Каблуков

Момент длился десять минут, немало. Он испытывал прилив сил - и род наслаждения. "Вот что, - продолжал говорить Дрягин, - если хочешь, можно без очереди достать "Жигуль", включим в список". Содержание Каблуков услышал вторым планом, первым что-то вроде птичьей трели: тчт-чъш-чир-дост-люч-спс. "Жигуль", щегол. Ему пришло в голову, что, вообще говоря, Дрягиным можно восхититься: простой, прямой, смелый. Доброжелательный. Они встали со скамейки, дошли до перекрестка аллей, протянули друг другу руки и разошлись. Как-то сухо - честное слово, надо было хотя бы похлопать по плечу. И самая была минута перейти на "ты". Уже выйдя на улицу, он погрезил, на что они с Тоней потратят деньги. Квартира. Машина. Мебель. Пицунда спальным вагоном, номер-люкс в гостинице - устроит Дрягин... Вдруг как будто споткнулся. Встал как вкопанный, густо покраснел, даже задохнулся - и самыми быстрыми и большими, на какие был способен, шагами помчался домой вывалить Тоне, во что ввязался. Не в том смысле, что в запретное или в низкое-грязное - ничего подобного: ввязался и не раскаиваюсь, сделаю и отвечу за сделанное. Но в то, что само собой ввело его в эти десять минут - такого всеохватного стыда, что даже мурашки страха пробежали по коже

IV

Тоня выслушала все спокойно, чему-то улыбнувшись, чему-то огорчившись, но и улыбкой, и горечью глаз прежде всего выражая сочувствие Каблукову, выглядевшему смятенным и несчастным. За дорогу он немного остыл, смятение и несчастность скорее поддерживались по инерции, а по-честному должны были уступить место просто смущению и печали. Она сказала: деньги большие да еще такие шальные, кого хочешь собьет с толку. Ничего страшного и ничего особенно стыдного в том, что Дрягин и вся эта... сфера тебе на миг приглянулись, не вижу. Это как, ну не знаю, высадка на неизвестный остров. Или война. Надо мгновенно ориентироваться, и выбираешь выход, а он оказывается благополучным. Лучше бы наоборот, и в другой бы раз, уже имея такой опыт, выбрал другое, на это не клюнул бы. Но сперва надо получить опыт. Так что будем жить с тем, что вышло. Можно сказать и - что выпало... Вот история с Шаровой, она, действительно, противная. Но ты что-нибудь приемлемое, а может, и привлекательное, уверена, из нее сделаешь.

В том-то и дело, что, углубившись в материал и прикидывая реальные сюжеты, Каблуков все больше в этом сомневался. Отношения, в которые входили, и чувства, которые испытывали гомосексуалисты, он знал только по увиденному в кино или прочитанному, плюс что-то мог вообразить. О двойной сексуальности имел представление и вовсе туманное. По размышлении предложил Дрягину столкновение страсти и самообуздания. Тогда в конце концов неважно, гомо, или би, или гетеро. Тем более гермафродит, само по себе драма. И при этом как фон, на который все это можно пунктиром, едва заметно проецировать противостояние Гермеса и Афродиты. Колоссально, говорил Дрягин, но погрубее давай, погрубее. Ломовые кобылы... Каблуков тянул свое: я не хочу сказать, что в бунюэлевской манере, но ее можно держать в уме как теорему, близкую к нашей... Да Бунюэль бы дрожал от восторга, если бы пришел в раздевалку русских баб с Шаровой, раздувающей ноздри. Вожделения с воздержанием и Афродиты с Гермесом он в Испании наелся. А тут конюшня. Все половозрелые, все ржут и все немного насчет либидо невменяемые. И внутри у всех представление о нежности, которая, неизвестно где, ждет их.

Тебе-то какая разница - будет это ближе к похабной эротике лубка или к галантной порнографии Ватто и Буше? Я правильно говорю? спохватился он. Ватто и Буше? А то мы же скобскu е, Эрмитаж полтора раза токо посетимши... Каблуков повернул: до всего надо решить, Шарова это будет или, положим, Шатрова. То есть пустим мы фильм так, чтобы он косил на якобы действительные события, или про хоккеисток на траве спортобщества "Луч" из города Н., куда затесался такой причудливый игроцкий элемент? Она хоть померла?.. Должна! Если нет, то вот-вот. Они ведь, кроме нагрузок до крови из ушей, еще горстями медициной травятся - чтобы быстрее, выше, дальше. А она вдобавок гормоны ест, чтобы не реветь, как носорог, и пореже бриться. Так что проверю, но, надо думать, приказала нам с тобой долго жить, а сама привет...

