Страница 6 из 17
Но события стали развиваться не по прогнозам Береста и Коржа, а по правилам жанра коллективизации, какая проходила в начале 30-х годов в Советской России. Сталинское «головокружение от успехов» дало знать о себе и в селе Малое. Два руководителя – колхоза и сельсовета – рано радовались успехами.
В августе 40-го года стали гореть скирды соломы и сена, заготовленные на зиму. Потом кто-то облил соляркой собранное зерно, сложенное на лугу и прикрытое брезентом.
Но когда убили комсомолку, приехавшую на Полесье из Полтавской области, Дарью Процак, учительницу начальных классов сельской школы, во время возвращения домой со дня рождения подруги, терпение у Береста лопнуло. Он узнал, что ее отправили на тот свет удавкой из скрутки косынки девушки. Председатель колхоза поехал в Сарны с требованием прислать опытных розыскников, чтобы найти и покарать убийц. Приезжала следственная бригада, но, увы, не смогла выйти на убийц. Подозревали националистов, но и только…
К весне 1941 года колхоз стал крепко на ноги. Выкорчевали старый лес. Распахали новые площади. Посадили и засеяли все, что планировали.
Часто в поле выходил Николай Григорьевич и радовался желтеющим стеблям и золотистым колоскам – жито заколосилось крупным зерном. «Соберем приличный урожай, – рассуждал он. – И государству отдадим, и добрую часть себе оставим. Одним словом, будем с хлебом. И тут несчастье: какой-то «мерзопакостный негодяй», по-другому его не мог назвать председатель колхоза, поджог поле в начале июня. Начали гореть стебли с подветренной стороны.
Звонарь, живший на окраине села, увидел первым начавшиеся сполохи пожара и стремглав кинулся к колокольне. Разбуженные селяне с радюгами и метлами пытались сбить пламя. Ведра с колодезной водой были как мертвому припарка – много не наносишь. Сгорело поле в один миг.
Милиционеры прибыли вовремя. Нашли быстро поджигателей: арестовали Гришку Палия и его подручного Остапа Парасюка. Через неделю руководители села знали из уст районного начальства, что бандиты действовали по приказанию оуновца с кличкой Вихорь. Фамилии его они не назвали – якобы не знали, а может, скрывали. Письменный приказ от руководства провода ОУН привез связной – незнакомый ранее местным оуновцам молодой человек, и тут же ускакал на коне. Палий и Парасюк раскололись быстро – жить захотелось, уголовная статья ведь была серьезная.
Наведывались все чаще в село незнакомые люди: присматривались, прислушивались, шушукались с теми, кто демонстративно не пошел в колхоз. Ранним утром из добротной хаты, крытой черепицей терракотового цвета, вышел невысокого роста, белокурый, голубоглазый человек, одетый в серую рубашку с накладными карманами на груди. За спиной висел рюкзак типа вещмешка защитного цвета, явно военного образца. Он быстро углубился в посадку, начинающуюся сразу за околицей села, повернул направо и по тропинке вышел к «спящему» ветряку. Работники мельницы в такую рань еще отдыхали.
Незнакомец остановился у почерневшего от старости млына. Огляделся по сторонам – никого поблизости он не увидел, вытащил армейскую фляжку и двинулся к ветряку, его нижней дощатой лопасти огромного пропеллера, который был застопорен толстой конопляной веревкой-мотузком. Стопорящее устройство – дышель – давно сгнило, поэтому ветряк стреножили именно таким способом.
Открутив пробку фляжки, он плеснул горючей жидкости на сухую лопасть, потом пролил ею деревянную раму, затем чиркнул спичкой. Она сломалась. Другую постигла та же участь. Чувствовалось, что поджигатель волновался – у него тряслись руки. С третьего захода спичка зажглась, и он бросил ее в цель. Пламя быстро охватило тонкие планки и доски лопасти, побежало в сторону рамы. Когда незнакомец, убегая с места преступления, через десять минут оказался в посадке, ветряная мельница уже пылала огромным факелом. Огонь пожирал сухое дерево быстро и жадно…
Николай Григорьевич по привычке встал рано и вдруг увидел клубы дыма, поднимающие над горизонтом. «Что еще подожгли варвары? – спросил сам себя председатель. – Неужели млын? О боже! Ведь эти хлебные храмы такие же святые, такие же сакральные, как и колодцы. Хлеб и вода – источники жизни. На святость замахнулись бандиты. Ветряки в течение длительного времени были символами технического прогресса. Нужда ум острит. У бандитов злость его тупит…»
Он ринулся в дверь, увидев, как по улице к ветряку бегут односельчане, Берест побежал вместе с ними. По прибытии от четырехлопастного пропеллера осталась куча дымящихся головешек. Но пламя все еще гудело и гуляло внутри прочного сруба мельницы.
