Сиамская овчарка

Валентин Иванович смеётся:

— В такой-то шубище? В Японии жарко.

— Соскучилась я, — всплакнула Анна Ивановна.

Потап, как ткнулся ей носом в ладони, не отходит, сопит только.

— Вернётся, отдам вам, — сказал Валентин Иванович, — он тоже скучает.

Четырех бурых медведей взял с собой Валентин Иванович: Потапа, Гошку, Ворчуна и Машку.

Ехали долго.

Сначала летели в самолёте. И долго-долго плыли на пароходе. Потапу поездка не нравилась — качало очень. Вспомнилось Потапу, как Валентин Иванович дал ему и Гоше самокат. Показал, как держаться за руль и какой лапой отталкиваться. Гоша понял сразу. Лихо покатил следом за убежавшим от них Валентином Ивановичем. А Потап, увидев, что его обгоняют, самокат бросил и первый добежал до учителя.

— Э! Хитрец, — засмеялся Валентин Иванович и опять показал, как управлять самокатом.

Велосипед ничем не отличался от человеческого. Только педали пошире, удобные для медвежьей лапы. А мотоцикл…

Потап волновался. Всегда спокойный, Гоша прыгал на одном месте. Чужие запахи, незнакомая речь. Единственные привычные слова для медведей — «Советский цирк».

Валентин Иванович был спокоен. И Потап почувствовал, что он нервничает.

Машка прошла по канату. Станцевала барыню. Проехала на велосипеде. Сначала просто, обыкновенно сделала круг по манежу. Потом, как мальчишка-сорванец, сложила лапы на груди, отпустив руль. Тут раздались такие аплодисменты, что Машка от испуга свалилась с велосипеда. И, забыв, что она в платьице, на четвереньках ускакала за кулисы.

Из-за криков, смеха треска мотоцикла не было слышно. Казалось, Потап выехал на нём бесшумно. Он затормозил на середине арены и поглядел на сидящего в коляске Гошу. Гоша мелко-мелко дрожал. Подошёл Валентин Иванович, успокаивая, погладил Гошу.

— Очень много людей, Потап? Ты не волнуйся, — шепнул он ласково.

Потап на большой скорости сделал круг по арене. Ездил восьмёрками, объезжал расставленные специально для этого кегли. Закончив свой номер, развернул мотоцикл и уехал за кулисы. Несколько жалких хлопков получил он вслед. Валентин Иванович пришёл растерянный. Вскоре к нему подошёл человек и, вежливо улыбаясь и кланяясь, объяснил через переводчика:

— Японская публика понимает, что это обман. Советский мотоцикл автоматизирован для медведей. Вот если медведь поедет на мотоцикле японской фирмы…

— Хорошо, — обрадовался Валентин Иванович, наконец, поняв, в чём дело, — только седло ровное сделайте. На человеческом ему сидеть больно.

Новый мотоцикл Потапу не понравился. Очень блестел и вонял краской. Если вчера было много народу в большом здании цирка, то сегодня стояли даже в проходе. Потап не знал, конечно, что во всех японских газетах было сообщено, что русский медведь поедет на японском мотоцикле.

Потап выехал как всегда на арену. Привычно покосился на зажмурившего глаза Гошу. Сделал круг, проехал восьмёркой. И вдруг — такой шквал, грохот от аплодисментов! Потапу показалось, что сейчас цирк развалится. Он забыл про Валентина Ивановича, спрыгнул с мотоцикла и ринулся вприскочку вслед убегавшему Гоше. Потом Валентин Иванович гладил Потапа и прошептал, целуя его в морду: «Спасибо, родной, не подвёл».

А Потап слушал — и скучал по Анне Ивановне.

И тут расслышал он голос Анны Ивановны: «Вставай, Потап, ишь разоспался. Вот ёжик-то куда подевался! А я-то думаю, куда делся? И мышей не ловит. А он с тобой спит. Вставай, Потапушка, весна на дворе».

Варька

У меня умерла бабушка. И я старалась не приходить в свою теперь пустую и грустную комнату. Ночевала то у одной, то у другой знакомой. Кто-то из них сказал мне: «В зоопарке продаётся волчонок». Я знала, что собака спасает от одиночества.

