Отчуждение

В это время над головой раздался новый свист, и я увидел, что кресло стало совершать быстрые круги. Впечатление было такое, что крутится центрифуга, причем, кресло было повернуто спиной во внутреннюю сторону. А это значило, что центробежная сила рядового Пашинцева обязана из кресла попросту выбросить. Но скорость вращения была большая, а Пашинцев все не вылетал.

– Держись! Крепче держись! – говорил я, как колдовал, но рядовой мои слова, естественно, не слышал, поскольку его шлем с интегрированными наушниками находился в моих руках.

Однако он держался крепко, и не вылетел, что при скорости вращения вызывало недоумение и непонимание с моей стороны. Я лично на центрифуге никогда не катался, но хорошо знаю, что такое центробежная сила.

Центрифуга работала больше минуты. И все это время я не дышал. Дыхание в груди сперло от нервного напряжения. Но потом вдруг, настолько резко, что от такой остановки рядовой тем более, мне показалось, должен был из кресла вылететь, и улететь далеко-далеко, движение по кругу прекратилось, и кресло стало раскачиваться вправо-влево, уже как другие качели, с перпендикулярным первому движением. И только тут я подумал, что этим движением кто-то управляет. Не само по себе кресло выполняет какую-то заранее продуманную программу, а кто-то управляет именно сейчас. Но мысль эта не застряла в голове, не осела грузом, заставляющим подключить экстремальные чувства, чтобы все понять. Она просто появилась, и исчезла, словно каплю дождя со стекла кто-то рукой стряхнул. Но я не придел этому явлению никакого значения. Мало ли что в голову порой взбредет! А потом вдруг мысль эта вернулась, когда кресло начало описывать круги в воздухе, постепенно снижаясь. Круги становились все меньше и меньше, и вообще впечатление у меня сложилось, что кресло выбирает ровное место, где совершить посадку, и не покатиться вниз по склону. Но такое место выбрать было сложно, потому что на склоне попался участок леса не только заросший кустами, но и высокой травой впридачу. Хотя сам лес был достаточно редким, и к тому же склон здесь образовывал поляну с небольшим уклоном. Правда, поляна заканчивалась обрывом, самый край которого был весьма неустойчив. Это я видел снизу, еще когда мы поднимались по склону. И теперь опасался, что кресло пожелает приземлиться на самом краю, где почва неустойчива, и всегда готова рухнуть, вызвав большой обвал. Должно быть, тот, кто креслом управлял, не знал этого, и, как я рассчитал, кресло именно туда и стремилось попасть, с каждым кругом понижаясь.

Когда до земли оставалось уже только пара метров, и кресло показывало вариант воздушного слалома, маневрирую на достаточно скорости между деревьями, я, вспомнив, что шлем рядового Пашинцева у меня в руках, следовательно, по связи он меня точно не услышит, заорал, что было сил в легких:

– Прыгай! Пашинцев! Прыгай!

Но он прыгать не стал. То ли не услышал меня, то ли испугался.

Кресло, продолжая свой спокойный полет, залетело за край обрыва, там, в чистом воздухе, где никакие деревья не мешали, развернулось на месте, и дальше двинулось, снова влетело в редкий лес, где располагался взвод. И совершило не слишком мягкую посадку в пяти метрах от обрыва, на безопасном месте. А посадка получилась не слишком мягкой потому, что скорость полета кресла была велика, кресло в кустах на земле после приземления застряло сразу, словно на якорь встало, но скорость инерции движения передалась рядовому, и он из кресла все же вылетел. Правда, инерцию падения успешно погасил, выставив вперед руки с автоматом, сгруппировавшись, и совершив два кувырка. Все, как учили, кроме главного, с чего все и началось – кроме приказа не лезть, куда не просят. Куда даже запрещают лезть.

Пашинцев встал, и я увидел на голове его вместо нашего шлема от экипировки «Ратник» странную шапочку из полуметаллической ткани. Я протянул рядовому его родной шлем, где на подшлемнике были вытравлены хлоркой цифры – номер военного билета рядового.

– Держи, и не теряй. Какого, скажи мне на милость, хрена ты в это кресло влез?

Я уже не кричал. Я успокоился, и спрашивал ровным строгим тоном, как и положено командиру спрашивать солдата. Он остался жив, и это меня радовало необыкновенно. Ведь я только вот перед этим думал, что во взводе будет первая потеря.

