Каблуков

"Один только есть товар, продукт, материал, назови, как хочешь, неограниченный. Человеки. Не в смысле "рабочая сила" - рабочая сила примитив, навроде тех же полезных ископаемых, горючее, которое в дым уходит и тем чуть тепла дает, - а человеки, запущенные на полную катушку. Не на обмен электронами, как дрова, а до расщепления ядра. Не чтобы лагерное масло из него давили, а чтобы сам давил, что хочет, а мы только успевай поддоны подсовывать. Я ничего не говорю: согнать хомо сапиенс в такую шеренгу, чтобы он стал не более, чем хомо эректус, или, как сейчас говорят, организовать его - тоже талант. Мы и таких ценим. Но это между прочим, только претензия на высшее. Однако не оно. Это как ты свою честность оценил. Не честный Каблуков нам нужен, а гениальный Каблуков. Сверхчестный - который в любую минуту объявит: я не ваш - все равно, мягко или с вызовом. А наше дело этот шквальный порыв успеть в свой парус поймать. Не получится, перевернемся туда нам и дорога, других поищем, порисковей, половчей, пообротистей. Вот наша коммерция, вот она где!"

"Такую задачу, - неожиданно сбросил он пафосный тон и заговорил скучным, - ставит перед нами партия, ее Политбюро. Такую же ставит перед определенной частью своего населения англо-американский империализм. И мы, и они стараемся выполнить возложенную на нас высокую миссию с полной отдачей сил". И замолк. "А кто, - спросил Каблуков, - выбирает? Почему, к примеру, Сергея Николаича, а не Николай Сергеича?" "Как тебе сказать, Коля, чтобы не обидеть? Наверно, потому, что ты такие вопросы задаешь. А я нет. Никто не выбирает, сами мы выбираемся. Из глухомани на тропку, с тропки на проселок. И так до райцентра, до города, до столицы". "Повернем иначе: гениальный Дрягин - это какой?" "Не тренер. Тренер Дрягин обыкновенный, как все другие. А вот человек он верный. Пикничок, банька, охота на кабана. И сообразительный. Другой еще только подумал, как бы это самое, а у него уже костерок горит и пять бутылок в ручейке стоят. И девчонки. Не которые самые лучшие в равновесии на бревне и в махе на брусьях, а которые самые заводные поиграть в кружок в волейбол и на хохот веселые. Верность и сообразительность - такая Дрягина гениальность. И хорошее настроение. И без подначки он, с верностью и сообразительностью своей не лезет. С умом не лезет - а копни, про человеков-товар расскажет не глупо".

"Только кино тут при чем?.." - повел Каблуков, отдавая себе отчет, что ведет по инерции, и крайне собой за это недовольный, и не успел кончить, как тот опять с подъемом: "Дак потому что жизнь - кино!" Гаркнул и рассмеялся. "Ой-йой-йой, Коля-Николай, всего объяснять не буду, с пятого на десятого расскажу, а уж ты поймешь. Пойми, не подведи... Как я по этой лесенке зашагал, так больше всего любопытствовал, кто меня на следующей ступеньке ждет. Дурак обязательно вниз оборачивается, чтобы себя показывать. А мне, дураку, весь интерес был в верхних. Чем они лучше нижних? Выходило, что лучше не лучше, но - серьезней. А еще - что вверх, это не из тренеров в старшие тренеры, а из тренеров, положим, в снабженцы, из снабженцев в растениеводы, дальше в энергетики, примерно так. Но чтобы снабженец ты был на уровне старшего тренера, растениевод - на уровне старшего снабженца итэдэ. Тогда из старшего энергетика можно и в тренеры сборной. Кем я был до секретаря Союза, можно уже забыть, я - так забыл. А помню только, кто я сейчас и кем буду следующим. Потому что все связано одно с одним, а в этом случае - напрямую. Следующим я буду в Голливуде. Должность такая вголливуде. Теперь погоди".

Он встал, вызвал, опять позвенев, на этот раз ножом об стакан, официанта, протянул руку, тот положил в нее ключ. Дрягин отпер дверь на улицу, вышел, вернулся с портфелем. Достал из него магнитофон размером с мужской несессер, без знака фирмы, поставил на стол и включил. "Я, Дрягин Сергей Николаевич, обращаюсь к Каблукову Николаю Сергеевичу с просьбой-предложением обсудить тему сценария, который он напишет, а я опубликую под своим именем. Оплата по договоренности. Заявление сделано в столовой на Исаакиевской площади вечером..." - число, месяц, год. Потом тишина, он нажал стоп, отмотал назад, пока не забился хвостик пленки, снял с валика маленькую тугую бобину и подал Каблукову. Улыбался - точнее, улыбнется и пристально посмотрит в глаза, улыбнется - посмотрит.

