Страница 41 из 85
Появилась мысль и пропала. Попробовал читать — не воспринимаю даже великолепную прозу Чехова. Пить и есть не хочу. Хочу думать только о ней.
До глубокой ночи просидел на диване. Потом неохотно отправился спать. И приснилось, что я женился. Проснулся в холодном поту. И был счастлив, что это только сон. Дело в том, что я дал себе клятву никогда не жениться. Вот до какого градуса довели меня претендентки в невесты и жены.
Клятва клятвой, а жизнь…
Утром я поехал в Сталино.
В поисках Юры рыскаю по облисполкому, из комнаты в комнату. И вместо него встречаю Гугеля. Мгновенно на меня пахнуло Магниткой.
— Як поживаешь, друже? — спрашивает Гугель. — Можешь не отвечать. Сияешь. Кто осчастливил?
— Лучшая в мире. Жениться решил.
— Гарна дивчина — погана жена. Семь раз примерь, прежде чем один раз жениться. И когда под венец собираешься?
— От нее зависит. Как скажет, так и будет.
— Так она еще не знает, что ты на ней собираешься жениться?
— Откуда ей знать, если мы только вчера познакомились.
— Так, может быть, она не знает, что ты влюбился?
— Может быть. Сегодня надеюсь объясниться.
И в это самое время в коридоре появляется Юра. Поспешно, чересчур поспешно прощаюсь с Гугелем, тащу Юру на улицу, сажаю в машину, говорю, зачем он понадобился.
— Поедем к Любе Звеняцкой! Показывай дорогу. И выкладывай, если знаешь, кто она и что.
Неспешно едем по длинной, многолюдной улице Артема. Сверху вниз. Я молча управляю машиной, а Юра в это время телеграфной скороговоркой выстукивает кое-какие биографические данные Любы Звеняцкой.
Родилась вместе с Революцией. Год в год. День в день. Здесь, в Юзовке, теперешнем Сталино, в семье слесарей, механиков, мастеров на все руки. Отец — человек талантливый, щедрый, начитанный, веселый и беспечный говорун, не больно усидчивый. Оттого и не преуспевает, зарабатывает меньше, чем мог бы. Семья часто бедствует, одеты кое-как. Иногда в доме не на что купить хлеба. Но Люба не чувствует себя несчастливой. И не унаследовала от отца беспечность, безалаберность. Занимается спортом. Училась только на «хорошо» и «отлично». Десятилетку закончила в этом году. Сдала несколько экзаменов в медицинский. Но, побывав в анатомичке, убежала из института, решив никогда туда не возвращаться. Недели через две опомнилась, захотела вернуться, но было поздно. Прием закончился. Год упущен.
Более чем достаточно рассказал Юра. Остальное узнаю сам.
— Теперь налево. Потом второй поворот направо, на восьмую линию.
На восьмой, застроенной не менее полувека назад одноэтажными домами с заборами и палисадниками, останавливаемся перед массивными воротами и калиткой.
— Здесь! — говорит Юра и с любопытством смотрит на меня, ждет дальнейших указаний.
Я говорю, чтобы он пошел и спросил, могу ли я повидать Любу.
Юра ушел, а я не сводил глаз с калитки и, кажется, не дышал.
— Пожалуйста, заходите! Вас приглашают, — появился Юра с лицом веселого соучастника авантюрного заговора.
Входим в мощенный булыжником тесный дворик, типичный для южных городков. Справа, у самого забора, большая угольная плита. Чуть дальше, у глухой стены, будка известного назначения. Слева ветхие, прошлого века деревянно-саманные полутораэтажные постройки: внизу сараи, погреба, чуланы, вверху — жилье. И все это на высоте трех метров от земли опоясано узкой крытой галереей, тоже ветхой от времени.
Вот на этой галерее и стояла она. На ней светло-каштановый, под цвет ее волос, из легкой шерсти костюм. Под длинным жакетом — розовая, нежная блузка. Она стояла высоко надо мною, на другом, дальнем, конце двора, сверху вниз смотрела на нежданного гостя и доверчиво улыбалась.
Одолел крутую, скрипучую лестницу с ускользающими из-под ног ступеньками, поднялся на крыльцо.
Направляясь сюда, я не думал, как буду вести себя, что и как скажу. Искреннее, сильное чувство не умеет и не хочет быть расчетливым. Полагается на самое себя.
