Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 11 из 12

Понимая, что ломаться бесполезно, да и вокзальная романтика обязывает, я надулся и нехотя буркнул:

– Ладно! Давай. Чаво уж! Плясни! Но только по чуть-чуть. – Я пригрозил пальцем и даже слегка покривился. Для правдоподобности. – А то знаю я, Тёмыч, все эти побасенки про сто грамм, которые не стоп кран, дёрнешь – не остановишься! Хватит нам прошлого раза.

– О-о-о! – обрадовался Тёма. – Так бы и сразу! А то, тоже мне, блин, предания, искривления…

Рассредоточив по столу тарелки с хлебом, котлетами и салфетками, Тёма распечатал бутылку и забулькал ею над двумя пластиковыми стаканчиками.

***

…Великий мудрый русский народ. Всё же неспроста, скажу я вам, друзья, поговорки и предания слагаются. Из миллионов судеб они взяты, из опыта, из прожитого.

Вначале выпили «по писюлику» – два по пятьдесят. Как и договаривались. Подняли пластиковые стаканчики за успех выгодного предприятия. Вздрогнули. Охнули. Хэкнули. Крякнули. Выдохнули. Горькое спиртное жгучей волной прошлось по рёбрышкам. Пятью минутами позже выпили ещё немножко (между первой и второй – перерывчик небольшой). Дёрнули, буквально на один глоточек (по второму «писюлику»). Дверь из зала ожидания была распахнута, и нас с Валерьичем, понимаете ли, засквозило. Потом ещё слегка вмазали. Ещё чуть-чуть душу искривили. Смочили, так сказать, уста под котлетку. Да и ноги что-то озябли. Следом объявили, что область накрыл снежный циклон и наша электричка задерживается на сорок минут. А это означало только одно (блин, я же говорил): ещё по котлете, и ещё по одной «к котлете». Шло уже по «писюлику» двойному.

Прикончили бутылку. Неудержимо потянуло на обсуждение гнусного североамериканского истеблишмента, который (сволочь!) всему миру житья не даёт. Снова тяпнули – из второй, докупленной в буфете бутылки. Подперев руками головы, затянули «Только мы с конём по полю идём…» Потом нас опять засквозило. Уже под огурчик снова хлопнули. Горячо обсуждая и доказывая друг другу первопричины, от которых общество человеческое так сильно испохабилось, развратилось и деградировало, ещё немножко причастились. Потом вскрыли проблему национального алкоголиз… то есть, колорита. Ещё по писюлику! Совсем немного. Что было после этого, помню довольно-таки приблизительно и очень смутно…

***

Резкий и холодный ночной ветер неприятно хлестнул меня по лицу. Щедро сыпанувшая снежная крупа ударила по глазам. Поддерживая друг друга под руки, мы с Тёмой, вразвалочку, словно два королевских пингвина, выплыли на улицу. Для полноты картины не хватало только баяна и разудалой русской народной. Не вопрос, сейчас сообразим баян!

Не-а, не сообразим… Какие баяны и какие песни? В таком-то состоянии до вагона бы на своих двоих дочапать. Промозгло-то как! Да-а-а. В тёплом буфетике было куда уютнее! Там не сквозило. И вкусно пахло котлетно-огуречным набором. Нет, определённо, в буфете было лучше! Может быть, вернуться, а? Ну его, эти путешествия…

Во мгле перрона засерел силуэт состава. Прищурясь, я попытался навести резкость. Хм, вроде бы электричка. Стоит и стоит, как и положено электричке – горизонтально. Я направился было к ней, и Валерьича за собой потащил. И тут вдруг я увидел, как головной вагон начал крениться книзу! Ниже, ещё ниже, а вагоны в хвосте – вверх поплыли. А потом, раз – и резко вернулись на свои места! И снова, но теперь уже наоборот, первый вагон – вверх, а замыкающие – вниз, ух-х-х! Я притормозил. Мерещится, что ли? Сейчас глаза до кучи соберу. И выясню! Блин, ребята! Состав раскачивается! Гадом буду!





А электричка, тем временем, словно бригантина на кипучих неспокойных волнах, раскачалась по-взрослому. Но она ведь по рельсам ходит? Как такое может быть? У-ух, каравелла, идрыть нас за угол! Гадость какая. Досадливо цокнув языком, я пьяно повернулся к Тёме и, звонко икая, закартавил:

– Ва… ик… лерье… ик… вич! – толкнул того в бок. – Какого дидька поезд рас-ка-чи-ва-е-тся? Чего он, совсем… ик… обнаглел? Надо дать ему… ляпаса! Да! Ля-па-са!

– Ка… ка… ка-кой поезд? – уцепившись в мой локоть, сощурился тёпленький Тёма. – Где… он?