У меня собака была. Почти каждое лето я отпускала эрдельтерьера Юту с моей подругой в таёжную экспедицию. Понимала, что ни один город не заменит собаке леса. Вернуть Юту из тайги сейчас я не могла.

Рано утром я поехала за волчонком. В дирекции быстро оформили документы и тут же дали пропуск, чтобы вынести зверя через контроль.

С детства мне хотелось иметь волка. Я представляла, как мы спокойно идём по улице. Или как носимся по лесу, и он учит меня охотиться: я — его поводырь в городе, а он — мой наставник в лесу…

И я пошла к клетке. Волчонок оказался раз в пять больше, чем я предполагала. Судя по ветеринарному свидетельству, ему было три месяца, а ростом он был почти как взрослый. Если бы документы на волка не лежали у меня в кармане, я бы, наверное, отказалась.

Но было уже поздно. Подошли люди, чтобы посмотреть, как я буду брать волчонка.

И я поняла — его надо взять быстро, чтобы не собирать толпу.

Волчонок был злой. Он не бросался сам, но стоило мне подойти ближе, как губы его вздёргивались к носу и редкие как у крокодила, молочные зубы щёлкали возле моей руки.

А все смотрят, смотрят и ждут. Тут принесли ящик. Но ящик оказался мал. И я делаю второй заход к волчонку, пытаюсь взять его сверху за загривок. Волчонок врастает в пол. Я медленно тяну к нему руку, он не выдерживает. Прыжок — и зубы щёлкают у моего лица. В толпе за спиной смеются. Но мне уже всё равно. Волчонок забился в угол и смотрит на меня оттуда. Он не укусил меня, и это не промах. Волк благороден. Но больше мне нельзя ошибиться. Я должна взять его красиво. Красиво — значит, одним движением и чтобы не укусил. Выход есть, но это предательство. Мне не хотелось бы так начинать свои отношения с ним.

За барьером смеются, и я решаюсь. Подхожу спокойно, смотрю в сторону. Так же, не глядя на него, протягиваю руку — я тебе доверяю, на, если хочешь, кусай. Он делает выпад, и моя рука у него в пасти, жмёт, но не больно, и смотрит на меня. Я отвечаю волчонку коротким, дружелюбным взглядом. Волчья этика требует после этого больше не подходить и подождать, пока волк сам не подойдёт. Но этого можно ожидать целый день или месяц, а мне надо сейчас, сразу. И я безвольно опустила руку на пол и продолжала сидеть около него.

Волчонок смотрел на меня удивлённо — разве ты ничего не поняла, а я принял тебя за свою. Он смотрел на мою безвольную руку и по ней видел, что я ничего не замышляю против него, что я не опасна. И вот тут я резко и крепко схватила его за шею. Звери врать так не умеют. От обиды и унижения волчонок на секунду растерялся. Другой рукой я схватила его за хвост. Теперь с ним можно было делать всё что угодно. Я взяла его красиво, и мне стыдно. Он висит в воздухе, шкура на шее с запасом, как у щенка, и, несмотря на размеры, он такой лёгкий.

В ящике он бился и грыз доски с такой силой, что молочные зубы вонзались в дерево.

Это была волчица, и я назвала её Варькой.

Варька тихо сидит под диваном. Вечером она вылезает и старательно изучает комнату. Она не смотрит на меня, только чуть огибает то место, где я сижу.

Она быстро обнюхивает все вещи, коротким галопом проносится по комнате и вдруг вскакивает на окно. Посыпались стёкла, и Варька, испуганная, с рассечённым надвое носом, кинулась на диван. Мне страшно. Нос не перевяжешь, время позднее, ветлечебница закрыта. Я заглядываю под диван. Варька лежит, положив морду на лапы, кровь льётся сильно. Я даю ей сырого мяса и воды похолодней.

Долго вожусь, загораживая окно стеллажом. Убираю бьющиеся предметы и всё лишнее.

Время от времени я заглядываю под диван. Варька лежит всё в той же позе, лужа крови перед ней становится больше. Волчица смотрит на меня холодно, и помочь я не могу. В час ночи я задремала.

Проснулась внезапно от того, что комната моя трясётся. Варька грызёт дверь. На мой голос она оглядывается и внимательно смотрит на меня ясными глазами. Волчица оказалась живучей.

Я даю Варьке мясо и долго стою с протянутой рукой. Не взглянув на меня, волчица опять залезла под диван.