Летящая по волнам

– Рейли-Манор – это мой родной дом в Англии, где я родилась и выросла. Мы хотим немного пожить там, может, до следующего года, а потом снова вернемся на Карибы и подыщем другой остров, где и поселимся. Ты сможешь к нам присоединиться, если пожелаешь, или же остаться в Англии, как тебе будет угодно.

– В Англии все совершенно по-другому, – глухо произнесла Анна за спиной Селии.

Она оперлась о корни дерева и задумчиво смотрела в пустоту.

– Зимой там идет снег и иногда по всей стране дует пронизывающий ветер. Людям приходится укутываться в толстые накидки из шерсти, чтобы не замерзнуть. Вечерами англичане разводят огонь в камине. А когда ложатся спать, им не нужно бояться ни москитов, ни муравьев. По воскресеньям мать иногда брала меня за руку, и мы прогуливались по городу. Там возвышаются дома, над крышами которых вьется дым. По улицам ездят экипажи со слугами в ливреях, а у лошадей на уздечках крошечные колокольчики. Там нет рабов и полей с сахарным тростником. Все совсем… иначе. – Она умолкла и подняла глаза. Ее лицо было печальным. – Там мы были счастливы. Ты помнишь, Уильям?

– Анна, я был тогда еще маленьким, – вымученно улыбнулся он. – Я совершенно ничего не помню.

– Но я старше тебя, и мне многое запомнилось, – ответила Анна. В ее голосе послышались нотки отчаяния. – Мы были счастливы.

– Сегодняшняя Англия тебе, возможно, вовсе бы не понравилась, – произнесла Элизабет. – Там действительно довольно холодно, по крайней мере, по сравнению с Барбадосом.

– Да, это так, – кивнул Уильям. – Во время последних визитов туда эта страна показалась мне серой и унылой. Дома в городе стоят вплотную друг к другу, в воздухе витает дым, на грязных улицах – толпы попрошаек.

– В сельской местности гораздо лучше, – возразила ему Элизабет. – Там хорошо жить. Если бы ты побывал не в Лондоне, а в Рейли-Манор, ты бы понял, что я имею в виду. Открытый горизонт, заросшие травой поля. Весной наступает чудное время, все зеленеет и цветет. Леса и усадьбы залиты солнечным светом… – Она запнулась. – Ах, когда я говорю об этом, то замечаю, как истосковалась по своему старому дому!

– Да, – тихо произнесла Анна. – Люди должны иметь возможность вернуться домой.

Элизабет поддержала внезапный порыв подруги:

– Анна, ты ведь тоже можешь поехать с нами!

– Ее дом здесь, – запротестовал Уильям. – Новое здание вот-вот будет готово. Тогда мы заживем как подобает. Скоро мы сможем позволить себе нанять портниху, которая сошьет моей сестре много красивых нарядов.

– Уильям, я не думаю, что речь идет об этом, – сказала Элизабет.

Казалось, он хотел возразить, но лишь опустил голову. Через некоторое время Уильям вновь задумчиво поднял взгляд, машинально взял один из кексов и, раскрошив его в руке, посмотрел сначала на Элизабет, потом на Анну и неожиданно кивнул.

– Возможно, там тебе действительно будет лучше, – произнес он, обращаясь к сестре. – Если все это на некоторое время… В новом окружении у тебя появятся новые мысли. И там ты будешь вращаться в обществе. Рядом с тобой будут Элизабет, Фелисити, малыш… Да, да, думаю, что это пойдет тебе на пользу.

Уильям заметно повеселел. Чем дольше он говорил об этом, тем больше нравилась ему эта мысль. Селия заметила, что Анна возбуждена, – этого не случалось уже долгое время. Ее обычно бледные щеки порозовели, и лицо вдруг вновь стало оживленным.

– Тогда мне нужно быстро собирать вещи, не так ли? Вы ведь уезжаете завтра! Или послезавтра?

Элизабет и Уильям переглянулись, словно не хотели раскрывать тайну. Тут Селия заметила два туго набитых кожаных мешка, которые лежали в пыли в нескольких шагах от кобылы Элизабет.

Вопрос Анны словно послужил сигналом. Элизабет неуклюже поднялась с кресла.

– Пора. Мне нужно ехать.

