Страница 12 из 13
— Подруга замуж вышла. У нее другие заботы.
— А мальчики?
Никогда не видел прежде у нее эту горькую морщинку у губ.
— Я так называемых мальчиков с некоторых пор боюсь. Аборт — это, знаешь ли, очень больно. А когда выходишь из больницы и оказывается, что твой парень уже влюблен в другую, и хочет создать с ней семью, и уже подал заявление в загс, а невеста — твоя подруга, и они вдобавок еще будут венчаться, желание общаться с «мальчиками» пропадает совершенно.
— Бедная моя! Ты все еще его любишь?
— Нет, что ты! Я его и не любила так, как тебя. Никто и никогда не заботился обо мне так, как ты. Даже мама. Я для нее прежде всего — старшая дочь, помощница. Иногда — подруга.
— Девочка моя!
Я прижимал к себе ее голову и покрывал поцелуями, но думал о дочери. Как безрассудно Лялька обращается с парнями! И, кроме меня, некому ее приструнить! А меня она совершенно не слушает!
Машин голос журчит. С горьким привкусом водичка в этом ручье.
— Сейчас ведь почти никто никого не жалеет. И я тоже жалею не всех. Только тебя, Наташку и маму. Поэтому я и хочу, чтобы ты женился на мне.
Я отвожу глаза. Ее сестра скоро вернется из школы. Мне пора уходить. Вдруг она меня здесь застанет?
— Скажешь, что ты доктор из поликлиники!
— Какой доктор! У меня и халата-то нет!
— Кто же из докторов сейчас ходит в халате?
— Ну вот! Звонят в дверь!
— Кто же это? Для Наташки еще рановато!
Я иду открывать. Перед дверью приятный парень. Две тетрадки в руке. Немного странная речь, с акцентом.
— Маша Гончарова здесь живет?
— Здесь.
Маша встала, смутилась. Они немного поговорили по-английски. Я посмотрел на них и понял, что вот и явился наконец тот, кого я ждал, кому смогу доверить свое сокровище, свою последнюю любовь. Я попрощался. Машин голос был тревожен и нежен.
— Не уходи, Григорий! Это всего лишь Питер, он декан в моей английской школе! Он пришел узнать, почему я две недели не хожу на занятия!
— Какой молодец! — На его месте я пришел бы еще неделю назад. — Все хорошо, моя девочка! Поправляйся, я зайду к тебе завтра.
Рука у него была крепкая. Как у любого хорошего парня, пускай и американца.
— Позанимайтесь с моей племянницей, Питер! Я беспокоюсь, как бы она не отстала от коллектива! Я на вас очень надеюсь!
Хорошо, что водку теперь продают на каждом углу!
— И стаканчик, пожалуйста! Что, девушка, никогда не видели, как хлещут водку с утра из бумажного стаканчика, не закусывая? Ну не могу пить из горлышка, хоть убей!
Вот и зима прошла. В феврале была долгая оттепель. Сосульки падали с крыш, и чирикали воробьи, и бегали собаки, распушив хвосты, оставляя на снегу грязные отпечатки лап. Я день-деньской скреб лопатой в своем гараже, убирая остатки снежной каши с подъездных путей. Маша пришла ко мне с утра. Видно, не пошла на занятия. Личико у нее было бледное, под глазами сиреневые тени. Все равно красивее ее никого не было на земле.
— Ты больше не приходишь. Григорий! Мне без тебя очень плохо!
— Питер приходит!
Голос-флейта может разжалобить мертвого.
— Гриша, ты ведь знаешь, что мне никто не нужен, кроме тебя!
— Этот парень хочет на тебе жениться. Ты должна принять его предложение. Для тебя уехать в Америку — самое лучшее! И твоя мама приходила, просила, чтобы я не встречался с тобой больше. Да я и сам не хотел! Так будет лучше, поверь мне, Машенька! Ну, иди! Пора заканчивать разговор, видишь, сколько у меня еще работы?
— Давай я тебе помогу! Я очень люблю чистить снег! Мне это нисколько не повредит! Ну пожалуйста, Гриша, позволь мне остаться!
— Не надо. Иди! На вторую пару еще успеешь!
— Ведь я люблю тебя! А ты меня гонишь, сам не зная куда!
— Маша, я вернулся к жене. Я с ней ем. Я с ней сплю.
