатную машину, поскольку бачок и есть фальшивомонетное приспособление.

- Господь с тобой, чего говоришь-то! - перекрестилась Маня.

- Вот над чем я бьюся! Ты и скажи мне, Карпыч, ты и разъясни, как с этим быть, коли у закона стоишь.

- Да чево ты от человека добиваешься? - опять вскинулась Маня. - Чево лезешь на дышло? Наливай вон да пей, кто тебе запрещает? И человеку дай посидеть. Человек пришел с уважением, ничем тебя не задевает, а ты ему ноздри рвешь, дыхнуть не даешь. Воитель!

- Да погоди ты, миротворица! - сверкнул диковатыми глазами Сима. - Тут об камень головой стучишь, а ты солому стелешь. Меня, можа, за это завтра куда след позовут... Ежели мне за мой хлеборобский труд такую малость дают, то пускай сообразно и цена товару такая же. Ан нет! Цена товару красненькая! А в сельпо ишо и с накидкою. В городе ботинкам или там картузу одна стоимость, а в деревне за тот же картуз дороже просят. Опять же спросить: почему с наценкой? По какому такому размышлению крестьянин, у которого нигде не звенит, не брякает, должон переплачивать? Ну дак ясно дело, никто не будет сбавлять цену до мово трудодня, до моих медяков. Дак тогда набавляй мне заработок, чтобы все сходилося. Оценивай мою работу по товару, и вся недолга.