Страница 43 из 44
Дальше шла красивая Шурикова роспись.
Ричард тупо смотрел на письмо. Потом торопливо сложил его, сунул обратно в конверт, огляделся и тогда только проговорил:
— Так… Весело…
Он быстро пошел, сперва все равно куда, лишь бы подальше от почты, потом сообразил — в столовую: там была толпа, там легче спрятаться.
А спрятаться ему было нужно, просто необходимо, сейчас же, немедленно — спрятаться, скрыться, исчезнуть, перестать быть. Он не знал, чего боится, мысли, мельтешащие в мозгу, никак не склеивались, не охватывались трезвой связью. Но спрятаться было необходимо, это он чувствовал наверняка.
Он почти вбежал в столовую и стал действовать как все: занял очередь, получил борщ на раздаче, получил котлеты с макаронами, взял компот, хлеб и заплатил пятьдесят девять копеек… Сел за столик и начал есть, как ели все вокруг.
Парень, обедавший за одним с Ричадром столиком, встал, вытер губы ладонью и сказал из деликатности, чтобы не уходить молча:
— Вот и подзаправился!
И Ричард улыбнулся, как улыбнулся бы на его месте всякий другой.
Парень отошел, а Ричард тут же достал письмо из конверта, перечитал, и опять его прошибло трусливым потом от этой цифры: шестьдесят четыре рубля пятьдесят копеек. Далеко до Тузлука? Шестьдесят четыре с полтиной!..
Эх, черт, как он заранее не скумекал! Вылетай, да еще срочно. Ну где ей денег достать? Шестьдесят четыре с полтиной! У нее-то гитары нет… Занять? Такие деньги занять — тот еще ум нужен…
Он вспомнил, как однажды в Степном Зина провожала его через весь город в компанию, а обратно двенадцать остановок шла пешком — деньги забыла, а у него спросить пятачок на автобус постеснялась. У него — постеснялась!
Ричард снова сложил письмо, сунул в карман. Быстро принялся за котлеты. Не видал, не был, не знаю!
Потом, уже на улице, когда с ревом прошли мимо два огромных транзитных грузовика, Ричард сообразил, что Тузлук — не единственный город на земле, что стоит только доехать до аэропорта, и через три часа не будет никаких шестидесяти четырех с полтиной, а будет двадцать пять, или тридцать восемь, или девяносто…
Стоит только пойти в аэропорт, сообразил он — и вроде бы успокоился. Но тревога отпустила не до конца. Спустя какую-нибудь минуту она опять взялась за Ричарда, опять гнала в укрытие, в толпу. Тревога была странная, и Ричард суетливо вслушивался в нее, пока не понял, что это не страх, а стыд, что спрятаться некуда, что Зина в тюрьме и на той неделе — суд.
Тут в нем словно включился какой-то мотор. Ричард стал действовать быстро и без колебаний. Он в тот же день рассчитался на работе, рассчитался в общежитии, съездил в аэропорт и сказал тому парню, командиру корабля, что хочет назад, в Степной.
— Трудновато теперь, — неохотно отозвался тот, — проходящий рейс сняли…
— Всему экипажу выпить поставлю, — с жалкой наглостью пообещал Ричард.
Про гитару он даже не помянул.
— Да в этом, что ли, дело, чудак-человек! — сердито буркнул летчик и покраснел. — Да если б можно было…
Тем не менее наутро Ричард улетел.
Бледный, напряженный, сидел он в переднем салоне, старенький его чемодан томился где-то в багажном отсеке, а над головой, в сетке, покачивалась, позванивала гитара. С самого отъезда из Степного Ричард так и не вынул ее из чехла. Теперь от гитары шел к нему страх и надежда: страх, что придется снова взять ее в руки, и надежда, что уж когда возьмет…
Ричард прилетел в Степной, доехал автобусом до города и стал жить там час за часом странной жизнью, будто внутри был пустой. Но все, что надо было делать, Ричард делал.
Перво-наперво он пошел в милицию, и ему сказали, что Зина сейчас на следствии, а дадут ли ему свидание — неизвестно.
— Вы ей, собственно, кто? — спросил внушительно молодой, лет двадцати шести, лейтенант.
— Знакомый, — ответил Ричард. И пояснил: — Это она ко мне лететь хотела. Шестьдесят четыре с полтиной — как раз билет до Тузлука.
— A-а… — сказал лейтенант. — Ну, это все равно не обстоятельства. Если к вам, так что ж — воровать можно?