Беспомощные люди метались с вилами, жердями, лопатами, пустыми ведрами и только некоторые, неведомо откуда взятыми баграми, пытались растаскивать в стороны горящие брусья, доски и бревна. Кто-то оттаскивал рухнувшую дубовую горизонтальную ось, обгоревшую только сверху, кто-то бежал к колодезю за водой, кто-то материл поджигателей.
– О, Боже, покарай мерзавцев, посягнувших на святое, – проговорила сквозь слезы соседка Берестов доярка Матрена Пастушок.
Многие сельчане, особенно женщины, плакали, глядя, как пламя доедало останки их живой еще вчера легенды – производителя муки, крупы и подсолнечного масла…
Сегодня ветряных мельниц практически нет. Мы гоняемся за дорогостоящими энергосберегающими технологиями, сооружая для этого невероятно сложные машины – но все лежит на поверхности. Мы потеряли что-то ценное.
Все чаще дочь Оксана жаловалась отцу на косые взгляды некоторых парней и даже записки с угрозами расправиться с ее родственниками. Сын Александр рос крепким, плечистым юношей, которого все теперь звали не иначе, как Сашко-умник. Он отличался хорошей учебой и похвальным поведением. От таких жалоб сестры брат катал желваки и сжимал кулаки.
– Пусть попробуют тронуть тебя, Оксана, у меня есть чем ответить, – он согнул в локте правую руку и показал указательным пальцем левой руки на прилично накачанный гирями и другими подсобными тяжестями бицепс.
Однажды поздним вечером Сашко возвращался домой на ровере – так называли в этих краях велосипеды. Он, с присущей молодости силой, энергично давил на педали. Ехал достаточно быстро по узенькой тропинке. Справа и слева проскакивали, мелькая заросли ольшаника. И вдруг какая-то невидимая сила швырнула его назад и опрокинула в сторону. Она свалила его с двухколесника. Натянутая туго проволочная струна больно ударила подростка по горлу. Он захрипел, и стал задыхаться от болевого шока. Показалась кровь, испачкавшая новую рубашку. «Неужели началась охота на нас? – подумал Сашко. – Если это так, то нужно внимательнее относиться к окружающим. Верить, доверять надо, но и необходимо проверять своих «друзей»».
Он тяжело поднялся с земли. Взялся за руль, поставил велосипед, но ехать на нем не смог: «восьмерка» переднего колеса была такова, что изгибы черного с оранжевыми полосками обода не проходили в вилку. Несколько спиц сломались. Приподняв ровер и взяв правой рукой за переднее колесо, он, униженный и раненый, поплелся домой. Страха не было, а была злость. Он не боялся, что влетит от отца, который понимал детей, а дети – его.
Возвратившись домой, на пороге его встретила мать. Агафья Евдокимовна, всплеснувшая руками от увиденной окровавленной рубахи, спросила:
– Сашко, что случилось? Как же ты так упал?
– Мамо, за мной охотились. Проволокой перетянули стежку, – честно ответил Александр.
Поздно вечером появился отец. «Раненый» велосипед он увидел в сенях.
– Что, не удержал равновесие? – усмехнулся отец.
– Нет, Коля, хуже – его решили наказать, – ответила супруга.
– Кто? Как? Когда? – сыпались горохом короткие вопросы.
Пришлось сыну рассказать родителю все, как было…
– Ничего, сынок: руки-ноги целы, голова на плечах, а раны имеют обыкновение затягиваться. Да, это сигнал националистов по отношению к нам, восточникам, к колхозу, нашим успехам. Выдюжим! А что касается «восьмерки» на колесе, исправим, и снова будешь ездить. Бандюгам нельзя подавать вида, что мы их боимся, – глухим, но спокойным голосом вещал глава семейства.