Дитё. Посредник

Паровоз свистнул, проходя очередной небольшой полустанок. Я открыл глаза и сел. Полка была верхняя, поэтому двигался я осторожно. Мягко спрыгнув на пол купе, я посмотрел на тушу капитана-артиллериста на нижней полке, что выдыхала во сне устойчивый запах перегара, и потряс за плечо женщину, спавшую с четырёхлетней девочкой с моей стороны.

– Что? – спросила та, открыв глаза.

– Одевайтесь, сейчас нас бомбить будут, – посоветовал я ей и начал быстро одеваться. При этом будил агронома с полки над капитаном. Не сказать что поезд был переполнен, но свободных мест практически не было.

Честно говоря, попутчики меня не поняли. Хлопали растерянно глазами на то, как я быстро надеваю штаны, рубаху, наматываю портянки и вбиваю ноги в крепкие командирские сапоги. Когда я стал доставать с багажной полки сидор, котомку и куртку с кепкой, прозвучал первый вопрос.

– Чего бомбить? – спросил командировочный-агроном, возвращавшийся в свой колхоз из Москвы. Как ни странно, все мои попутчики ехали от самой Москвы, так что за трое суток мы плотно познакомились.

– Я говорю, началась война, сейчас немецкие лётчики будут бомбить наш поезд, – мельком посмотрев на наручные часы, снова пояснил я.

Стрелки на часах показывали полпятого, так что время у нас ещё было. Барановичи мы покинули пару часов назад и удалились километров на пятьдесят, немцы же больше часа используют авиацию, но скоро и до нас доберутся. У них вроде специально для этого группы самолётов выделены, чтобы атаковать транспортные магистрали, включая железную дорогу. Только мосты им трогать запретили.

Накинув куртку, я поправил кепку и посмотрел на лишь сейчас проснувшегося капитана.

– Что за кипеж? – принимая сидячее положение и обводя купе налитыми кровью глазами, прохрипел он.

– Вот, Артур говорит, что война началась, сейчас наш поезд бомбить будут, – со смехом пояснил агроном, он первый пришёл в себя.

– А, юмор, уважаю юмор, – буркнул капитан, снова улёгся и захрапел.

В отличие от агронома, Юля, мать девочки, быстро одевала дочку. Вот она мне поверила, не знаю почему, может, материнское чутьё подсказало. Всё сделаю, а этих двоих я вытащу.

Теперь я обращался в основном к Юлии:

– Как загрохочут бомбы и поезд остановится, если не слетит с рельсов, сразу бегите прочь от него. Хотя бы на полкилометра, потом просто ложитесь на землю и дожидайтесь, пока немцы не улетят. К поезду не возвращайтесь, идите к ближайшей дороге. Документы держите при себе.

Агроном, в отличие от капитана, не стал продолжать прерванный сон, а с интересом следил за нами. Оставив вещи в купе, я сбегал в туалет по-маленькому. Проводница спала, но я всё равно поднял её. Она так же сонно хлопала ресницами, когда я сообщил, что нас скоро будут бомбить. Я велел принести в наше купе чай на троих, можно с печеньем. Печенья желательно побольше, лучше всё, что есть в наличии. Я знал, что проводница им приторговывает.

Когда я вернулся в купе, агроном уже одевался. Я занял полку Юлии и надел котомку. А сидор поставил рядом у стенки со стороны коридора. У окна устроилась девочка Дина. Недовольная проводница принесла чаю, агроном сразу заказал для себя – я брал только нам с Юлией и Диной. Также я принял два пакета печенья. Один убрал в котомку, хотя та и так была переполнена настолько, что топырилась, другой передал Юлии, велев убрать в сумку. Мол, пригодится в будущем. За всё уплатил я. Потом пили чай, соседи спокойно, я же напряжённо прислушивался к каждому звуку.

– Самолётики, – указала Дина пальчиком в окно. Там уже давно рассвело, поэтому отчётливо виднелась стайка самолетов.

– Минск бомбить полетели, – сказал я.

– Что за чушь, это же наши! – возмутился агроном и снова разбудил капитана.

– Ошибаешься, – хмыкнул я. – Это немецкие бомбардировщики.

Все попутчики чуть не расплющили носы о стекло, разглядывая чужие самолёты.

– Не припомню я у наших соколов машины с такими силуэтами, – капитан озадаченно отстранился от стекла.