— Я ей телеграмму дал, чтоб срочно летела, — с надеждой пояснил Ричард.
— Ну я-то могу понять, — помягче сказал лейтенант, — все бывает. Но суд такие вещи принимать во внимание не имеет права. Мало ли что телеграмма! Я, может, с Камчатки телеграмму получу. Что ж, я пойду воровать!
Он в упор, убеждающе посмотрел на Ричарда. Но возражений не дождался и спросил уже совсем по-иному, как парень парня:
— Чего писал-то?
— Ну вот… чтоб летела… Что жду.
Лейтенант помедлил:
— Жениться, что ли, хотел?
— Хотел, — твердо ответил Ричард.
Теперь, когда он все понял про Зину, ему и вправду казалось, что хотел, тогда еще хотел.
— А она была в курсе твоих намерений? — поинтересовался лейтенант.
— Нет, она не знала.
— Но рассчитывала?
— Навряд ли.
— И все же хотела лететь?
— Да вот хотела, — вздохнул Ричард.
Лейтенант оценил его взглядом и с некоторым недоумением качнул головой. Но потом, видно, решил, что на свете все бывает, тоже вздохнул и посоветовал:
— Тут надо давить по линии общественности…
После Ричард оказался в управлении, у Валентина. Тот как будто бы еще раздался в плечах и совсем врос в свой серый костюм, уже потершийся, но чистый, наглаженный…
— A-а, Тишков! — сказал он приветливо и, не вставая, протянул Ричарду руку через стол. — Куда ж ты исчез тогда? И не сказал, главное, ничего…
Он вспомнил что-то и продолжил, неодобрительно качнув головой:
— У нас как раз был смотр самодеятельности, здорово на тебя рассчитывали. Подвел ты нас, подвел…
— Я насчет Зины Малашкиной, — сказал Ричард. — Надо бы ее на поруки взять. Я тут был у следователя…
Валентин все так же неодобрительно покачал головой:
— На поруки… Скажешь тоже… Да у нас в общежитиях, — он возвысил голос, — восьмая кража за полгода! Совершенно обнаглели. По этим вещам надо знаешь как ударить! Мы вот общественного обвинителя выдвигаем, а ты — на поруки…
— Да она же — совсем другое дело, — вставил было Ричард.
Но Валентин твердо возразил:
— Нет, сейчас такой момент — никаких поблажек. Открытый показательный процесс! Уже о помещении договорились…
— Тут больше я виноват, — глухо сказал Ричард, — я ей телеграмму дал, чтоб срочно вылетала. А откуда у нее столько денег…
— Ну, это совсем не серьезно, — отмахнулся Валентин, а пальцы его уже шевелили бумаги на столе: разговор был глупый и бесполезный, только время отнимал.
И Ричард понимал, что разговор бесполезен, что машина уже крутится сама по себе и Валентин ей тоже не хозяин, как не хозяин лейтенант из милиции… Но все не уходил, все стоял перед столом, ступая с ноги на ногу. Не мог он так уйти. И казалось: стоит объяснить толком — и все изменится. Объяснить толком — и все изменится. Объяснить, что нельзя губить человека за его, Ричардову, вину. Что нельзя Зину в тюрьму, будто какую-то воровку. Что он, Ричард, за нее ручается, надолго, на всю жизнь…
Но объяснить все это он не умел и только выговорил с болью:
— Ну, ты пойми — нельзя ее в тюрьму!
Наверное, Валентин что-то все же почувствовал, потому что поднял голову, помолчал и сказал хмуро:
— Сейчас уж ничего не сделаешь. Добивайся после, чтоб — условно…
Ночевал Ричард в общежитии, спал на одной койке с Шуриком — тот теперь жил в комнате на шесть человек. Шурик был молчалив, почти угрюм, разговаривали мало. После ужина он вдруг хмуро спросил:
— Ты правда ничего не знал?
Ричард подавленно развел руками:
— Откуда ж мне было знать?
Шурик помолчал немного и попробовал утешить:
— Мы все же с ребятами толковали насчет взять на поруки. Может, получится…
На следующий день с утра Ричард пошел в суд.
Стояла осень, степная осень, не дождливая, а сухая и мягкая. Одной лишь этой мягкостью осень и давала о себе знать. Потому что деревца вдоль тротуаров были чахлы, а листва на них уже с июня не имела своего цвета — так толсто лежала на ней серо-желтая пыль.