Опасное соседство

Шакалы с должным уважением относились к шестикилограммовому коту с острыми когтями, чрезвычайно гибкому и сильному, однако, если они проявляли чрезмерное любопытство — а это часто случалось, когда днем они охотились парами, — Пятница всегда забирался на дерево и шипел на них оттуда, пока они не убирались прочь, свесив языки до земли, словно были очень довольны своей игрой с ним.

Они, впрочем, тоже были приспособленцами, как и все хищники, и знали, что если где-то есть кошка, то там могут быть и котята, которых ничего не стоит украсть.

Ушастые лисицы и генетты сами избегали Пятницы, однако он всегда испытывал тревогу, лишь только почуяв каракала.

Он стал хорошо разбираться в звуках машин — они появлялись после нарастающего рева и ярких вспышек света, проносились мимо, мигая огнями, и исчезали в ночи; он и не догадывался, что машины на шоссе представляют для него смертельную опасность, как не знали этого и многие другие животные, погибавшие под колесами.

Именно трупы зверьков на шоссе и привлекли Пятницу, когда он избрал южное направление для своих дальнейших поисков, а все реки с удобными берегами свернули на запад, к покрытым корками соли солончакам. Днем небольшие пыльные смерчи вились над блестевшими на солнце и слепившими глаза огромными пространствами засоленной почвы, совершенно лишенной растительности. Вдоль шоссе хотя бы иногда росли деревья, попадался кое-какой кустарник, а на асфальте Пятница находил трупы сбитых машинами животных. Все это привлекало сюда и других хищников: лисиц, хорьков, генетт, желтых мангуст — и множество птиц, которые зачастую сами становились жертвами мчавшихся по дороге машин, хотя движение здесь было не слишком оживленным.

Однажды, после того как мимо него промчалась машина — всего одна за всю вторую половину ночи, — Пятница обнаружил на шоссе смертельно раненного стинбока, у которого из головы текла кровь, собираясь в лужицу. Он долго лакал ее, когда вдруг появился соперник — барсук-медоед. Медоед был по крайней мере в два раза тяжелее Пятницы, который хорошо знал этих зверей по своей прошлой жизни на юге и понимал, что шутить с ними опасно; бесстрашный боец, медоед не уступал в схватке никому, так что Пятница поспешно ретировался и спрятался в тени на обочине дороги.

К ферме Пятница подошел по дну ирригационной канавы, где еще сохранились лужицы воды. Он миновал поле, засаженное люцерной, затем виноградник и персиковый сад. Теперь перед ним высился черный прямоугольник огромного амбара, закрывая собой полнеба.

Пятница один раз обошел вокруг амбара, отметив множество странных новых запахов, и вскоре почуял других домашних кошек, а также крыс, что побудило его вспрыгнуть на подоконник, а оттуда на верхний край пустующей цистерны для воды. Отсюда ему удалось заглянуть в разбитое окошко амбара, и густой, сложный аромат, исходивший оттуда, известил его, что внутри других котов нет. Зато он почуял запах молока и свежего крысиного помета, легко прыгнул в окно и спустился на пол по куче коробок, ящиков и мешков.

Уже через секунду, когда зрачки его полностью приспособились к слабому освещению — свет падал только из разбитого окошка и отдушин под крышей, — Пятница отыскал блюдечко с молоком. Молоко прокисло, но он вылакал все до последней капли. Амбар снаружи был заперт на замок; им временно не пользовались, однако Пятница этого не знал и продолжал обследовать территорию — груду ящиков и мешков, которая доставала местами до потолочных балок, покрытых паутиной. Он установил также, что здесь жила другая кошка, самка, однако куда-то ушла несколько дней назад, и крысы безбоязненно сновали повсюду.

Он как раз затаился возле крысиной дорожки, наставив уши и чуть пошевеливая хвостом, когда появился соперник — африканская гадюка, прервавшая зимнюю спячку, потому что в амбаре было относительно тепло. Гадюка уверенно проползла меж ящиками и исчезла в куче картонных коробок. На мордочке Пятницы появилось выражение крайней заинтересованности — он все время вертел головой, вытягивал шею, уши у него стояли торчком. Даже усы, казалось, распушились сильнее. Еще бы, отличный обед! За один раз, пожалуй, не съесть.