Она подошла к подруге и сердечно обняла ее за плечи:

– Я очень рада, что ты хочешь отправиться вместе с нами. Почему бы тебе не упаковать вещи сегодня? Прикажешь отправить их в Данмор-холл?

– Я отвезу их в экипаже, – ответил Уильям. – Тогда мы сможем и попрощаться.

Он выглядел печальным.

Селия смотрела то на него, то на Элизабет. Эти двое говорили о чем-то, пока она не подошла, и хотели сохранить это в тайне. Наверное, речь шла о содержимом мешков.

– Но как же быть с тобой? – обернувшись, спросил Уильям у Селии. – Ты тоже отправишься в Англию?

На секунду девушке захотелось согласиться только для того, чтобы посмотреть, как изменится выражение его лица. Воспримет ли Уильям ее отъезд с облегчением? А может, в его глазах отразится разочарование или даже озабоченность? Ведь он останется совершенно один! И может, для нее действительно будет лучше начать новую жизнь на новом месте? Здесь, на Барбадосе, она навсегда останется рабыней. Селия не знала другой судьбы. По документам она была свободной, по мнению Уильяма – тоже. Но в глазах остальных она была не больше, чем животное, участь которого белые могут решать, как им заблагорассудится.

Момент неопределенности, казалось, превратился для Селии в вечность. Выражение лица Уильяма никак не изменилось. Девушка выдержала его испытующий взгляд и медленно покачала головой:

– Нет, милорд, не думаю, что хочу уехать с этого острова. Так мне подать вам рагу или нет?

6

Дункан провел самое скучное утро за долгие годы. Он сидел на перевернутой бадье в камере гарнизона. Ему нечем было заняться, кроме как смотреть через решетку на облупившуюся оштукатуренную стену напротив. В тамбуре сидели трое часовых и играли в карты. В ответ на его громкие требования принести что-нибудь попить один рекрут молча протянул Дункану походную флягу, а потом так же молча ее забрал. Фляга опустела слишком быстро, и Дункан вспотел всеми порами тела. Он уже снял камзол и вытянул из-за пояса рубаху, иначе давно бы задохнулся от жары.

Когда около полудня появился капрал и отпер дверь, Дункан едва сдержался, чтобы не обругать его на чем свет стоит. Арестованного отправили в резиденцию губернатора в сопровождении трех бравых солдат.

В скромно обставленной комнате за высоким конторским столом с недовольным видом сидел его превосходительство Фредерик Дойл. Слева и справа от него восседали шесть членов Палаты представителей колонии. Во время восстания Дункан иногда мельком видел их, но лично не знал никого. Их присутствие означало лишь одно: это был не просто допрос, они хотели устроить судебный процесс прямо тут.

Хотя Дункан недавно весь пропотел, сейчас у него внутри все застыло. Он недооценил Юджина. Этот тип действительно задействовал все рычаги и тщательно подготовился, иначе не смог бы собрать этот трибунал.

Когда Дункана подвели к столу, Дойл взглянул на него с заметным отвращением. Должность председателя суда, которую губернатор занимал как представитель английского парламента, казалось, не радовала его. Болезненно раскрасневшееся лицо было покрыто бисеринками пота. Тяжелая, украшенная вышивкой и инсигниями одежда стала в такую жару настоящим орудием пыток.

Юджин Уинстон пребывал в более бодром расположении духа. Адъютант сидел за конторкой рядом с судейским столом, приготовив писчие принадлежности, – явно намеревался записывать все мыслимые преступления, которые отягощают жизнь и душу Дункана Хайнеса. Очевидно, параллельно с ролью судебного писаря Уинстон выполнял также функции государственного обвинителя, потому что велел Дункану поднять правую руку. Но тот проигнорировал его приказ.

– По уставу положено, чтобы подсудимый при зачитывании обвинения держал руку поднятой, – сердито произнес Дойл. – Если вы своим отказом оскорбите суд, вас за неуважение могут тут же вывести на место казни и там повесить.

Дункан с неохотой поднял руку, и Юджин приступил к своим обязанностям.

– Дункан Хайнес, вас обвиняют в измене. Вы тайно способствовали высадке на Барбадос войск, которые были посланы для подавления восстания свободных плантаторов. Поэтому армия, созданная для защиты Барбадоса, потерпела поражение.