Страница 4 из 44
Он оказался прав — дочитал доклад и успел вовремя. Мать Валерии проводили до дому, съели по мягкой груше, поговорили о погоде на Черноморском побережье Кавказа, и он пошел в институт. А вечером нашел на голом столе записку:
«Я не хочу жить с арифмометром».
Он почувствовал тогда горечь, пустоту и некоторое облегчение — в субботу можно не идти на именины…
Женщина вернулась с целой миской яблок и самое лучшее протянула ему. Яблоко было крепкое, красивое, но чуть вяловатая кожица уже пахла подвалом. Шло к ночи, проводник разнес постели, и женщина, оборвав пломбы на белье, с домашней аккуратностью постелила сперва ему, потом себе. Она была полненькая, сноровистая, добродушная, спокойная тем устойчивым спокойствием, которое дает лишь прочный семейный уклад, неизменный по меньшей мере в трех поколениях. Уже в темноте, при синем ночном фонарике, она все расспрашивала его, советовала — учила простодушным хитростям времен своей молодости.
Он соглашался, благодарил. Он понимал, что женщина искренне желает ему добра. И не ее вина, что молодость человека не повторяется ни в детях, ни во внуках, похоже, да не так, и радости другие, и болезни те же, да не те… Тут уже чужой опыт не поможет. Как прививка против гриппа. Вроде та же инфлюэнца, что пятьдесят лет назад, но что-то изменилось, и честная лошадиная сыворотка всего лишь годичной давности беспомощна против недуга…
Женщина уснула. Он тоже собрался уснуть под мерный стук колес. Но удалось это не сразу — к стуку мерному примешивался аритмичный и потому возбуждающий стук домино в соседнем купе.
В Челябинск приехали к вечеру, в адресный стол было уже поздно. Он оставил чемоданчик в гостинице и немного прошелся по главной улице, по бульвару. Город ему, в общем, понравился, но он опять подумал: почему все-таки Челябинск? Про Таллин она как-то говорила, что там узкие улочки и серое море. Про Ярославль говорила. А про Челябинск — ничего…
Он поужинал в гостиничном ресторане, скромно запил котлеты чаем. На этаже коридорная сказала:
— Уже нагулялись?.. Это вам не Москва.
Он согласился — стыдно было признаться, что сам особой разницы не заметил. Улицы как улицы, дома как дома. Он попытался вспомнить Москву во всем ее великолепии, но кроме Большого театра и высотных зданий ничего на ум не шло. Его Москва была буднична и не так уж велика. Шестая Строительная улица, ничем не отличающаяся от остальных пяти, институт (клиника, лаборатория, виварий), длинные столы спецбиблиотеки, иногда — конференц-зал Академии. А между — отсвечивающие стекла трамвая или троллейбуса, медленно уходящие вверх строчки медицинского журнала и подрагивающий на коленях карманный словарь. И еще тропинка через парк, в конце которой торец восьмиэтажного дома с огромной рекламой: «Самолеты экономят время — летайте самолетами!»
Он прошел в номер и немного посидел на стуле возле своей койки. Никто из соседей не приходил, и спать не хотелось. Посмотрел на часы. Было около девяти, и впереди — ни английского, ни библиотеки. Он удивился свободному вечеру и пошел в кино.
В ближнем кинотеатре шла сельская комедия, а в другом, за два квартала — детектив. Афиша была захватывающая, он даже поколебался минуты три. Но сказалась привычка к экономии — он просто не мог позволить себе потратить два часа на ерунду. Он вернулся в гостиницу и стал читать Шекспира.
Назавтра потеплело и подтаяло. На тротуарах хлюпала грязь, наезженные к середине дня мостовые лоснились, вид у них стал какой-то засаленный.
Он сходил в адресное бюро утром, а потом весь день ждал вечера. Не то чтобы жил ожиданием — просто угнетали бессмысленно проходящие часы. К тому же не отпускала каждодневная привычка, так что и умывался, и ел он наспех и по улице не шел, а почти бежал. Даже читалось плохо, потому что не в трамвае и не на ночь.
Валерия жила далеко от центра, в кирпичном доме спартанской постройки тридцатых годов: коридор вдоль всего этажа и две шеренги нумерованных дверей по сторонам.
