Опасное соседство

— Ну конечно, теперь он рассказывает, что стрелять вовсе и не собирался! Вон, кладет ружье… А теперь сюда смотрит.

— Мы невинны, как новорожденные младенцы! — заявил его друг. — Мы и понятия не имели, что он собирался делать, верно?

Они снова затряслись от смеха, так что задребезжала дверца пикапа.

А старики вновь сплотили свои ряды и возобновили неспешный разговор, попивая виски и щурясь на солнце.

Когда спустилась ночь, Пятница пробрался к опустевшей наконец ветряной мельнице. Он слегка касался земли носом, старательно принюхиваясь, и вскоре наткнулся на остывшую золу кострища — чуть теплое беловатое пятно — и заворчал, готовый драться за свою добычу. Ему откликнулись две генетты, да мелькнул неподалеку похожий на серую змею мангуст, уносящий в пасти свою добычу.

В разное время ночи это место посетили разные существа — шакал, дикобраз, дикий кот с черными лапками и две длинноухие лисицы, однако Пятница уже успел урвать свою долю, и ему досталось даже больше, чем всем остальным: охотники оставили недалеко от костра внутренности двух десятков южноафриканских газелей, так что хватило всем собравшимся здесь ночным хищникам, и, кроме оскаленных зубов, негромкого ворчания или резкого пугающего броска в сторону соперника, никаких особых инцидентов между ними не было.

Пятница провел возле мельницы двое суток, и к концу второй ночи там не осталось ничего, кроме кострища, что напоминало бы о той многолюдной охотничьей компании.

Полузатоптанные пятна засохшей крови, несколько седых волосков и блестящие бронзовые гильзы, которые со временем потемнеют, как и те, что лежали здесь прежде, — вот и все следы отвратительной бойни.

Были здесь и другие следы: сношенные лошадиные подковы, медленно ржавевшие в сухом воздухе пустыни, и свинцовые кругляшки, которыми стреляют из гладкоствольных старых ружей. Пятница равнодушно обследовал неизвестные предметы, прошел мимо пещер, некогда служивших жилищами бушменам, нарисовавшим на их стенах антилоп и людей с похожими на палочки руками и ногами, — эти художники жили здесь за много веков до появления тех, кто стреляет из ружей и ездит верхом на лошадях. Пятница не обратил внимания и на те древние каменные орудия труда, которые принадлежали еще более древним обитателям этих пещер, жившим за тысячи лет до появления бушменских художников. А еще на этих равнинах ему не раз попадались окаменевшие кости рептилий, которые некогда жили здесь, в теплом море, за миллионы лет до создателей каменных орудий.

Современный наблюдательный человек, возможно, задумался бы над символическим значением всех этих следов, оставленных охотниками, переселенцами из Европы и первобытными художниками-бушменами, создателями прекрасной наскальной живописи. Первые занимались тем, что уничтожали природу с помощью пуль, а позже — с помощью бесчисленного количества скота; последние существовали в нерасторжимой связи с природой, словно растворяясь в ней, и в мире животных считались просто хищниками, способными, впрочем, соперничать со львами, леопардами и гепардами.

Возможно, защищаясь от природы, те, кто совсем недавно оккупировал эти земли, не признали в ней первобытного рая, который царил вокруг и который они видели постоянно, поскольку им внушили, что в раю непременно должна быть пышная растительность, журчащие ручьи и благодать; и в полном соответствии со своей человеческой природой — а людям свойственно обладать тем, что они любят, и стремиться узнать все об излюбленном предмете, чтобы обрести власть над ним, — эти люди поймали духов этой дикой земли, воплощенных в те прекрасные существа, что жили здесь. Однако же руководствовались они не любовью, а ненавистью: ненавидели здешние суровые безводные зимы, львов и отравленные стрелы. Для бушменов рай был там, где жизнь легка, где есть пища, а пищей им служили животные, миллионы диких животных, на которых могли охотиться. Но европейцы, давно забывшие, что некогда эта аксиома была верна и для них, жаждали лишь власти над тем, что теперь стало им недоступно, и сходили с ума от этой кровавой жажды разрушения.