— Я хотела бы думать, что ты такой же подонок, как все, но я знаю, что ты гонишь меня от бессилия! А уж в то, что ты спишь с женой, я вообще никогда не поверю! У тебя и со мной-то не всегда получалось, а уж с ней и тем более… Наверное, раз в год, по привычке! Это все чепуха! Я и не ревную совсем, меня это даже не злит…
— Маша, иди! — Мой голос строг, как у преподавателя.
— Значит, хочешь сбагрить меня этому американцу, как сутенер передает проститутку из рук в руки? — Вот наконец и вскинула гордо головку моя птичка. Загорелись гневно глаза.
— Не сбагрить, а замуж!
— Это мама сказала тебе, что он хочет на мне жениться?
— Да, она это сказала. Но я это еще раньше понял, когда видел его в первый и последний раз.
— Но ведь ты говорил, что никого не любишь так, как меня?!
— Маша, иди! Я устал. Когда пройдет время, ты поймешь, что большего для тебя, чем сейчас, я сделать просто не мог! Прости меня, что остановил тебя тогда в Далеком Поле. А Питер — хороший парень! И маме твоей он, я уверен, понравился. К тому же он, как и ты, педагог. У вас будет много общего. Он поможет тебе с работой. Не за нового же русского тебе выходить! А одной в нашем волчьем мире тебе не выжить!
— Ну а ты? Я не хочу уезжать! Неужели ты не можешь ничего для нас сделать?
— К сожалению, ничего.
Она помолчала. Не стала плакать, моя умница. Сказала только:
— Прощай, Гриша!
— Прощай, моя девочка! Будь очень счастлива! Меня прости. Я буду благодарен тебе до самой смерти, что ты была со мной! Я очень виноват, но сделать ничего не могу!
Она ушла. Я стал скрести снег. Я буду так скрести и скрести. Вон его еще сколько осталось!
И я жил. Худо-бедно, но жил. Ходил на фабрику. Понемногу она все-таки начала работать. И шерстяные ткани нашей фабрики были лучше импортных и дешевле. Стали к нам приезжать иностранцы, покупать продукцию, вести переговоры о совместном производстве. Появились и у меня небольшие деньги. Но настоящая моя жизнь была в гараже. Днем я махал метлой, а вечерами пил чай с ароматом персиков да как дурак смотрел на букетик ландышей в голубой вазочке. Еще я развлекался тем, что кормил собак. Тимка был мой любимец. Он был черной дворнягой с симпатичной веселой мордахой. Обожал класть голову мне на колени и подсовывал ее под руку, чтобы я его гладил.
Весной в гараже пели соловьи. Совсем рядом, по ту сторону забора, было старое кладбище. Они вили там гнезда. И в мае они заливались трелями так, что у меня заходилось сердце.
Ровно год прошел, как я познакомился с Машей. Я знал, что она вышла замуж. Закончился учебный год и в ее английской школе, и в институте. Муж увез ее показать ей свою далекую Америку, и в Москве Маши уже не было. Я ощущал ее отсутствие всем существом, как собака, будто с пересечением многих границ она выпала из моего жизненного пространства и умчалась куда-то в космос, куда улетают все души умерших.
Летом в гараже было жарко. Потом наступила осень. С ней пришли совсем черные дни. Внезапно навалилась тоска, глухая, как боль, что возникает за грудиной и ползет по руке, немея в пальцах. Тогда я ложился на топчан и незрячими глазами смотрел в потолок. Через несколько часов боль куда-то уносилась сама. Жена говорила, что надо класть под язык валидол, но я не хотел. Бог с ней, с болью, с женой, да и с валидолом. Впрочем, никакого валидола у меня все равно не было. И я засыпал под лай собак и тиканье старых, кем-то выброшенных на помойку и подобранных мной ходиков.
В один из таких тяжких осенних дней и возникла в дверном проеме моего гаража Машина мама. Я ее не звал. Я даже не хотел думать о том, зачем она пришла, и в то время, как руки мои автоматически наливали ей чай, я вспоминал, каким образом Витька, сосед, умудрился разбить весь перед у своих «Жигулей», будучи даже не сильно пьяным. Пока я это обдумывал, Машина мать достала из сумки тонкую пачку писем и отдельно плотный длинный конверт с официально напечатанным адресом. Она развернула этот конверт, и какие-то звуки наконец достигли моего слуха. Я услышал, что она плакала. Я взял у нее из рук официальную бумагу и прочитал. Это было письмо.