Он нашел ее дверь, долго вытирал ноги о маленький коврик и прохаживался по коридору, чтобы проверить, остаются ли следы. Потом постучал, подождал немного и открыл.
Небольшая, метров восьми, комната была пуста. Он, все еще стоя на пороге, огляделся. Кровать, стол, пара стульев, шкаф. Между шкафом и стеной — занавеска.
Но комната не казалась ни маленькой, ни скромной. Он отвык от Валерии и теперь поразился, что даже в этом суровом доме она полностью осталась собой. Комната не была частью дома или частью города — она была сама по себе. Холодноватые холщовые шторы походили на паруса. Лампочки видно не было — какая-то красивая самодельная загогулина скрывала ее от глаз, мягко отбрасывая свет к потолку. К стене был прибит темный сук, корявый как оленьи рога. Даже грубо беленные стены и дощатый пол выглядели так, будто их специально придумала Валерия.
А к дверце шкафа была прикноплена большая репродукция: смуглая, как песок, женщина лежит на песке — длинноногая, длинношеяя, с непропорционально удлиненным грустным лицом. Раньше она висела в простенке в их с Валерией комнате, и, пока не привык, здорово мешали работать ее странные, словно с другой планеты плечи и глаза. Хотелось плюнуть на английский, на медицинские журналы и уехать куда-то на первом попавшемся поезде или просто уйти пешком. Идти и идти…
За полтора года он отвык от смуглой женщины и теперь, вдруг увидев ее, опять почувствовал тревогу и сожаление, как человек, живущий в десяти километрах от моря и никогда не видавший его.
Он еще немного постоял на пороге, поколебался и прошел в комнату. Отодвинул занавеску — там стояла коляска, обтекаемая, на больших блестящих рессорах, а в ней спал ребенок.
Он машинально заметил, что спеленут малыш правильно. Наклонился над коляской и, вытянув шею, стал вглядываться в пухлое спокойное личико.
По идее, в нем сейчас должно было заговорить инстинктивное отцовское чувство. Но чувство не заговорило. Ребенок как ребенок, как те пять или шесть десятков грудных, что прошли через его руки за годы работы. Похож? В пять месяцев дети похожи только друг на друга да на все человечество.
Мальчишка вздохнул, открыл глаза и пошлепал губами. Сергей освободил ему ручки, тот ухватил его за палец и держал крепко, не отпускал. Сергей улыбнулся, и тот улыбнулся в ответ.
Он вдруг вспомнил, что Валерия вот-вот зайдет. Он осторожно разжал пальцы мальчика, задвинул опять занавеску и сел на стул у двери.
Он как-то сразу успокоился. Все определилось. У него есть сын. Жена и сын. И слава богу. У каждого человека должна быть семья — теперь есть и у него. Конечно, с Валерией нелегко, характер у нее не мед и не сахар, куча знакомых, и на все нужно время, а его и так нет… Но, может, и лучше, что у него, скучного размеренного медика, будет такая жена…
Она вошла с полным тазом в руках, несла его осторожно и, лишь поставив на стул, обернулась к Сергею.
— Ты? Почему ты здесь?
Не «здравствуй», а «почему?». Он пожал плечами:
— Приехал.
Она была в ситцевом халатике, но он ей здорово шел. Ей и раньше шло все, что ни надевала.
— А как узнал адрес?
— Штамп на конверте. А здесь — в адресном столе.
Она усмехнулась:
— Логично…
Потом прошла к малышу и спросила из-за занавески:
— Это ты его распутал?
— Он проснулся, — объяснил Сергей.
Он так и сидел на стуле у двери, в пальто, шапка на коленях. Раздеться она не предложила, а самому было неловко — опять, как раньше, сковывало само ее присутствие. Она была высокая, стройная, с тонкими породистыми пальцами, что называется, интересная женщина, и в первые дни все казалось — даже когда она говорила, как его любит, — что вот сейчас она расхохочется ему в лицо и уйдет…
Она вышла из-за занавески и стала прибирать что-то на подоконнике. Он спросил:
— Почему ты в Челябинске?
— Не хотелось ходить с пузом по родимым улицам.
— А почему именно Челябинск?