И он стал вынюхивать на пыльном полу след змеи.

На следующее утро, когда в окна амбара проник солнечный свет, он снова увидел гадюку. На сей раз опасная змея свернулась желто-черно-серым клубком возле крысиной дорожки, а Пятница наблюдал за ней со своего поста наверху. Он видел ее плоскую ромбовидную голову над кольцеобразным телом, и следил за тем, как по полу крадется солнечный луч.

Из груды ящиков появилась крупная крыса и замерла в тридцати сантиметрах от мелькнувшего в воздухе языка змеи.

Крыса пошевелила носом, даже усы задергались, и вдруг словно взвился солнечный луч — гадюка желтой молнией бросилась на свою жертву, разинув пасть. Она несколько мгновений сжимала крысу ядовитыми клыками, потом аккуратно убрала их в специальные мешочки в челюстях и вернулась к исходной позиции, наблюдая за крысой, бегавшей по кругу, который вскоре превратился в неровный эллипс, а затем в зигзаг; потом у крысы подкосились задние лапки, и она утратила способность двигаться. Крыса неподвижно лежала на брюхе, однако гадюка не спешила; она неторопливо распрямилась и стала пробовать языком воздух возле своей поверженной жертвы.

Когда язык коснулся крысиной головы, гадюка разинула пасть до отказа и стала заглатывать добычу, сильно работая челюстями и клыками, проталкивая крысу все глубже в глотку.

Сперва исчезла крысиная голова, потом передние лапки…

Больше ждать Пятница не мог — прыгнул, выпустив когти, и вцепился обеими передними лапами и зубами в спину гадюки возле самой головы, вгрызаясь все глубже, пока голова не отделилась от туловища.

Он перенес слабо вздрагивающее безголовое тело змеи — совершенно желтое снизу — на самый верх груды, состоявшей из пустых ящиков и мешков, и приступил к трапезе. А наевшись, выспался наконец всласть в одной из картонных коробок.

Глава шестая

ПОЕЗДКА В МОНТАГЬЮ

Мэри отправилась в Монтагью ранним утром во вторник.

В зеркальце заднего вида маячила все уменьшавшаяся фигурка Билла Уиндема, который махал Мэри рукой, стоя на дороге; она тоже помахала ему на прощанье, свернула за угол сарая и выехала на шоссе.

Миновав Албертинию, она ехала среди зеленеющих пшеничных полей, удаляясь от моря, и постепенно почувствовала себя бодрее, включила радио и даже стала подпевать тихонько.

Бесконечные поля тянулись с обеих сторон шоссе по пологим склонам холмов. Она приехала в Монтагью вовремя и успела, как было условлено, встретиться с Джеймсом, чтобы он показал ей дорогу к санаторию, находившемуся в предгорьях, километрах в десяти от города.

Мэри была потрясена пейзажем и самим особняком в георгианском стиле, рядом с которым были выстроены новенькие, соединенные крытым переходом домики, расположенные по периметру старого сада. Возле дубов, высившихся на дальнем краю лужайки, виднелась заросшая вьюнками беседка, и Мэри сразу узнала Анну в ее любимой широкополой соломенной шляпе. Сидя в пятнистой тени беседки, Анна читала книгу. Несколько мгновений они молча сжимали друг друга в объятиях, пока Джеймс, остановившись посреди лужайки на солнце, о чем-то беседовал с медсестрой в белом халате.

Когда он подошел к ним, вид у него был привычно приветливый и веселый — «врач у постели больного».

— Ну, — спросил он, — она отлично выглядит, не правда ли? Знаете, она здесь стала прямо-таки популярной личностью!

По-моему, мои здешние коллеги будут только рады, если она задержится в санатории: уж больно хорошо она действует на пациентов. — Он посмотрел на часы и встал: — Я просил принести мне в кабинет чай — еще нужно кое с кем поговорить; надеюсь, это не займет много времени. Вернусь сразу же, как только освобожусь.