Урановый рудник

Заметив проявленный блюстителем порядка интерес к своей персоне, приезжий замедлил шаг. Двигался он с небрежной грацией очень сильного человека, который отлично осознает свою силу и умеет мастерски ею управлять. Свежий ветерок трепал его темно-русые с легкой проседью волосы, прозрачные серо-стальные глаза привычно щурились от солнца, и от них веером разбегались глубокие морщинки. Лицо и кисти рук были покрыты ровным кирпично-красным загаром, кожа на них казалась дубленой и твердой, как подошва. Поравнявшись с милиционером, приезжий остановился и отлепил от нижней губы сигарету, отработанным до полного автоматизма бессознательным движением спрятав ее в ладони.

Сержант небрежно козырнул, неразборчиво представился и попросил предъявить документы. Приезжий молча, даже бровью не поведя, расстегнул клапан нагрудного кармана и протянул ему потрепанный паспорт с государственным гербом на обложке. Паспорт был российский; ничего иного сержант и не ожидал, поскольку иностранцы в здешних краях встречались гораздо реже, чем медведи.

Листая засаленные странички, сержант в глубине души порадовался тому, что паспорт у приезжего оказался при себе и что тот не отказался его предъявить. Теперь, когда этот здоровенный мордоворот стоял рядом, возвышаясь над ним чуть ли не на полторы головы и заслоняя солнце широченными плечами, привычная самоуверенность слетела с сержанта, как фантик с конфеты, и он только диву давался, зачем это ему вдруг приспичило приставать к приезжему с какой-то проверкой документов. Ведь вон какая орясина! Даст разок между глаз, и даже на помощь позвать не успеешь. А потом поправит на плече рюкзак, повернется и уйдет себе спокойненько в тайгу, и поминай его тогда как звали. И что с того, что сотрудник правоохранительных органов имеет полное право требовать у граждан документы для проверки? Иметь-то он имеет, да только здесь не Барнаул, а станция Ручей, и правами своими законными можно козырять только в том случае, если уверен, что сумеешь их отстоять. Случись что, подмоги чуть ли не сутки ждать придется…

Впрочем, приезжий, казалось, не имел ничего против проверки документов. Пока сержант, потея от странной неловкости, с ненужной придирчивостью листал паспорт, сошедший с поезда человек не спеша разглядывал его с головы до ног, как пресыщенный турист разглядывает какую-нибудь захудалую местную достопримечательность: и скучно ему, и тошно, и не смотрел бы, да больше поглядеть не на что, вот он и глазеет. Взгляд его лениво скользнул по припорошенному перхотью воротнику милицейского кителя, пробежал по засаленным сержантским лычкам, спустился вниз вдоль ряда пуговиц, на которых из-под стершейся фальшивой позолоты бесстыдно выглядывал сероватый алюминий, и на мгновение будто прикипел к торчавшей из кобуры на поясе рукоятке пистолета. Потом приезжий, словно проснувшись, встрепенулся, щелчком сбил с сигареты пепел и сделал глубокую, на все легкие, затяжку. Он перевел скучающий взгляд на свой паспорт, все еще остававшийся в руках у сержанта.

Почувствовав на себе этот взгляд, милиционер захлопнул наконец потрепанную книжечку и отчетливым, излишне щегольским жестом киношного эсэсовца, вручающего фюреру пакет с секретным донесением, протянул паспорт владельцу.

— Надолго в наши места? — спросил он, все еще пытаясь сохранить хотя бы видимость официальности.

— На часок, — сказал пассажир. — Я тут проездом.

Голос его звучал спокойно, с ленцой, но при этом вполне доброжелательно. Видно было, что он никуда не торопится и не прочь поболтать.

— Далеко направляетесь?

— Отсюда уже рукой подать, — растирая подошвой тяжелого армейского ботинка коротенький окурок, сообщил приезжий. — Километров триста будет, если по прямой.

Сержант даже не улыбнулся, поскольку приезжий, понятное дело, вовсе и не думал шутить. По здешним меркам триста километров бездорожья — это и впрямь рукой подать.

— В отпуск? — осторожно спросил он, отлично понимая, что превышает полномочия и, строго говоря, сует нос не в свое дело.

