Урановый рудник

В ожидании обещанного отец Михаил отслужил краткий импровизированный молебен о даровании победы православному воинству. Воинство было жалкое, да и случай не совсем тот, однако более подходящей молитвы батюшка не припомнил. Да ее, наверное, и не существовало; как ни крути, а погибнуть отец Михаил намеревался в бою, и не просто так, а за веру.

Вместе с завтраком, который должен был стать последним в его жизни, в камеру к отцу Михаилу пожаловал Кончар. Разговор у них случился короткий, но содержательный.

— Готов? — спросил человек-медведь.

— Готов, — ответил отец Михаил, с аппетитом уплетая огромный кусок мяса.

— Не поздно передумать, — сказал Кончар. — Даю тебе последний шанс, борода. Держишься ты молодцом, мне такие люди нужны позарез. Примешь мою веру — будешь жить, и жить хорошо. Откажешься — через час встретимся в яме, и тогда просить пощады будет поздно.

— Встретимся в яме, — кратко ответил батюшка, гадая про себя, что это за яма такая. — Шел бы ты, а? — добавил он просительно. — Ей-богу, дай хоть перед смертью поесть по-человечески, не порть аппетит!

— Ну и дурак, — с насмешкой сказал Кончар и вышел вон, низко склонив голову в дверном проеме.

Отцу Михаилу подумалось, что в словах этого двухметрового лесного разбойника есть изрядная доля горькой правды.

Аппетит у него все-таки пропал. Оттолкнув миску, батюшка подошел к окну и долго смотрел из бетонного приямка в небо. Небо опять было голубое, безоблачное; отцу Михаилу представилось, как душа его, невидимая и неосязаемая, стремительно возносится в эту синь, оставляя позади земную грязь и скверну, и все существо его возрадовалось в ожидании скорой встречи с Господом. Оставалась лишь самая малость: завершить свой земной путь достойно, не дрогнув пред ликом неминуемой лютой смерти, уготованной ему бандой язычников. Строго говоря, это было совсем несложно — гораздо проще, чем цепляться за жизнь, в которой так много непонятного.

Например, отец Михаил так и не выяснил, что это за язычники такие, откуда они тут взялись, где находится это самое «тут» и в какой взаимосвязи пребывает деятельность Кончара с трудностями, возникшими в поселке. Он много думал об этом, пока, потея, тер концом стального прута о бетонный пол, но ничего толкового так и не придумал, ибо, как и раньше, не располагал необходимой информацией. В самом деле, что ему удалось выяснить? Что молния и Божья воля не имеют ни малейшего отношения к пожару в церкви? Что никакой нечистой силы в лесах окрест поселка нет, а есть лихие люди? Что некоторым жителям поселка об этом очень хорошо известно? Ну, так все это отец Михаил мог рассказать любому заинтересованному слушателю, даже не выходя из дому. Ради таких сведений не стоило бродить по тайге, осквернять себя рукоприкладством и тем более идти на мученическую смерть.

Да и не в одних лишь сведениях было дело. Принять мученичество за веру — это, конечно, заманчиво. Ну а паства как же? Та самая, пусть немногочисленная, паства, что осталась в поселке Сплавное на милость пьяницы участкового, хитроглазого Потупы и лесного духа-убийцы Кончара, чьи длинноволосые воины регулярно наведываются туда, смыв с лиц боевую раскраску. Ведь, как ни крути, а отец Михаил в ответе за этих людей — не за тела, а за бессмертные их души, — и ответ ему придется держать не перед лейтенантом Петровым, даже не перед архиереем, а перед самим Господом. Да и не затем, в конце-то концов, отправился он в лес, чтобы погибнуть безо всякого толку!

«Вот это правильно, борода, — усмехнулся у него в голове старый солдат, в последний раз проверяя перед боем амуницию. — Впервые слышу от тебя что-то разумное! Не дрейфь, мы им покажем кузькину мать».

Услышав лязг дверного засова, отец Михаил обернулся. В дверях снова стоял Кончар, на этот раз не один, а в сопровождении двух размалеванных цветными кругами, полосами и зигзагами автоматчиков.

Батюшка понял, что час пробил.

— Айда, долгополый, — сказал Кончар, подтверждая его догадку, — твой выход. Руки-ноги у тебя свободны, но имей в виду, пытаться слинять бесполезно. Мои ребята бьют белку в глаз со ста метров даже из автомата, а на вышках снайперы с «драгуновками». Знаешь, что такое «драгуновка»?

