Страница 15 из 17
- Может быть, мне уйти?! - вскакиваю я.
- Может быть, вы мне договорить дадите? - говорит мне Виташа.
- Спокойнее, - говорит Петунин.
- Вот так он всегда, - говорит Мария Филипповна.
Ну погодите, погодите же!..
- Вы хвастались ученикам, - говорит мне Шулейкин, - что вам на всех наплевать, что у вас своя, мол, голова на плечах, что программы - это чепуха...
- Кто вам сказал? - говорю я.
- Это неважно, - говорит он.
- Я говорил, что программу нужно дополнять! Я говорил, что очковтирательство... - Я кричу.
- А зачем кричать? - спокойно говорит Шулейкин.
- Умейте ответ держать, - говорит Мария Филипповна и смотрит на Петунина.
А мне плевать на Петунина! Плевать!..
- А может быть, вам пора ответ держать, Михаил Андреевич, - негромко говорит Петунин из своего угла...
Становится ужасно тихо. Дым папиросный уносится к потолку. Виташа подталкивает меня под бок. У Марии Филипповны белеют губы.
- Вы оскорбляете учителя, не имея на то основания, - говорит Петунин Шулейкину.
- У меня все факты... Вот, - говорит Шулейкин и показывает кипу бумаг.
- Без фактов нельзя вести серьезный разговор, - говорит Петунин.
- Да вот же факты, Петр Сергеевич! - говорит Шулейкин и пытается улыбнуться.
- Взяли вдруг и обвинили, - говорит Петунин, - а фактов-то и нету...
- Да вот факты, - растерянно говорит Шулейкин.
- Эдак мы все друг друга начнем поносить. Что же будет? - говорит Петунин жестко, - Без фактов нельзя.
- Я все факты имею, - почти шепотом, безнадежно говорит Шулейкин.
- Вы лучше скажите, куда вы деваете контрольные работы, - говорит Петунин, - которые вам лень проверять? Сжигаете, да?
Шулейкин молчит. Что это происходит? Меня защищают?
- А во что он школу превратил! - кричит Виташа. - Все из-за него перегрызлись. Вы бы посмотрели, как он несправедливо картофельные участки распределял! И всякие разговоры... И на стенках всюду написано: "Кобель". Это о ком? Разве таким должен быть директор?!
Шулейкин пунцов, как переспевший помидор. И жалкая улыбка шевелится на его губах. А может быть, он плачет?.. А Виташа кричит, как Шулейкин по ночам прокрадывается к одной вдове...
- Это уже сплетни, - тихо говорит Шулейкин.
- Продолжайте, Виктор Павлович, - требует Петунин из своего угла.
Что делается?! Неужели это всё из-за меня?
- Гы-гы, - говорит Маракушев, - а вы ведь, Михаил Андреевич, мне дров нарочно не давали, пока снег не пошел.
- Врете вы все, - говорит Шулейкин, не поднимая головы.
- Нет, он не врет! - стучит Петунин ладонью по столу.
- Гы-гы,- говорит Маракушев.- Вру, вру... А вот не вру!
- Так ему, гаду,- шепчет мне Виташа.- Допрыгался...
Что делается!.. Шторм. Ураган. Корабль сейчас на дно пойдет. Во все дыры вода льется. А тряпочки поверху плывут... Кто прав? Кто?.. Почему я тоже не кричу? Что, Шулейкина жаль? За что мне его жалеть? Топите его! Топите! Пусть знает!
...А потом я догоняю Петунина в коридоре.
- Что же теперь будет с Шулейкиным? - говорю я. - Теперь что, снимут его?..
- Решение облоно о снятии есть, - говорит он. - Почему "теперь"? Засиделся Шулейкин...
- Значит, это всё из-за меня? - говорю я.
- А при чем здесь вы? - говорит он, и смотрит куда-то мимо меня, и быстро уходит прочь.
Все расходятся. Почти никого не осталось. Только Шулейкин стоит у дверей учительской. Курит. И Мария Филипповна стоит рядом. И я слышу:
- Да вы успокойтесь, Михаил Андреевич...
- А я и не волнуюсь, Мария Филипповна...
- Вы не обращайте внимания...
- Да что вы...
- Мало ли что говорят...
- Вы сами успокойтесь, Мария Филипповна...
- Как они это нехорошо!..
- Ничего, ничего... Пустяки...
Уже пять дней прошло, как Шулейкина сняли. Нового директора пока нету. Обещали прислать. Экзамены на носу. Клара Ивановна пока робко командует. Все ходят тихие.
