Урановый рудник

Спустя некоторое время он вдруг ощутил какое-то неудобство и не сразу понял, в чем дело. Потом до него дошло: на кухне стало тихо, хотя жена все еще оставалась тут — Потупа видел ее боковым зрением все время, пока шарил по полкам буфета.

Бросив в рюкзак последнюю банку консервов — это оказалось китовое мясо, попавшее в здешние края по причинам известным разве что Господу Богу да райпищеторгу, — Семен Захарович одним резким движением затянул горловину, застегнул клапан и только после этого поднял глаза на жену.

— Ты куда это намылился, аспид костлявый? — подозрительно ласковым голосом спросила та, потихоньку выходя из ступора, в который ее повергло странное поведение мужа.

— Куда-куда… На рыбалку! — огрызнулся Семен Захарович и в доказательство потащил из чулана аккуратно связанные веревочкой рыболовные снасти.

— Это на какую же такую рыбалку? — еще ласковее проговорила, почти пропела Антонина Егоровна.

— Хр-р-р… гм, — сказал Семен Захарович, вовремя вспомнив, что за плевок на пол можно запросто схлопотать кочергой по загривку, что случалось с ним уже не единожды. — На какую надо, на такую и на рыбалку!

— Огород не копан, — добавив в голос еще немного зловещей, не сулящей ничего хорошего ласковости, сказала жена, — картошка не сажена, а он, гляньте-ка, на рыбалку! Да какой баул с собой-то напаковал! Ты в море, нешто, рыбачить собрался? В океане?

— Да замолчи, дура толстомясая! — неожиданно для себя самого гаркнул Потупа. — Вдовой остаться хочешь?!

Антонина Егоровна побледнела.

— Ой, — упавшим голосом сказала она и прижала к губам ладонь. — О-ой!..

— Вот тебе и «ой», — проворчал Семен Захарович, забрасывая на одно плечо рюкзак, а на другое снасти. — Кто будет спрашивать, так и говори: уехал, мол, на рыбалку, к верхним порогам, когда вернется, не сказывал… Все поняла?

— Ой, Сеня, — вместо ответа плачущим голосом сказала жена. — Что ж ты натворил-то? Говорила ведь я тебе…

— Молчи! — перебил ее Потупа. — Ты много чего говорила, всего и не упомнишь. Не хочешь, чтобы меня пришили, — помалкивай в тряпочку и на все вопросы так и отвечай, как я тебе сказал: на рыбалку, дескать, уехал, когда вернется, не знаю…

Антонина Егоровна молча кивала каждому слову, глядя на мужа круглыми от испуга глазами. О том, что возвращаться в Сплавное он не намерен, Семен Захарович говорить, естественно, не стал: смена настроений у его жены происходила мгновенно, рука у нее была тяжелая, а голос — громкий и пронзительный, как визг вгрызающейся в твердую древесину циркулярной пилы. Словом, связываться с ней Семену Захаровичу сейчас было как-то не к месту и не ко времени — спешил он очень и задерживаться никак не мог.

— Ну, Егоровна, не поминай лихом, — сказал он. — Как обоснуюсь где-нибудь, сразу тебе весточку пошлю. Тогда собирай потихоньку вещички и ко мне приезжай, заживем по-человечески, не как здесь. Будут тебе, Егоровна, и модельные прически, и туфли на каблуках.

Не давая жене времени собраться с мыслями и еще что-нибудь сказать, Потупа повернулся к ней спиной и торопливо выскочил за дверь. На крыльце он первым делом хорошенько отхаркался и прицельно плюнул в тощего дворового кота, который, уютно расположившись на пригреве у калитки, старательно вылизывал шерсть на животе. Кот, впрочем, был тертым калачом и, едва заслышав знакомое «хр-р-р», прервал свое занятие и пулей, стелясь над самой землей, как бывалый солдат под обстрелом, скользнул за угол.

Наградив кота непечатным эпитетом, Семен Захарович закурил папиросу и, посасывая ее, направился в сарай. Там он прихватил весла и широким, размашистым шагом двинулся вниз по косогору к реке.

Время для отъезда на рыбалку было выбрано, конечно, самое неподходящее — без малого одиннадцать утра, час с небольшим до полудня. Однако до верхних порогов, если бы Семен Захарович и впрямь собрался туда, путь неблизкий, и тому, кто хочет застать утреннюю зорьку, надобно выбираться из дому загодя. Не за три четверти суток, конечно, ну, так кому какое дело? Кто, скажите на милость, станет приставать к Семену Захаровичу Потупе с расспросами? Ну, разве что участковый Петров да те двое, что сейчас мордуют его в управе. Так они, все трое, заняты своим интересным — ох каким интересным! — разговором, им сейчас не до него.

