Страница 26 из 40
— Помогите, полиция, помогите!
Минго глянул туда-сюда в разные стороны узкого переулка. Лунный свет озарял темное ущелье. В пятидесяти ярдах за мусорными баками виднелась освещенная улица. Донеслись голоса и шаги бегущих с кухни людей.
Крик Мэри перекрыл этот шум:
— Беги, Минго, беги!
Сдернув фартук, Минго метнул его в мусорную корзину. Наверху заскрипело растворяемое окно. Показался хрупкий торс матери Осаки. Не издавая ни звука, она испуганно смотрела вниз, зажав рот руками. Он отпрянул в темноту и бросился по переулку в сторону улицы. Гулкое эхо сопровождало топот его шагов.
Выбежав на улицу, он убавил шаг. «Маленький Токио» был переполнен прогуливающимися прохожими. Он затерялся среди них, направляя свой путь мимо чистеньких и колоритных магазинов игрушек и кафе. Окна в «Маленьком Токио» всегда освещены, мусора нет, уличные фонари ярки, а фимиам из бесчисленных открытых дверей наполняет воздух благовониями. Минго Матео, как и все, не спеша фланировал в теплой декабрьской ночи.
Освещенность улицы постепенно убывала. Пошли темные склады, за ними начинался филиппинский квартал. Ночнушки, винные лавки, горелые гамбургеры, амбре дешевого одеколона из парикмахерских, массажные салоны, музыка игральных автоматов, шлюхи, и повсюду — его соотечественники, маленькие смуглые братья, изысканно одетые, нарочито отстраненные, опершиеся спинами на косяки дверей бильярдных, курящие сигары и поглядывающие то на звезды, то на цокающие мимо высокие каблуки.
У фонтана бильярдной Батана Минго заказал стакан апельсинового сока. Когда он поднес его к губам, кто-то коснулся его плеча и назвал его имя. Он опрокинул залпом стакан и повернулся. Рядом стоял Винсент Толетано. С ним были еще двое — Джулио Гонзалес и Аурелио Лазарио. И не взглянув на Толетано, Минго понял, зачем они оказались тут. Эти двое были членами правления Федерального Филиппинского Братства.
Джулио Гонзалес заговорил первым:
— Зайдем в заднюю комнату, Матео. Мы хотим с тобой немного поговорить.
Он был самым крупным из троих, заслуженный боксер, среднетяжеловес со сломанным носом.
— Говорить с Толетано! — ухмыльнулся Минго. — Да он просто стукач! Говорит, что попало!
Толетано парировал:
— Ты врешь, Минго. Я делаю это для пользы Федерального Филиппинского Братства. Ты дал клятву. Ты должен ее хранить.
Минго сказал:
— Невозможно хранить клятву. Я люблю Мэри Осака. Я выхожу из Братства.
— Не так просто выйти, — сказал Гонзалес. — Лучше пойдем и потолкуем немного.
— Я люблю Мэри Осака. Пошел к черту.
— А что, если я тебе сейчас закатаю лучший правый на всем Тихоокеанском побережье и вышибу все зубы?
Он поднес свой тяжелый смуглый кулак к носу Минго.
— Мне без разницы. Я все равно люблю Мэри Осака.
Аурелио Лазарио встал между ними. Образованный человек, Аурелио: бакалавр искусств, колледж в Помоне, доктор юридических наук, Калифорнийский Университет; ныне — посудомойщик в кафетерии Джейсона. Аурелио положил свою тонкую, мягкую руку на плечо Минго, и дружелюбно заговорил:
— Пойдем с нами, Минго. Никаких проблем не будет. Я обещаю тебе.
Минго смотрел в добрые глаза Аурелио Лазарио и знал, что Лазарио его друг, друг всех филиппинцев. Двенадцать лет он знал этого человека, все двенадцать лет, что он жил в Америке. Слава об Аурелио Лазарио разнеслась по всем Филиппинским Братствам на Тихоокеанском побережье. Лазарио, борец за права филиппинцев, лидер в этом спаржевом землячестве, с пулевыми ранениями, доказывающими это; Лазарио, который обеспечил их всех самыми лучшими жилищными условиями в Имперской долине. Аурелио Лазарио, пожилой мужчина тридцати пяти лет, с непокорной и не сломленной дубинками блюстителей порядка головой; на черносливе в Санта-Кларе, на рисе в Солано, на горбуше на Аляске, на тунце в Сан-Диего — везде бок о бок с братьями филиппинцами — Лазарио работал и страдал; и хотя он окончил университет и стал великим человеком для своих собратьев, лицо его, как и лицо Минго, было таким же смуглым, и его карие глаза были по-женски мягки и добры ко всем людям.