Открыла покосившуюся, в трещинах, с облупившейся краской дверь и ввела в захламленную полутемную прихожую. Сделала это безо всяких колебаний, уверенная, что в любом окружении остается сама собой. Вверила мне и себя, и свой неказистый дом со всем его барахлом.
Родился и вырос я не в барской усадьбе. На рабочей окраине, в Собачеевке. Обживал всякого рода халупы. И все-таки, войдя в дом, где жила Люба, я смутился. Отвык, живя в благоустроенных квартирах, от таких лачуг. В одном прогнившем углу жестяной, с черным помойным ведром рукомойник, в другом — посудный шкафчик.
Шагнул в узкую, не более двух метров в ширину, с крошечным подслеповатым оконцем комнату… Тахта, покрытая вытертым до ниток, лысым ковром. Представил себе, как она спит на продавленном, с визжащими пружинами матраце, как просыпается, как моется под рукомойником, как выносит помойное ведро.
Взял за руку и сказал:
— Поехали!
Юра деликатно исчез в тот момент, когда я встретился с Любой.
Мы сели в машину и покатили по городу.
Когда я заговорил о своей любви, Люба удивленно сказала:
— Но вы же совсем не знаете меня!
— Знаю! На всю жизнь знаю!
На мое предложение сейчас же пожениться она опять удивленно ответила:
— Зачем же так спешить? У нас есть время.
Оказалось, что Люба совсем не стремилась замуж.
Дала себе слово, что не выйдет замуж, пока не закончит институт, и отказала не одному претенденту в мужья. Было достаточно видеть замужних подруг сестры, чтобы не стремиться в «рай».
Полюбить она жаждала, как все девчонки ее возраста, но…
Мне помогла моя первая книга. Люба много читала. Книга «Я люблю» не обошла ее стороной. Позже она рассказала мне: «Закрыв последнюю страницу, я воскликнула: вот это парень!» Знала она и мое выступление на съезде Советов в Кремле. Рассказала, как читали газету вслух всем двором и смеялись над оратором: сын первое слово скажет «мама», а не «Сталин».
Могла ли она отказать такому парню, так умоляющему стать его женой? Поверила и пошла за ним, как говорится, «на край света».
Загс притулился на захолустной улице, в приземистом, в три оконца, с деревянным крылечком, домике.
В тот момент, когда мы с Любой, не чуя под собой земли, взбежали на крылечко, низкорослая женщина преградила нам дорогу.
— Куда, граждане, прете, как угорелые?
— Здравствуйте, мамаша! Мы сюда… к вам. Собственно, не к вам лично, а туда… Пожениться решили.
— Опоздали! Наш рабочий день закончился. Завтра поженитесь.
Люба молчит, а я веду дипломатические переговоры с несговорчивым стражем.
— Кто знает, мамаша, что будет завтра. Невеста может передумать. Или жених закапризничает. Пропустите! Я человек суеверный, боюсь откладывать на завтра то, что можно сделать сейчас. Пожалуйста!
Я не только выпрашивал, что было противопоказано моей натуре, я умолял.
В руках женщины появилась толстая дубовая палка — дверной запор. Размахивая дрыном перед моим лицом, она наступала, пытаясь выдавить меня своей могучей грудью из загсовских пределов, кричала на всю улицу:
— Не фулиганьте, гражданин, а не то призовем милицию!
Я скалой стоял на пороге загса и не позволял наложить на дверь запор.
— Вы до которого часа работаете, мамаша?
— До пяти.
— А сейчас без пятнадцати пять. За пятнадцать минут можно две пары зарегистрировать.
— Посторонитесь! Уберите свои лапти с порога!
— Да поймите же вы, наконец!
Она с нескрываемым презрением и жалостью посмотрела на Любу.
— Опомнись, девонька, пока не поздно.
После этих слов я понял, что нам преградил дорогу в загс мой личный лютый враг. С врагом не церемонятся. Отодвинув женщину в сторону, я взял смущенную, притихшую Любу за руку, подвел ее к столу, за которым сидела курносая регистраторша, категорически заявил:
— Мы не уйдем отсюда, пока вы нас не зарегистрируете. До конца рабочего дня еще пятнадцать минут.