Страница 190 из 256
Мы еще немного посидели под ласковым солнцем.
— А потом я объявил о своем уходе со сцены и имел удовольствие видеть, как меня ставят в один ряд с великими. За последнее время очень мало кто из писателей удостоился столь пышных проводов. Преотличные вышли похороны! Я был, что называется, совсем как живой. И это еще долго не смолкало. «Если бы он написал еще одну книгу! — вопили критики. — Вот это была бы книга! Шедевр!» Они задыхались от волнения, ждали. Ничегошеньки они не понимали. Еще и теперь, четверть века спустя, мои читатели, которые в ту пору были студентами, отправляются на допотопных паровичках, дышат нефтяной вонью и перемазываются в саже, лишь бы разгадать тайну — отчего я так долго заставляю ждать этого самого «шедевра». И — спасибо Джону Оутису Кенделлу — у меня все еще есть кое-какое имя. Оно тускнеет медленно, безболезненно. На следующий год я сам бы убил себя собственным пером. Куда как лучше отцепить свой тормозной вагон самому, не дожидаясь, когда это сделают за тебя другие.
А Джон Оутис Кенделл? Мы снова стали друзьями. Не сразу, конечно. Но в тысяча девятьсот сорок седьмом он приезжал со мной повидаться, и мы славно провели денек, совсем как в былые времена. А теперь он умер, и вот наконец я хоть кому-то рассказал все как было. Что вы скажете вашим городским друзьям? Они не поверят ни единому вашему слову. Но ручаюсь вам, все это чистая правда. Это так же верно, как то, что я сижу здесь сейчас, и дышу свежим воздухом, и гляжу на свои мозолистые руки, и уже немного напоминаю выцветшие предвыборные плакаты той поры, когда я баллотировался в окружные казначеи.
Мы стояли с ним на платформе.
— До свидания, спасибо, что приехали и выслушали меня, и позволили мне выложить всю мою подноготную. Всех благ вашим любознательным друзьям! А вот и поезд! И мне надо бежать — мы с Леной сегодня после обеда едем по побережью с миссией Красного Креста. Прощайте!
Я смотрел, как покойник резво топал по платформе, так что у меня под ногами дрожали доски, как он вскочил в свой древний «форд» осевший под его тяжестью, и вот уже нажал могучей ножищей на стартер, мотор взревел, Дадли Стоун с улыбкой повернулся ко мне, помахал рукой — и покатил прочь, к тому вдруг засверкавшему всеми огнями городу, что называется Безвестность, на берегу ослепительного моря под названием Былое.
1954
The Wonderful Death of Dudley Stone
© Перевод Р.Облонской
По уставу
Рота, смирно!
Щелк.
— Вперед — шагом марш!
Топ. Топ.
— Рота, стой!
Топ, бух, стук.
— Равнение напра-во.
Шепот.
— Равнение нале-во.
Шорох.
— Кру-гом!
Топ, шарк, бух.
Давным-давно под лучами палящего солнца один человек в полный голос отдавал приказы, а рота их выполняла. Летом пятьдесят второго под небом Лос-Анджелеса, у бассейна, что рядом с отелем, стоял сержант-инструктор, и там же выстроилась его рота.
— Равнение на середину! Выше голову! Подбородок убрать! Грудь вперед! Живот втянуть! Плечи расправить, черт побери, расправить плечи!
Шорох, шепот, шелест, шаг. Тишина.
И сержант-инструктор, раздетый до трусов, идет вдоль кромки бассейна, сверля водянисто-холодным взглядом свою роту, свою команду, свою часть — своего…
Сына.
Мальчик лет девяти или десяти стоял по струнке, смотрел по-военному в никуда, плечи держал ровно, будто накрахмаленные, а отец, чеканя шаг, ходил кругами, лающим голосом выкрикивал команды, склонялся над мальчишкой и давал жесткие указания. Оба — и отец, и сын — были в плавках, минуту назад они убирали территорию, раскладывали полотенца, драили кафель. Но теперь время близилось к полудню.
— Рота! По порядку номеров рассчитайсь! Первый, второй!
— Третий, четвертый! — выкрикивал мальчик.
— Первый, второй! — громко кричал отец.
— Третий, четвертый!
— Рота, стой! На плечо! Целься! Подбородок на себя, носки в линию, выполняй!
Воспоминания замелькали, как старая пленка в допотопной киношке. Откуда они пришли, эти воспоминания, и почему?