- Как же теперь Шулейкин будет? - говорю я Марии Филипповне. - Уедет?
- Зачем же ему уезжать? - удивляется она.
- Да трудно ведь... Быть директором... Теперь насмешечки...
- Я с ним говорила об этом. Я ему говорю: "Вам бы лучше уехать, Михаил Андреевич..." - а он мне: "Зачем мне ехать? И куда мне ехать?.. Что, учителем не могу работать?.." Да и вообще, я давно знаю... - она говорит шепотом, - он ведь не очень-то директорством своим дорожил... Он ведь не хапуга...
- Хапуга?..
- Ну он покой любит. А директору-то, знаете?.. Каждому ведь свое. Директором надо быть энергичным. Правда? А он книжки любит читать... Помечтать.
Теперь почти вся школа взялась рыть ямы и столбы устанавливать. Уже десять столбов вкопали. Маракушев посмеивается:
- Гы-гы... А мне свет ваш не нужен... Я и с лампой хорош...
- Эх вы! - говорю я. - Ученики мозоли натирают... А вы?..
- Гы-гы... - смеется он. - Молодым везде у нас дорога...
Но он приходит все-таки.
- И вы здесь, Михаил Андреевич? - удивляется он.
- А что ж тут странного? - говорит Шулейкин из ямы.
- Да вроде бы директором были... Неудобно, должно быть...
- А вы помогайте лучше, - говорит Маша Калашкина.
А Шулейкин ничего не говорит. Он роет. Почти одной левой рукой. Правая у него какая-то странная.
А ЕЩЕ ПРОВЕДЕМ ДОРОГУ
- Вы все-таки решили уехать? - говорит мне Шулейкин.
Мы сидим на круглом гладком бревне под вековым дубом. Сквозь свежую листву ударяют тонкие солнечные струи. В поселке тишина. Ваня Цыганков сидит рядом. Он в резиновых сапогах. Рядом с ним - Коля Зимосадов.
- Решил, - говорю я. - В город тянет... Я ведь бродяга. - Я смеюсь. И вообще дела всякие. В газету меня зовут.
- Да, - говорит Шулейкин. - Вон и учителей новых прислали. Все с высшим образованием.
- Нам бы еще печи в школе починить, - говорит Ваня Цыганков.
Жара. Июнь.
Коля Зимосадов сидит как на семейной фотографии - ладони на коленях. Неподвижно.
Вот так же он сидел на экзаменах. Потом вышел и сказал всё, без запиночки. О Коля!.. Шулейкин присутствовал на экзамене у меня в классе. Он ставил всем лучшие оценки, чем ставил я.
- Зачем же так сурово? - сказал он мне. - Они же прекрасно отвечают...
После письменных экзаменов получилось шесть двоечников!
- Вот так, - сказал я.
- Ничего, - сказал Гена Дергунов. - Осенью пересдадим.
- Лучше бы не пересдавать, - сказал Шура Евсиков.
- А я уже не пересдам, - сказала Маша. - Всё.
- Замуж Машка собралась, - сказал Саша Абношкин.
- Не, - сказала Маша, - я на торф поеду. Работать. Там по семьсот рублей заработать можно. Эх вы, колы мои, колы!
- Зато без обману, - сказал Ваня Цыганков.
После этого как раз я и сказал им:
- Я тоже уезжаю.
Они не кричали. Не побежали ко мне. Было недолгое молчание. Потом Ваня Цыганков сказал:
- Я бы тоже уехал...
И все засмеялись.
- Вот теперь вы и уезжаете, - говорит Шулейкин, вытирая пот со лба.
Жара. Полдень. Ребята встают и уходят.
- Мы скоро, - говорит Коля Зимосадов.
- Ребята, вы не забудьте вернуться, - смеется Шулейкин.
Он вытирает пот со лба. Он сидит в черном пиджаке. Он машет рукой.
- Такая жара, - говорит он, - что даже глупостей делать не хочется.
- Сняли бы пиджак, - говорю я.
- А жаль, что вы уезжаете, - говорит он. - Мы цапались тут с вами... Всё равно жаль...
- Мне и самому это трудно, - говорю я. Мне совсем не трудно. Это чтобы не обидеть его. Все пришло к концу... Надо ехать. Вот вкопаем сегодня последние столбы, и поеду я. Хватит с меня холодной кельи, сплетен, голодовки... Пусть новенькие попробуют...
- Без хозяйства своего здесь, конечно, трудновато, - говорит Шулейкин.
- А как Виташа вас прижимал на педсовете, а? - говорю я, как распоследний иезуит.