Ещё лучше. Вообще-то вагоны в двух шагах от нас. Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд. Фу, как это всё несерьёзно! Нарезались, словно счастливые студенты после первой сессии. Говорил же Тёмычу, плохая идея. Так нет же! Чуть-чуть! Давай! По писюлику! Романтика! Я тоже хорош. Друг на друга кто угодно стрелки тыкать может. Ага, те самые, не железнодорожные. А у самого на плечах голова или горшок? Куда хлебал, как не в себя? Фу, хреново…

Пыхтя и посапывая, переваливаясь и поддерживая друг друга за толстые дублёнки, мы затащили свои бренные организмы внутрь вагона. (Улучили момент, когда состав успокоился и замер). О-о-о! Классно как! Тут тоже тёпленько! Электричка хоть наша? А-а-а, была не была! Поедем на том, на чём есть. Риск… ик… нём! И шансы у нас неплохие: или наша, или не наша. Пятьдесят на пятьдесят. Всё равно уточнить маршрут никто из нас не сможет. Фи-зи-о-ло-ги-че-ски. Тёма вон совсем лыка не вяжет. Да и я такой же. Хороши предприниматели! Ох, мутно на душе, мутно. Ох, тяжко. Даже под градусом. Не совсем, значит, зубы мудрости утонули в виски. То есть, в нашей, родненькой, пшеничненькой! Рек-ти-фи-ци-ро-ван-ной!

Отрезав холодный зимний воздух, хлопнули автоматические двери. Мы внутри. Фу-у-ух! Звякнув рычагами вагонных сцеплений и дёрнувшись, состав начал плавно набирать ход. Пое-е-ехали!

***

Длинные деревянные лавки. Тусклые лампочки. Блеклое освещение. Высокие спинки. Тепло. Я уселся на одной лавке, Тёмыч – на другой, напротив меня. Чинный такой, с умным лицом, в толстой дорогой дублёнке, Тёма тщетно пытался выглядеть трезвым. Плохо это у него получалось! Держится, держится, а голова, как у того сувенирного китайского божка – влево-вправо, влево-вправо, вверх-вниз, вверх-вниз. И так быстро-быстро! Словно на шарнирах. Потянувшись к Тёме, я снял с него новую норковую шапку и положил себе на колени. Не ровен час, слетит колпак, упадёт на грязный пол, выпачкается. Мы ведь должны прибыть на завод чистенькие, опрятные, свежие и подтянутые. Вот! Работает мысля! Наши хмельные дела отнюдь не безнадёжны. Это хо-ро-шо.

Для Тёмы же снятие шапки послужило своеобразным сигналом. Да и силы, видимо, тоже иссякли. Вижу, Валерьич намылился поспать. Он привстал, нетвёрдо прошкандыбал к соседней лавочке (светильник над соседней лавкой перегорел, там было темно и уютно), и осторожно опустился на деревянное сиденье. Смотрю, Валерьич тихонечко так, словно в замедленной съёмке, плавненько-плавненько, наклоняется, наклоняется, ещё ниже к лавке, ещё немного… Бум! Готово. Длины вагонной лавки ему в аккурат хватило, чтобы поджать лапки и удобно устроиться на ночлег. А у меня, ёк-макарёк, хоть глаз выколи. Раскачиваюсь на лавке как дурак. Тоже кривой, а поговорить не с кем. Ни о политике, ни о жизни трудной. Ни о зарплате смехотворной. Ни о погоде, в конце концов. Скукотища. За мрачным окном не видно ни зги. Темень. Полтретьего ночи. Сижу, как буржуй. В охапке две шапки – моя и Тёмы. Приподнялся, заглянул за спинку соседней лавки. Всё-таки здорово Валерьич устроился! Лежит себе, дрыхнет. И в ус не дует. Его не видно и не слышно. Вот котяра!

Прошёл час пути. За окном разошлась метель. Злой ветер гудел в проводах, разрывал плотную чёрную мглу. Острый колючий снег неистово кидался на окна, скрёб по крыше, тучей вился над летящим по рельсам составом. А в вагоне тёпленько, хорошо! Тихо, только колёса, знай себе: тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук. А с ними за компанию и рельсовые стрелки, надсадно так – вжи-и-ик, вжи-и-ик! Сцепления состава – лязг, лязг. Встречный скорый вагонами – ух, ух, ух… Нет, никак не спится. Сижу, уставился в одну точку. Медитирую. Когда уже хмель выветрится? Мозги вроде бы стали на место, а вот с речью проблемы. Да и видок, наверное, так себе. Что ж, хотели вокзальной романтики – получайте. Кушайте, пацаны, не обляпайтесь, закусите огурцом!

Неожиданно тамбурная дверь визгливо отъехала в сторону и впустила в вагон троих людей. Пузатенький лейтенант, сержант и ещё один сержант. Линейная милиция! Ё-моё! Вот уж некстати. Скользнув взглядом по вагону, великолепное трио направилось ко мне. Ну а куда же ему ещё идти? Вагон пустой, кроме меня с Тёмой в нём никого нет. Принимай, Николаич, гостей!