Каблуков сказал: "А чего ж, вот и сценарий".

Дрягин налил себе водки. Каблуков себе и позвенел по бутылке. "Чего-нибудь такого", - прищелкнул официанту пальцами. "Какого?" "Этакого". "Черепаховый суп". "Черепаховый суп". Непонятно, сколько минут просто сидели, Каблуков как будто думал, Дрягин как будто просто ждал. Пришел официант с серебряным судком, разлил по тарелкам. Каблуков выпил свою водку и стал есть. Поднял на Дрягина глаза и сказал: "Нет". Тот сразу рассмеялся, проговорил, как будто давно заготовил: "Неинтересный ответ". "Это потому что мне неинтересно". "А чего столько думал?" "А вы чего столько ждали?" "Я ждал супа - ждал, когда черепаха суп из себя принесет". "Правда? Смешно. Честное слово, про это же думал - черепаховый суп черепашьими шагами". "Взвесил всё? Что можем кровь попортить? Шланги перекрыть? Административное преследование за тунеядство, а? И поумнее, чем с Бродским, потише". "А это мне совсем уже неинтересно".

"Слушай, Каблуков, я тебя дернул не за тем, чтобы ты "да" говорил или "нет" говорил. Мы - и тот, и тот ответ продумали. Но я - только один: да". Он подвинулся к Каблукову вместе со стулом и наклонился так близко, что тот видел перед собой только массу головы, поверхность лица, срединной его части, нос, глаза, щеки, губы. Кожу. Казалось, с нее сошли все тени и гримасы игры, лицо выражало серьезность и искренность. Или в обратном порядке: искренность и серьезность - мелькнуло у Каблукова. По крайней мере на том пространстве, которое было ему открыто. Может быть, возле ушей, внизу подбородка, у висков, находящихся за краем видимости, все еще пробегала рябь, выдающая притворство. Рот продолжил: "Ты сам сказал, я тебя за язык не тянул: готовый сценарий. Не про тот, который мне от тебя нужен, а про эту встречу, про предложение, про меня. Ну написал ты "Ласточку", ну еще пять напишешь, будет у тебя дальним планом русская баба голая выходить на рассвете из реки с распущенными волосами, говорить "ледяной водой обливалася". А Калита все это снимет, назовет "За Уралом", и на фестивале в польском городе Катовице раздадутся в этом месте аплодисменты. А если пофартит небывало, то и в самом Лос-Анджелесе средней мощности продюсер скажет средней мощности консультанту: "Там у этого русского..." Тот ему делово: "Калита" "... сценарист..." Тот: "Коблар" "Да? в самом деле? Коблар? легко запомнить... Надо с ним связаться". И дадут тебе великий шанс: сочинить кино про американскую стажерку в университетском таежном городке между Казанью и Рязанью, которая влюбляется в черноморского негра, выпивает полярного спирту и на рассвете выходит из Волги средним планом - но не голая, не голая, а в ночной рубашке, зато этак по-сучьи прилегающей к телу. Средним, переходящим в крупный. Это, я говорю, при небывалой прухе. И если наши разрешат. И если Калита первый не шепнет консультанту, что все идеи его, сюжет - его, диалоги - его, а ты насильно придан ему из КГБ, присосался, и никак с тобой не разделаться".

Он отодвинулся, поднял руку с браслетом, покрутил ею, чтобы съехал под рубашку, поправил манжеты, дотронулся до галстука, прижал уголки воротничка к ключицам, взглянул на часы. Непроизвольные сокращения мышц. Тик, привязавшийся от перехода из привычной культуры одёжи в культуру вещей. Атавистическое - от обезьяны - почесывание под мышками. Ну и что, он себя ни за кого другого выдавать не собирается, ни здесь, ни там. "А я тебе предлагаю написать... не знаю... самого себя. Даже не сценарий чего-то живого, что можно назвать - грубо, очень грубо, но когда тоньше, только больше путаницы - жизнью, а сценарий, как бы сказать, вживе. Как музыка в кабаке, на глазах, со скрипки, судорогой рук, потным цыганом в засаленной шелковой цветастой рубахе, - а не с пластинки на проигрывателе. Я тебя приглашаю к авантюре. Не к интрижной, кем-то придуманной, а к той, какая только и делает жизнь живой. К классной, первого разбора. Потому что жизнь не кино. Не движение фотографий кого-то, чьи другие фотографии мы уже видели. А уверенное и постоянно ошибающееся движение существ с кровью под кожей.