Много, очень много поколений тому назад койсанские народы поняли эту простую истину. А более поздние представители этих народов, понимая ее, еще и яростно стремились защитить свои любимые края от белых варваров.

Пятница сидел на плоском камне, еще хранившем дневное тепло, и наблюдал за медленно подкрадывающейся темнотой.

Зрачки его расширились, чувства были напряжены до предела; ожидая, когда уляжется ветер, он пару раз зевнул и стал вылизывать прежде всего пах и живот. День был холодный, ветреный; в воздухе чувствовалось леденящее дыхание снегов с далеких гор на юге. Порывы ветра своими холодными пальцами ворошили шерсть кота, раздували усы, но особого впечатления, впрочем, на него не производили — спасал густой пушистый подшерсток. Пятница поморгал, и молочного цвета защитные пленки, прикрывавшие глазные яблоки, извлекли крохотные песчинки, попавшие в глаза, когда он неотрывно смотрел на юг, как и всегда перед очередным долгим переходом. У него за спиной, уже отчасти стершиеся в памяти, были четыре с половиной месяца осенних и зимних странствований, более тысячи километров пустыни.

Вперед он продвигался медленно, однако же для него это особого значения не имело и совершенно не меняло ровного ощущения взятого ранее следа. Безжизненные днем, как это могло показаться, равнины, монотонно сменявшие одна другую, ночью кишели жизнью: здесь было полно шакалов, лисиц, мангустов, земляных волков, хорьков, генетт, барсуков, дикобразов и мелких чернолапых диких кошек — ближайших родственников Пятницы. Всех этих зверей он не особенно опасался, но порой обстоятельства заставляли его пересекать охотничьи территории больших диких котов, а встречи с этими тварями всегда были очень неприятны.

Линия его пути неизменно имела форму зигзага, поскольку шел он по руслам высохших рек. Реки отыскать было нетрудно — зеленые полосы колючей растительности среди почти голой пустыни; деревья, как и всегда, давали Пятнице и тень в лунные ночи, в которой ему легко было укрыться, и убежище, и пищу; возле них он часто находил и случайно сохранившиеся водоемы. Все это было не менее важно и для всех прочих хищников, так что Пятница редко оставался в одиночестве: вечно поблизости оказывался совершенно нежелательный сосед. Пищей некоторым животным служили такие, казалось бы, совершенно несъедобные вещи, как древесные грибы, росшие на колючих акациях, и смолы, которые выделялись сквозь трещины в коре; однако Пятница всегда мог поймать ночью песчанку или водяную крысу, а днем — полосатую мышь-полевку. А как-то раз на каменистой тропке, укрытой травой и низкорослым кустарником, поймал даже молодого рыжего капского дамана и пообедал на славу.

Днем эти суровые края, словно забытые всеми, кроме солнца, казались пустынными, заброшенными, и жизнь здесь проявлялась лишь в виде парящего в небесах чернокрылого коршуна или орла, озиравшего вельд в поисках стинбока.

Когда одно из этих наполнявшихся водой лишь в период дождей русел рек поворачивало слишком сильно на запад, Пятнице приходилось пробираться по открытой местности до другой пересохшей речки, и лишь луна видела, как с каждой неделей он все ближе подходил к горам, к возделанным полям в долинах, окруженным более мощными и густыми деревьями. Зима вела свои последние жестокие бои перед отступлением. Однако самый холодный период путешествия Пятницы был еще впереди.

Глава десятая

РОXXЕФЕЛЬДБЕРГЕ

Почти незаметно для Пятницы — разве что здесь была чуть иная растительность и обитатели — местность начала постепенно повышаться. С каждым днем плоская равнина на севере, откуда он пришел, казалась все более далекой. Широкое голубовато-серое пространство, покрытое бесчисленными пятнами корявых, с мясистыми листьями суккулентов, где паслось бесчисленное множество овец и африканских газелей, куда-то отступало, деревья стали попадаться все реже, потом исчезли совсем, только возле цистерн с водой и ферм порой торчало одинокое дерево да возле площадок для пикников у шоссе сохранилась какая-то растительность. Это была суровая, каменистая местность, богатая сланцами, особенно в предгорьях.