Нет, с односельчанами у Семена Захаровича уже давно не осталось никаких проблем. Слово его в Сплавном было непреложным законом, вроде закона всемирного тяготения, и любители задавать ему вопросы и обсуждать его действия к сегодняшнему дню перевелись — тихо перевелись, незаметно, будто бы сами по себе. Так уж повелось в Сплавном, так сложилось, что Семен Захарович не мешал Кончару с его лесным народом вертеть у себя под носом их темные, странные дела, а Кончар, в свою очередь, время от времени помогал Семену Захаровичу решать то и дело возникающие мелкие проблемы. Местные крикуны, правдолюбцы, искатели справедливости или просто дебоширы, а заодно с ними и заезжие любители высматривания и вынюхивания в свой черед получали из лесу сувенир со смыслом, благо лис в здешних местах всегда было видимо-невидимо. Некоторым этого намека хватало вполне, и они раз и навсегда делались тихими и безобидными; другие решали, что все это чепуха и суеверия, и тогда наступала их очередь бесследно раствориться в лесной чаще. Степан Егорьев как-то раз, хлебнув лишку через край, рассказал, что видел у Кончара в стойбище знакомые лица — одни лица, без тел, просто насаженные на ржавые железные палки головы вокруг страшной бетонной ямы.

Сам Потупа у Кончара в гостях не бывал ни разу, ибо справедливо полагал, что делать ему там нечего. Меньше знаешь — дольше живешь, а он и без того знал слишком много.

Погремев связкой ключей, Потупа отпер и снял с ржавой лодочной цепи тяжелый амбарный замок. Замок он по привычке собрался было бросить в лодку, но, спохватившись, пожал плечами и зашвырнул тяжелую железку в кусты — никакой нужды в ней теперь не было, так зачем таскать за собой бесполезный хлам?

Эта мысль, как на веревке, потянула за собой следующую; Семен Захарович снова вынул из кармана бренчащую связку ключей и оценивающе подбросил ее на ладони. Ключей на связке скопилась уйма — Семен Захарович принадлежал к тому сорту людей, которые никогда не выбрасывают ключи от давно сломавшихся замков и всегда таскают их при себе. Здесь были ключи от дома, сарая, управы, приемной и от его служебного кабинета; был тут массивный, архаичного вида ключ от набитого ненужными бумажками сейфа, к коему прилагалась круглая латунная лепешка печати, и ключ от лодочного замка, только что выброшенного Семеном Захаровичем в кусты. Помимо них, на связке болталось еще множество ключей самого разнообразного вида и происхождения; каких ключей здесь не было, так это гаечных, зато консервный имелся. Эта в высшей степени солидная связка весила никак не менее полукилограмма и вечно прорывала карманы брюк, за что Семен Захарович регулярно получал нагоняи от супруги, которая, одна во всем поселке, ничуть не боялась, что ее за непочтительное отношение к главе местной администрации в одночасье утащит в лес человек-медведь, лесной дух по прозвищу Кончар.

Еще раз подбросив связку на ладони, Семен Захарович размахнулся и швырнул ее в реку. Бросок получился отменный — связка упала в воду далеко за серединой реки, на самой быстрине, где даже в засуху было довольно глубоко. Расстояние и шепот волны в затопленных прибрежных кустах заглушили слабый всплеск. Потупа проводил последнее напоминание о своей прежней жизни обычным «хр-р-р — тьфу!» и, шлепая сапогами по воде, оттолкнул лодку от берега.

Течение подхватило ее и повлекло мимо знакомых как свои пять пальцев берегов — левого, пологого, на котором стоял поселок, и правого, ощетинившегося отвесными каменными обрывами и обглоданными эрозией утесами.

Лодка у Семена Захаровича была знатная — просторная дюралевая «казанка», единственная на весь поселок. Когда-то при ней имелся и мотор, однако он давно пришел в негодность, а лодкой Потупа пользовался так редко, что тратиться на новый мотор не стал. Вообще, лодку он сберег, не продал только потому, что это было единственное надежное средство экстренной эвакуации из поселка; Семен Захарович давно уже догадывался, что сегодняшний день рано или поздно настанет.