Все равно тут запинка. Пушкин написал, что Годунов - убийца царевича. Все ему поверили и не сомневаются, что это так. Что там историк какой-то замшелый доказал, что ничего подобного, никто в ту сторону и не чихнул. Но ведь, во всяком случае, мог он его не убивать, улик же нет. А Годунов был реальный человек. И Пушкин его возьми и приложи. Герцог мантуанский соблазнял он дочь своего шута или нет? Шекспир, живой конкретный, аффэр имел со смуглой леди или смуглым джентльменом? И Шарова наша Валентина, конкретная наша капитан и чемпион, - герма или не герма, и бросалась она на девиц или нет?

"Делаю признание, - сказал на это Дрягин. - Под присягой. Признаю, что до сей минуты лгал своим товарищам по партии и профессии, огульно отрицая блудные отношения с игроками сборной СССР по баскетболу. Был в моей спортивной биографии факт совокупления с одним мастером спорта женского пола. На скорую руку. В рамках подготовки к товарищескому матчу с гэдээровками. Под маркой разминки. По молодости лет. Именно с членом сборной, и в аккурат с той самой, которую склонила к предосудительной и противоестественной связи дядька-тетка Шарова. Жертва охотно и с полной откровенностью ответила на ряд моих прямо поставленных вопросов и даже нарисовала шариковой ручкой, как у дядьки-тетки все устроено. Не хочу оскорблять твое юношеское целомудрие подробностями, но, поверь, все именно так, как человечество это себе представляет, и не иначе. Бабушка-в-окошке, фигура игры в городки".

Что не снимает более глубинной проблемы, продолжил Каблуков. Наша героиня этот каприз природы не афишировала и, если кому-то открывала, то вынужденно. Как всякую физиологическую, особенно половую, аномалию. Я, например, кто такая Шарова, знал и внешность по газетным снимкам помню, а про это - ну доходил слушок, но на уровне тех школьных, что директор с математичкой обжимается. Теперь мы объявляем это всеобщим достоянием. Не просто частную, а интимную вещь передаем в коллектив. На такое сперва даже в колхозах не шли. Частную собственность отнимали, но личную оставляли у лица... Дрягин перехватил: из гигиенических соображений - как полотенце и наволочку. Личное - последний оплот перед интимным, это мы понимаем. Потом-то оказалось, можно и личное забирать, ничего страшного. Не что иное, как простой перевод в разряд раба. Человек, конечно, не сохраняется, но остается вполне удовлетворительное человеческое существо. Как козье, как воробьиное и комариное. Человеческое существо с индивидуальным именем. Что, раб - не из людей, что ли?

Каблуков вернулся к своему: интимное трогать нельзя. Теряется человеческая природа, и теряется имя. Как во время оргии. Кто Шарова, кто Шатрова, уже не разобрать. Это мероприятие совершенно особого употребления, есть его любители, пожалуйста. Но это не наш материал, потому что это не наша героиня. Наша героиня - пол и характер. С какой же стати, посягнув на интимное - что означает: отменив его, - называть то, что от человека остается, ее именем?..

Дрягин возражал, Каблуков гнул свое. Но походило это больше не на спор, а на препирательство, как будто перед кем-то третьим, как будто и тот и другой условились говорить о неглавном. Один знал, чтo напишет, как напишет: как обычно, уступая заказчику и партнеру в частностях и не изменяя принципам. Другой на это как раз и рассчитывал, для него это был этап, один из, по счету второй: первый - уговорить взяться за такое дело, второй ждать сценария, третий - снятого фильма, четвертый, пока непредставимый, а потому и не занимающий его, - действовать по обстоятельствам, когда фильм выйдет в свет. В свою очередь, все это было лишь приготовлением, подступом к выходу на следующую, непосредственную цель: явиться за границей сценаристом известной картины. И от этой точки уже начать плясать в сторону цели основной, точнее говоря, единственной: жить там, чтобы делать то, что скажут. Так что настоящий смысл сочинительства, которым предстояло заниматься Каблукову, заключался в том - причем для обоих, - чтобы быть запомненным не так, как это произойдет на самом деле. А так, как на самом деле, - быть прочно забытым.