— Слыхал, — кратко ответствовал отец Михаил.

— Надо же, какой ты продвинутый. Ну, пойдем, что ли?

По крошащимся бетонным ступенькам они выбрались из подвала. Отец Михаил не раз представлял себе, как это будет, терзаемый любопытством, но сейчас ему вдруг стало не до того, чтобы глазеть по сторонам, — в крови гулял адреналин, поджилки мелко тряслись, но не от страха, а от возбуждения. Это было давно забытое батюшкой ощущение, принадлежавшее не священнику, а солдату, — мандраж, всегда одолевавший его перед боем и проходивший без следа после первого сделанного выстрела.

Щуря отвыкшие от яркого света глаза, сопровождаемый безмолвными конвоирами батюшка вслед за Кончаром вышел на высокое крыльцо. В глаза ему сверкнуло ослепительное утреннее солнце, в уши ударил нечеловеческий рев толпы. Немного освоившись с освещением, отец Михаил увидел обширное открытое пространство у подножия крутого каменистого склона, редко застроенное дощатыми бараками и какими-то ангарами, напоминавшими складские помещения. Голая каменистая земля, жухлая вытоптанная трава, ржавая колючая проволока, вышки с замершими на них неподвижными фигурами, рельсы знакомой узкоколейки с ржавеющим на них локомотивом — все казалось зыбким, нереальным, как в путаном ночном кошмаре.

Особенно дико смотрелась толпа — мужчины, все как один длинноволосые, гладко выбритые, со зверски размалеванными лицами, немногочисленные женщины, имевшие болезненный, измученный вид, подростки и дети, одетые в кое-как переделанные, перешитые взрослые тряпки; солдатское обмундирование старого советского образца, звериные шкуры, маскировочные комбинезоны, голые, тоже покрытые боевой раскраской торсы, птичьи перья в нечесаных волосах… Почти все мужчины и многие подростки были вооружены; отцу Михаилу почему-то бросилось в глаза, что оружие армейское — автоматы, пистолеты, две или три винтовки Драгунова, но ни одного охотничьего дробовика. Впрочем, обратить внимание на оружие было немудрено: оно само так и лезло в глаза, поскольку толпа, не переставая реветь и вопить, потрясала им над головой.

Кончар резко вскинул обе руки к безоблачному небу. Рев и улюлюканье смолкли, будто обрезанные ножом. Надо было отдать человеку-медведю должное: стоя на крыльце двухэтажного кирпичного дома с воздетыми над головой руками, смотрелся он прямо-таки величественно, да и авторитетом, похоже, пользовался безграничным — толпа смотрела на него снизу вверх, затаив дыхание, со страхом и немым обожанием, чуть ли не с благоговением.

Секунды одна за другой падали в полное безмолвие, и в тишине этой превосходно задуманной театральной паузы отец Михаил неожиданно для себя негромко, но внятно произнес:

— Сейчас Чебурашка скажет речь.

В щеку ему немедленно уперся автоматный ствол. Батюшка не обратил на дурака с автоматом внимания — тот ему ничем не угрожал, ибо отца Михаила ждал иной жребий. Кончар, впрочем, также оставил не слишком остроумную реплику отца Михаила без ответа. Он опустил руки и сделал шаг в сторону, открывая пленника взглядам толпы.

— Вот этот долгополый, с шерстью на едале, — заговорил он, — не сява мелкая, а крутой бычара. Прокнокал он, падло, что в нашей зеленке братва под крутым паханом ходит. Тот шнырь парашный, на которого он шестерит, пробовал нашему пахану предъявы швырять, да не прокатило. Тогда заслал он своего быка с ответкой…

Отец Михаил опешил. Он ждал чего угодно, но только не этого. Кончар произносил речь на каком-то варварском диалекте, состоявшем из смеси классической блатной фени с каким-то неудобопонятным жаргоном, придуманным, как видно, уже здесь, в лесу, который человек-медведь по-солдатски именовал «зеленкой». Если напрячься, смысл этой непонятицы все-таки можно было уловить, хоть и не целиком, а лишь с пятого на десятое. Впрочем, речь Кончара, как и любой спич, рассчитанный на толпу, не содержала в себе ничего оригинального. Кончар всего-навсего сообщал своим подданным, что отец Михаил по собственной воле явился сюда, чтобы в рукопашной схватке с властелином здешних мест попытаться отстоять честь своего несуществующего Бога.