А теперь от моего вопроса рядовой растерялся. Он вытаращил глаза, и смотрел на меня с испугом. Словно я камуфлирующим гримом лицо раскрасил. И снял чужой шлем с головы, чтобы надеть свой. И тут только я обратил внимание на волосы рядового. Его коротко стриженные волосы были полностью седые. Более того, на подбородке и на щеках вылезла щетина, словно бы недельной давности. И щетина эта тоже была седой. Внешне вчерашний девятнадцатилетний мальчик выглядел сорока с лишним лет мужиком. При этом и лицо было изъедено морщинами, глубокими и темными, заметными даже на загорелом лице. Подумалось, что солдат сильно испугался своего полета. Оттого и поседел вмиг, оттого и постарел. Это и не удивительно. Опытный и тертый офицер спецназа испугается, чего же ждать от солдата срочной службы. Не страшно смерть пережить, встретившись с ней лицом к лицу. Мгновение, и тебя уже нет. Но страшно в течение достаточно продолжительного времени ждать смерти. Летать, и думать, что вот-вот погибнешь. От таких ожидания можно поседеть. Читал я как-то в Интернете про исследования американских ученых. Предмет исследование – люди, приговоренные к электрическому стулу. Организм у приговоренных начинал значительно стареть за несколько минут до казни. И в момент смерти представлял собой организм изношенного жизнью старика.

– Что ты? – тихо спросил я, глядя в вылупленные глаза рядового. – Отвечай, когда тебя командир спрашивает.

– Так, товарищ старший лейтенант, вы же сами приказали мне.

Теперь растерялся я. И, видимо, точно так же глаза вылупил.

– Я приказал?

– Так точно. Послали по связи посмотреть, что там такое в кустах, и приказали сесть в кресло. Я сел. А оно полетело. Потом, когда я вверху был, вы приказали свой шлем снять, и надеть тот, что в кармашке подлокотника был. И тогда все основное началось.

– Я ничего такого не приказывал. Слышал кто-нибудь мои подобные приказы? – перед правдивым взглядом рядового я даже обычную уверенность в себе потерял, и подумалось, что, может быть, я в каком-то забвении находился, и, в самом деле, дал такую команду.

– У Виталика произошел стресс на почве увиденного, – вступился за своего второго номера в расчете гранатометчик младший сержант контрактной службы Рахметьев. – И на почве стресса начались слуховые галлюцинации.

– Что, разве не было такого приказа? – спросил растерянный Пашинцев.

– Успокойся, старина, успокойся. – Рахметьев приобхватил рядового за плечи со стороны спины, словно бы приобнял. – У нас у всех шлемы, мы все слышали бы приказ. Это были слуховые галлюцинации на почве стресса. Ты просто перенервничал. Это бывает.

Младший сержант обращался с рядовым мягко, успокаивая. Мне следовало быть более категоричным, как командиру взвода и офицеру, которому предъявили серьезные обвинения в том, чего он не совершал.

– Приказ был прямо противоположный, – сказал я твердо. – Приказ был – ничего не трогать ни руками, ни ногами, и, если что-то интересное попадется, звать командира.

– Значит, у меня «крыша едет», – легко согласился рядовой, этой обыденной фразой утешая себя. Но согласился он с этим легко, не слишком переживая. Если бы у него в самом деле «поехала крыша», он бы любыми способами отпирался от этого. Мне рассказывал один знакомый врач-психиатр, что психически больному человеку бывает труднее всего доказать, что он психически болен, потому что он все свои поступки оправдывает, считая их нормальным явлением.

– У любого от увиденного может «крыша поехать», – согласился я, утешая его. Но для себя при этом решил твердо, что держать во взводе человека с неустойчивой психикой, имеющего склонность к речевым галлюцинациям, я права не имею. В следующий раз он может сказать, что я приказал ему стрелять в мирных жителей. И он их расстреляет. Таким людям вообще нельзя оружие в руки давать. Но это не был вопрос сиюминутного решения. Нужно будет по возвращению взвода на базу, не дожидаясь окончания командировки, отправить Пашинцева в госпиталь вместе со своим рапортом, и с рапортами других бойцов взвода. Я прекрасно знал, что не отдавал такой команды рядовому. Более того, в тот момент, когда команда могла быть отдана, у меня была заблокирована внутренняя связь, поскольку я разговаривал в это время с начальником штаба сводного отряда майором Ларионовым. – Стоит еще удивиться, как у остальных «крыша» на месте осталась. А то сложно бы нам всем здесь пришлось, случись такое хотя бы с половиной взвода.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.