Наказание без преступления

Я увидел этот зарождающийся город. Многоэтажные жилые корпуса окружены лесом. Просторно, красиво, много воздуха и света.

Тамаркин пришел на голое место. И не бросился, сломя голову, строить цех. Сначала построил теплые бараки, дороги, механические мастерские, столовую, магазин, завод железобетонных конструкций. А приступив к основной работе, сразу же ввели диспетчеризацию.

Да, это большая, важная новость на промышленной стройке. Я видел ее в действии. Пункт управления. Отсюда во все уголки строительства проведены телефоны. Диспетчер — ответственный инженер — и его помощники командуют тысячами рабочих, сотнями машин. Каждый механизм находится под постоянным, жестким контролем.

— Вспомните Магнитострой, — говорил Тамаркин. — Сколько было грохота, криков, ругани, штурмовщины, зряшной суеты, бессонницы.

— А теперь вы вдоволь спите? — улыбнулся я.

— По потребности! Журналы и новинки читаю, в кино хожу. Нормальная жизнь.

Вечером мы ужинаем с Тамаркиным в его большой квартире на Пихтовой горе. Вспоминаем Магнитку. Пришла пора более организованного и эффективного труда, чем в годы первой пятилетки. Завоевали горбом, тяжелым опытом право быть настоящими строителями.

Очерк о М. А. Тамаркине напечатан в «Правде» под названием «Инженер трех эпох». Теперь буду думать над тем, как провести Тамаркина через будущий роман, посвященный Магнитке.

Не стал Тамаркин героем моего романа. Ненастной ночью тысяча девятьсот тридцать седьмого года, не желая разделить судьбу репрессированного начальника Уралвагонстроя Марьясина, он поцеловал спящую жену, пошел на строительную площадку и приложил руки к обнаженным высоковольтным проводам.

Так погиб инженер трех эпох.

Все ждут от меня второй книги, полной чувств, свежих мыслей, масштабных, подлинно жизненных событий, а я… меньше всего я жду от себя сотворения чуда, хотя часов по двенадцать кряду не вылезаю из-за стола, работаю не покладая рук, ни на минуту не перестаю думать о том, что сделано и что еще надо сделать, врос в жизнь персонажей моей будущей книги.

Книга… шкура неубитого медведя. Золотой самородок, который я ищу, перелопачивая горы земли, камней, песка. А его может и не быть в прииске, который я разрабатываю. Тяжкая это ноша, возложенная на меня многочисленными доброжелателями, начиная от Горького и кончая читателями. Не о том пишу, что способно потрясти или взволновать. Рассказываю, как в степи, между Магнит-горой и рекой Урал в зимнюю вьюжную ночь блуждает в белых потемках Андрей Сулимов, будущий первый житель Магнитки, как обосновался в железной долине, с чего начал, как заложил первый камень в фундамент металлургического гиганта, как по его следам прошла целая армия строителей и среди них мужик Максим Недоля, бежавший из деревни от колхозов, раскулачивания, от хлебозаготовок. Мои герои прокладывают железную дорогу, роют котлованы, творят бетон, плотничают, возводят электростанцию, голодают, холодают, горят энтузиазмом, митингуют, варварски, из-за безграмотности ломают заграничные машины, оплаченные золотом. В центре событий — бывший землепашец Максим Недоля, по уличному прозвищу Недоносок. Он ошеломлен Магниткой, ее всесветным многолюдьем, растерялся, не находит себе места на огромном пространстве, а потом… потом заражается энтузиазмом и становится героем Магнитки и первой пятилетки.

Вот, пересказал свой замысел и еще больше приуныл. Кому все это нужно? Только не массовому читателю. Большие чувства, большие мысли, захватывающая история человеческой души — вот вечная тема, которую на свой лад должен разрабатывать каждый писатель.

Так думал я, но работать не переставал ни на один час. Не мог ее бросить. Видел и слышал своих героев живыми, а не вымышленными. Ободрял себя тем, что говорил мне Горький, тем, что на все лады утверждали газеты, местные и кремлевские вожди, тем, что страна жила пятилеткой, тем, что Магнитка была ее эпицентром, столицей нового рабочего класса, великих его творений.