В это время раздался грохот, и состав содрогнулся, вставая дыбом. Я-то ладно, подготовился: опёрся ногами о противоположную полку, – и удар перенёс нормально, вот другие полетели вверх тормашками. Говорил же, приготовьтесь, несколько раз повторил, нет, не верили. Взрослым я не помогал, а вот Дину попридержал, чтобы её остальные не раздавили. Едва успел.

Как только вагон замер, причём как-то скособочившись, я вскочил, закинул за спину сидор, поправил лямки и рявкнул:

– Чего стоите, быстро из вагона, пока они на второй заход идут! – и первым рванул из купе, таща ревущую от испуга девочку на руках. За мной следом, пошатываясь, побежала Юлия, не забыв прихватить свою сумку со всеми документами. Ага, видать, не зря я ей вдалбливал, чтобы не забыла ее в горячке бомбёжки.

Дверь в тамбуре была открыта, из нашего вагона убегали прочь проводница и несколько пассажиров. Нам ещё повезло, сутолоки не было. Многие просто не понимали, что случилось. А проводница молодец, быстро среагировала. Спрыгнув на насыпь, я поставил Дину на землю и развернулся, помогая Юлии спуститься. На ее лбу была ссадина, лицо в крови: видимо, кто-то из попутчиков заехал, или сама обо что-то ударилась.

– Как ты? – я поставил ее на землю, и мы втроём побежали в чистое поле.

Ни одной рощи вблизи я не заметил. Кстати, вагон передней парой действительно сошёл с рельс, перед ним нагромождение двух мятых вагонов, большая воронка и… уходящий вдаль поезд. Видимо, бомба попала в середину состава, наш вагон был предпоследним, поезд рванул дальше, а мы остались. Три вагона на рельсах и три вагона в виде груда железа. Один начал гореть, до нас сквозь шум моторов возвращающихся самолётов доносились крики и вой заживо сгорающих людей.

– Грудь болит и лицо, – ответила Юлия и поморщилась.

Бежала она, уцепившись сзади за мою куртку, и ее болтало в разные стороны. Ничего, это нормально, стресс и испуг, да ещё придавили. Пройдёт.

– Ничего, отбежим подальше, посмотрю, что там у тебя.

Быстро осмотревшись, я снизил скорость и перешёл на шаг, спуская Дину с рук.

– Что случилось? – тут же спросила её мать.

– Всё нормально. Это, оказывается, бомбардировщики были, а не штурмовики, вот те твари опасные… Ложимся! – скомандовал я и первым рухнул на землю, закрыв собой снова захныкавшую Дину: третий бомбардировщик повторно заходил на цель. Мы удалились от вагонов метров на четыреста. Я мысленно прикинул расстояние, разлёт осколков и велел ложиться. Мы вышли за зону гарантированного покрытия.

Из вагонов всё выпрыгивали и выпрыгивали люди, некоторые даже в окна лезли, да и на поле их хватало, но тут вагоны накрыло градом бомб, кажется, это были сотки, и всё потонуло в грохоте разрывов. Теперь не было слышно ни криков людей, ни воя бомбардировщика. Я сбросил с себя Юлию и поднялся. Та зашевелилась, потом бросилась к дочке. Я же осмотрелся, прочищая уши. Грохнуло знатно, но, к счастью, меня не сильно оглушило, я заранее по привычке открыл рот. Слух вернулся быстро, вместе с рёвом моторов удаляющегося бомбардировщика и криками людей, но уже не такими многоголосыми – погибших было много.

Как оказалось, это было ещё не всё. Бомбардировщик разнёс остатки вагонов и разворачивался для повторного захода. Он, конечно, не штурмовик и пушек не имеет, но прочесать из пулемётов поле в состоянии, чем явно собирался заняться.

– Тварь, – с ненавистью прошипел я. – Видишь же, что тут гражданские, это не воинский эшелон.

Конечно, в вагонах военных хватало, я бы даже сказал, их была почти половина, но всё же это беспредел.

– Бежим? – испуганно спросила Юля.

– Нет, – покачал я головой, пристально отслеживая все движения бомбардировщика. – Он не на нас заходит. Левее. Если побежим, как раз под очередь попадём.

Я с безразличием посмотрел, как мимо пронёсся агроном из нашего купе с выпученными от ужаса глазами, и как он упал изломанной куклой под длинной очередью немца. На земле поднялся ряд фонтанчиков буквально метрах в тридцати от нас. Я не ошибся, очередь прошла в стороне.