— Да, пожалуй, что насовсем, — по-прежнему миролюбиво ответил приезжий.

Сержант разинул рот от изумления. В паспорте, который он только что внимательно просмотрел, стояла московская прописка. Он, сержант милиции Василий Баранов, считал, что живет чуть ли не на самом краю света, и даже не мечтал хоть когда-нибудь перебраться поближе к столице. А этот амбал, имея собственную жилплощадь в Москве, преспокойно заявляет, что намерен забраться еще на триста километров в глубь тайги от забытой Богом и людьми станции Ручей и остаться там, видите ли, насовсем! Это как же понимать?

С точки зрения сержанта Баранова, существовала только одна причина, по которой столичный житель мог стремиться заживо похоронить себя в лесной глуши за студеной Обью, и, осознав это, он по-новому, остро и подозрительно, взглянул на приезжего из-под козырька форменного кепи.

Тот заметил и правильно оценил этот взгляд.

— Ну, чего зыркаешь? — добродушно поинтересовался он. — Думаешь, я в бегах? В федеральном розыске? Или, может, от алиментов прячусь?

— Всякое бывает, — с деланым равнодушием сказал сержант. — Места здесь глухие, в самый раз, если кому схорониться надо.

— Да не собираюсь я хорониться, чудак, — усмехнулся приезжий. — Сам подумай, стал бы я тогда с тобой разговоры разговаривать? Сказал бы, что в отпуск еду, рыбки половить, на охоту со старыми корешами сходить, ты бы и поверил. Да и не свиделись бы мы тогда. Тоже мне, премудрость — с поезда на подъеме соскочить! Пара пустяков!

— Тоже правильно, — с сомнением пробормотал сержант, которого слова приезжего мало в чем убедили.

— Вот чудак, — фыркнул приезжий и снова вынул из нагрудного кармана наполовину засунутый в него паспорт. — Ну, на, проверь, если тебе заняться нечем! Телефон-то в вашем Ручье имеется? Свяжись с Москвой и убедись, что я — это я и что никаких грехов за мной не значится. Давай, чего смотришь?

Было мгновение, когда сержант Баранов чуть было не взял протянутый ему паспорт, с тем чтобы, как и предлагал приезжий, послать на него запрос и выяснить, не значится ли он в розыске. Остановила его простенькая мысль: а на кой ему сдался весь этот геморрой? Ему что, больше всех надо? С какого такого переполоха он привязался к человеку? Ну, допустим, отправит он в Москву запрос. Можно также допустить, что там его запрос примут и даже ответят на него. Вот тут-то и начнется самое интересное. Если этот тип чист, выйдет неловкость, но это бы еще полбеды. А что, если он и впрямь в розыске? Вот, к примеру, получит Вася Баранов с утра пораньше телефонограмму, в которой черным по белому будет сказано, что вот этот самый приезжий есть опасный маньяк, убийца, а то и, чего доброго, террорист, которого полагается немедленно взять под стражу. И что тогда? Такого, пожалуй, возьмешь под стражу… Только намекни ему — мол, руки вверх, дорогой товарищ, — он тебя живо укроет дерновым одеяльцем. Вот и спрашивается: на фига козе баян? Или, выражаясь другими словами, зачем зайцу холодильник, если он не курит?

На привокзальной площади вдруг с ревом и металлическим клокотанием ожил автобус. Пронзительно заскрипели несмазанные петли, тяжело вздохнул пневматический привод дверей, изношенный движок взревел совсем уже нестерпимо, прямо как замученный несварением желудка медведь, потом звук сделался ровнее, тише и начал удаляться.

Сержант вздрогнул, выведенный из задумчивости этой какофонией, и неловко отстранил, почти оттолкнул руку с паспортом, подумав между делом, что сегодня с ним творится что-то неладное: сначала ни с того ни с сего привязался к человеку, потом затеял какой-то ненужный разговор, а теперь вот не знает, как этот разговор закончить, как отделаться от собеседника, который, кажется, видит его насквозь, словно он, сержант Баранов, целиком сделан из оконного стекла.

— Да не надо, — чуть ли не стеснительно произнес он, снизу вверх глядя на своего неправдоподобно огромного собеседника. — Все в порядке. Извините за беспокойство, служба.