Я ехал на поезде из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. Время было позднее, я пошел в вагон-ресторан и оказался там в одиночестве, если не считать бармена и еще какого-то пассажира, то ли молодого, то ли старого, который сидел через проход от меня и пил уже вторую порцию мартини.
Он и навеял воспоминания.
Эти волосы, лицо, испуганные, затравленные голубые глаза, находящиеся в нескольких футах от меня, внезапно остановили течение времени, перебросив меня в прошлое.
То отчетливо, то расплывчато я видел себя в вагоне поезда, а потом сразу — возле кромки бассейна, видел светлый, исполненный боли взгляд этого человека, сидящего рядом, — и сквозь три десятка лет слышал голос его отца, а уж вернувшись в прошлое на те же пять тысяч дней, не сводил глаз с его сына, который выполнял повороты кругом и в полоборота, замирал как вкопанный, вскидывал воображаемую винтовку, брал на караул, целился.
— Смирно! — рявкал отец.
— Смирно! — эхом вторил сын.
— Будет ли этому конец? — прошептал Сид, мой лучший друг, который загорал рядом со мной под жарким солнцем, следя глазами за происходящим.
— В самом деле, — тихо поддакнул я.
— Сколько времени это длится?
— Как видно, не один год. Похоже на то. Долгие годы.
— Ать, два!
— Три, четыре!
Башенные часы неподалеку пробили полдень; в это время у бассейна начинал работать летний бар.
— Рота… шагом марш!
Двое, мужчина и парнишка, маршем направились по мощеной дорожке к полузапертым воротцам.
— Рота, стой. Слушай мою команду! Открыть засовы! Делай!
Мальчик поспешно отодвинул засовы.
— Делай!
Он распахнул створки, отпрыгнул назад, выпрямился в ожидании.
— Кру-гом, вперед, шагом марш!
Дошагав до самой кромки бассейна, мальчишка едва не свалился в воду; тогда отец с кривой ухмылкой приглушено скомандовал:
— …стой.
Сын пошатнулся.
— Черт, — прошептал Сид.
Отец оставил сына у воды, негнущегося, как скелет, и прямого, как флагшток, а сам куда-то ушел.
Сид неожиданно вскочил, не отрываясь от этого зрелища.
— Куда? — одернул я.
— Мать честная, неужели он заставит ребенка стоять столбом?!
— Не дергайся, Сид.
— Да ведь это издевательство!
— Не лезь на рожон, Сид, — сказал я вполголоса. — Это ведь не твой сын, верно?
— Верно! — сказал Сид. — Черт побери!
— Из этого не выйдет ничего хорошего.
— Нет, выйдет. Сейчас найду этого…
— Посмотри, Сид, какое у мальчишки лицо.
Взглянув на мальчика, Сид весь сжался.
Парнишка, стоящий в ослепительном блеске солнечных лучей и воды, был горд. В том, как он держал голову, в том, как горели его глаза, как его обнаженные плечи вынесли бремя понуканий и придирок — во всем сквозила гордость.
Именно эта оправданная гордость заставила Сила отступиться. Придавленный какой-то безнадежностью, он опустился на колени.
— Неужели мы так и будем сидеть сложа руки и смотреть на эту идиотскую игру. — Сам того не замечая, Сид перешел на крик: — «Делай раз, делай два»?
Отец мальчика это услышал. Складывая полотенца в стопку, он замер у дальнего конца бассейна. Мышцы спины заиграли, как шары в автомате, набирающем очки. Он резко повернулся, прошел мимо своего сына, который до сих пор стоял по струнке в сантиметре от края бассейна, кивнул ему, выказывая хмурое одобрение, а потом приблизился к нам с Сидом и накрыл нас стальной тенью.
— Будьте любезны, сэр, не повышать голос, — приглушенно начал он, — чтобы не сбивать с толку моего сына…
— Еще чего! Я буду говорить так, как сочту нужным! — Сид начал подниматься.
— Нет, сэр, не будете. — Он устремил на Сида острый нос, точно прицелился. — Это мой бассейн, моя земля. У меня договор с хозяевами отеля: их территория заканчивается у ворот бара. Если уж я берусь за дело, то порядки устанавливаю сам. Кто им не подчиняется, того гоню взашей. В буквальном смысле. Сходите в спортзал — там на стене мой черный пояс по джиу-джитсу и дипломы с соревнований по боксу и стрельбе. Попробуйте схватить меня за руку — сломаю вам запястье. Попробуйте чихнуть — сломаю нос. Одно неверное слово — и вашему дантисту обеспечена работа на два года. Рота, смирно!