Отчаяние сменялось надеждой, верой в способность одолеть трудности, вырасти вместе с Андреем и Максимом, Уралмашем, Сталинградским тракторным и сотнями других строек. Судьбой народа был строитель новой жизни, И я не мог не быть с народом. И не мог я, магнитогорец, не написать роман о рождении Магнитки, любимого детища народа. И мое это детище — Магнитка. Я с ней связан невидимой пуповиной. И в Шарташе, на роскошной обкомовской даче, живу ее трудной жизнью, жизнью котлованов, бараков, артельных грабарок, вчерашних крестьян, жизнью инженеров, рабочих, партийцев, присланных в Магнитку со всех концов страны. И моя это личная судьба — Магнитка. Если напишу книгу, достойную ее, то стану писателем, если нет — вернусь на горячие пути, на паровоз, по которому тоскую, на котором не испытывал творческих мук, не сомневался в своих способностях.

В самом начале лета 1935 года я получил телеграмму-молнию. Мехлис просил немедленно приехать в Москву по весьма важному делу. В тот же день я наскоро собрался и сел в скорый поезд Владивосток — Москва. Прямо с вокзала поехал на Горького, 48, в редакцию «Правды».

Мехлис разговаривал со мной в своем обычном стиле: сурово, с проблесками дружеского радушия, энергично и предельно кратко. Сказал, что как член главной редакции «Истории фабрик и заводов», посоветовавшись с Алексеем Максимовичем и получив его благословение, решил на длительное время послать меня на строительство канала Москва — Волга с тем, чтобы я написал документальную повесть.

Вот так новость! Несмотря на все уважение к Мехлису и к «Правде», на безграничную любовь к Горькому, не могу покинуть Урал. Я привязан к его замечательным людям, к заводам-гигантам. Написал две книги об Урале и буду писать о нем всю жизнь. И уральцы считают меня своим. Так или примерно так ответил на предложение Мехлиса.

Лев Захарович сказал, что я недооценил честь, оказанную мне Горьким и «Правдой», что недопонимаю значения будущего канала Москва — Волга.

— Да будет вам известно, уральский патриот, — тут Мехлис иронически ухмыльнулся, — товарищ Сталин и ЦК считают строительство канала Москва — Волга ударной стройкой второй пятилетки, на которой разгорится битва за людские души, изуродованные пережитками прошлого. Битва бескровная, без грома, пушек и железного скрежета, но такая, которой суждено войти в историю. Десятки тысяч преступников, правонарушителей будут перекованы трудом, приносящим радость. Это будет дальнейшим развитием опыта Беломорстроя. Поражаюсь, как вы этого не поняли, не почувствовали? Ведь вы были» в Дмитрове на слете ударников-каналоармейцев. Слушали выступление Горького.

Даже после такой тирады главного редактора «Правды» я все еще не сдавался.

— Лев Захарович, я хорошо понимаю значение канала, с превеликой радостью отправился бы на грандиозную стройку, если бы… Чувствую себя в долгу перед Магниткой, перед уральцами и, наконец, перед Иваном Дмитриевичем Кабаковым… Я должен и хочу писать об Урале.

— Да кто тебе предлагает бросать Урал? Напишешь о канале и вернешься к своей Магнитке. Я сейчас позвоню Кабакову.

Мехлис подошел к телефону ВЧ и быстро договорился с Иваном Дмитриевичем о моем временном перемещении.

Чувствую, что не будет даже времени съездить домой за вещами, за рукописями, — так силен напор Мехлиса.

Он сразу же соединился по «вертушке» с Лубянкой, с наркомом НКВД, кратко рассказал Ягоде о задании, которое я получил, и попросил сейчас же принять меня и практически решить, как и куда определить на канале. Положив телефонную трубку, протянул мне руку.

— Действуйте!

На открытом «линкольне» редактора я поехал навстречу своей новой судьбе. Машина остановилась на площади Дзержинского, напротив главного подъезда бывшего дома страхового общества «Россия». Массивные, светлого дуба, окованные темной бронзой двери распахнулись. Два чекиста с кубарями, очевидно, предупрежденные, не потребовали ни пропуска, ни документа. Спросили только фамилию и открыли дверь лифта.