— Я пойду, — сказал Минго. — Мы поговорим.
Он встал со стула и последовал за ними между бильярдных столов к двери, ведущей в заднюю комнату. Гонзалес открыл дверь и включил одинокую лампочку, свисавшую с потолка. Комната была пыльной, пустой, с разбросанными на полу газетами. Гонзалес пропустил всех вперед, потом вошел сам и встал у двери, сложив руки на груди. Минго отошел в дальний угол, оперся на стену и, покусывая губы, стал сжимать и разжимать кулаки. Лазарио встал прямо под лампочкой, Толетано рядом с ним.
— Итак, ты влюблен, Минго, — улыбнулся Лазарио.
— Да, — сказал Минго. — И мне все равно, что будет.
Толетано сплюнул на пол.
— Японка. О-ой, это ужасно.
— Не японка. Американка. Родилась в Лос-Анджелесе. Американская гражданка.
— А ее папа, ее мама? — Толетано снова сплюнул. — Японцы!
— Я люблю не ее папу, маму. Я люблю Мэри Осака. Без ума от нее.
Гонзалес резко пересек комнату и прижал Минго к стене. Придерживая его правой рукой, он отвел левую на уровне носа Минго.
— Еще один раз скажешь, что ты любишь эту японку, и я закатаю тебе лучший левый на всем Тихоокеанском побережье.
Минго вытаращил глаза, лицо его стало пунцовым, но он упрямо пробубнил:
— Мэри Осака, я люблю тебя.
Лазарио поднял руку.
— Подожди, Гонзалес. Насилие тут не поможет. У него такие же права, как и у нас.
Гонзалес потряс правым кулаком у глаз Минго.
— У меня есть еще правый, лучший на всем Тихоокеанском побережье. Думается, мне придется пустить его в дело.
Лазарио отвел его в сторону.
— Давайте вернемся к фактам. Мы основали Объединенное Филиппинское Братство в знак протеста против японского вторжения в Китай. Мы обязались бойкотировать японские товары и иметь как можно меньше контактов с японцами. К сожалению, не все из нас в состоянии выполнять эти обязательства. Нам нужна работа. И иногда мы вынуждены работать на японских работодателей.
Вот как Лазарио — эрудированный человек — говорил, и все почтительно слушали его. Гонзалес достал сигару из нагрудного кармана своего спортивного пиджака и откусил кончик.
— Бойкотирование японских товаров — это одно, — продолжил Лазарио, — но любовь к японской девушке, которая вовсе и не японка, а американская гражданка от рождения… я не знаю. Может быть, Федерация сочтет возможным выйти за границы дозволенного в данном случае.
Гонзалес зажег сигару и удовлетворенно выпустил клуб дыма. Говорил Аурелио Лазарио — умнейший филиппинец на всем Тихоокеанском побережье, — и то, что он говорил, было непреложной истиной, пусть даже он — Гонзалес — и не понимал ни единого слова из сказанного. Притихший в углу Минго тер свою ушибленную шею и смотрел в пол. Толетано засунул руки в карманы. Он явно был не согласен с аргументами Лазарио.
Лазарио повернулся к нему.
— Винсент, ты был когда-нибудь влюблен?
Толетано считал, что да.
— Да, два раза, — лицо его смягчилось. — Два раза. Потрясающе, но грустно. Это больно так… — он тронул грудь в районе сердца, — здесь.
— Ты был влюблен в американку?
— Прекрасная американская девушка. В Стоктоне. Блондинка.
— И ты просил ее выйти за тебя замуж?
— Постоянно. Каждую минуту.
— И почему же ничего не получилось?
— Она была американка. Я был филиппинцем.
— Вот, Винсент, то же самое у Минго, понимаешь? Она японка по происхождению. Он — филиппинец. Мы должны быть выше предрассудков. Человеческое сердце не ведает ни рас, ни вероисповедания, ни цвета.
Толетано покачал головой в сомнении.
— Хороший филиппинец всегда чует японское. Тут разница. Американская девушка — это одно, японка — совсем другое.
Но Лазарио не принял этого аргумента.
— Любовь очень демократична, Винсент. Национальность — это случайность. Ты сказал, что был влюблен два раза. Кто была вторая девушка?