Страница 14 из 50
— Что же, по-вашему, выходит? — спросил Леша. — Где человек ни работает, какая у него профессия — это неважно? Важно, какой он сам.
— В общем — да.
Леша улыбнулся и подмигнул ребятам.
— Сергей Михайлыч, — нараспев сказал он. — Уважаемый товарищ начальник… Короче так: ведь бывают специальности, ну, скажем, героические. Вроде летчиков или саперов. Не за тот рычажок дернул и — крышка. А бывают обыкновенные, вроде нашей. Есть разница?
— Уволю я тебя, Леша, за такие слова, — пригрозил Сергей Михайлович.
— Да нет, без смеху… Вы отвечайте.
— Что нам спорить? Давай лучше у хлопцев спросим. Нравится тебе наша специальность? — обратился Сергей Михайлович к Юрке.
— Конечно нравится, — сказал Юрка. — У вас совсем другое дело… Как раз у летчиков обыкновенная, а у вас — нет. Я же знаю: у меня самого отец летчик. Для него летать — ерунда. Он по восемь часов летает.
— Понятно, понятно, — поддакнул Сергей Михайлович. — И в туман летать не любит?
— Не любит. Но летает, если нужно.
— И сильного ветра не любит?
— Да…
— И садиться на полянки вместо аэродрома ему совсем не нравится?
— Не нравится, — подтвердил Юрка, не понимая, куда клонится разговор.
— А садится?
— Конечно. Но ведь это же так… работа.
Петька, который уже давно елозил по траве, вскочил на ноги.
— Работа, работа! — крикнул он. — А реактивные!.. Быстрее звука! Тоже — работа?
— Про реактивные я не говорю, я про обыкновенные.
— А хоть и обыкновенные! Полетай на морозе в открытой кабине!
— Да чего ты мне рассказываешь! — возмутился Юрка. — Получше тебя знаю.
— А знаешь, так молчи!
— Не замолчу.
— Нет, замолчишь!
Петька сделал шаг к Юрке. Юрка выставил вперед плечо.
— Бей его! — развеселился Леша. — Если так не переспорить, — бей по зубам. Сразу поймет. Кулак все объяснит.
Вид у спорщиков был грозный. Чересчур грозный, чтобы можно было не смеяться. Вслед за Лешей рассмеялись и все остальные.
Петька и Юрка снова уселись на траву, потому что драться, когда все смеются, не имеет смысла.
— Странное дело, — сказал Сергей Михайлович. — Одному не нравится летать в туман, а он летает. Другой считает свою специальность обыкновенной, но не вылезает из тайги шестой год. Третий говорит, что летать — ерунда, а четвертый готов защищать летчиков… кулаками. Спросим пятого. Ты как думаешь, Лена?
— А я… — не сразу ответила Лена. — Я сама не знаю… Я бы пошла работать все равно куда… — она не договорила и ушла в палатку.
— Вот и выходит, что я — барбос… — растерянно сказал Сергей Михайлович. — Какая глупость! — Он встал и тоже направился в палатку.
Так окончился спор о профессиях и о романтике, которая то ли есть, то ли нет, но которую все почему-то ищут за тридевять земель.
Когда ребята прощались, Сергей Михайлович сказал Юрке:
— Спорили, спорили, и выходит — зря? Так и не решили, какая профессия интересней… Верно, Юра?
Юрка взглянул на Сергея Михайловича, вздохнул и сказал:
— Знаете, Сергей Михайлович… Только вы не обижайтесь. Вы — хитрый, — и побежал вдогонку за ребятами.
10. Урок борьбы
Два удивительных события случились в Усть-Каменске.
Первое — в доме Петьки.
Его мать, вернувшись с работы, увидела Петьку, сидевшего за столом в одной тельняшке. Рядом — Сенька, склонив голову набок, морщил лоб, пыхтел и нетерпеливо двигал локтями.
— А вот и не так… — приговаривал Сенька. — А мамка не так шьет.
Получив подзатыльник, Сенька мотнул головой, но стерпел: пожалеть было некому, и потому реветь не имело смысла.
Оба так увлеклись, что не заметили, как пришла мать.
Первым ее увидел Сенька. Он улыбнулся, но тут же вспомнил о подзатыльнике и захныкал.
Мать подошла к столу, заглянула через плечо сына и ахнула.
Петька пришивал пуговицу к рубашке.
В этом не было бы ничего удивительного, если бы за иглу взялся кто-нибудь другой. Но Петька!.. Он вечно ходил с растерзанным воротом; если какой-нибудь забор в Усть-Каменске красили утром, то можно было не сомневаться, что вечером на Петькиной рубашке окажется свежая полоса; когда он подружился с мотористами, на штанах появились пятна мазута. Он заходил к рыбакам и возвращался облепленный рыбьей чешуей. Но все эти мелочи не смущали его, как не смущает промасленный комбинезон рабочего человека.
И вдруг — пуговица.
Закончив работу, он отпилил нитку тупым ножом и только тогда, взглянув на мать, пояснил:
— Она уже давно оторвалась, а ты не замечала. Что я, обязан без пуговицы ходить?
— Да ты бы сказал, Петенька, — смутилась мать.
— Чего тут говорить. Делов-то… А ты, мам, лучше купи мне рубашку.
— Да что это тебя на одежду потянуло? Обожди — сошью.
— Нет, мам, купи. Ты шить долго будешь, а мне обязательно для завтра нужно. Пойдем, купи сейчас.
— Зачем она тебе сейчас, новая?
— Нужно…
— Обожди хоть до получки: три дня осталось.
— Ничего ты, мама, не понимаешь! Ну займи. Мне сейчас нужно, а потом можно опять продать.
Мать качала головой и удивлялась. Но Петька стоял на своем и, в конце концов, потащил ее в магазин.
Второе событие произошло в доме Аленовых в тот же день.
— Папа, — спросил Юрка, — как ты думаешь, если человек — слепой, его можно вылечить?
— Смотря какая слепота. Одного можно, другого нет.
— Ну, если он совсем такой, как другие люди. Глаза у него обыкновенные, даже не заметно, что он не видит.
— Не знаю, Юра, я ведь не врач. Зачем тебе это знать?
— Потому, что я глазным врачом буду. Я уже решил!
— Уже решил — рассмеялся отец. — А почему не хирургом или невропатологом?
— Ничего смешного нет, — обиделся Юрка. — Ты ведь не знаешь, как некоторые переживают. Им видеть все хочется, а они не могут.
— Ой, Юрка, опять, наверное, новую книжку прочитал… Ты же путешественником хотел быть.
— Я и буду путешествовать. Буду ездить и лечить. Другой, может быть, десять лет собирается к профессору поехать, а тут я сам поеду.
— Маша, слышишь? Юрка наш специальность переменил. Глазным профессором будет!
— Слышу, — отозвалась мать. — Обедать идите, профессора, суп стынет.
Вот так всегда! В самые ответственные, в самые важные минуты твоей жизни, когда в душе у тебя просыпается что-то благородное, когда решается твоя судьба и ты ждешь совета, на столе появляется… суп.
Это глупо! При чем тут суп? В эту минуту ты можешь совершить подвиг. Но родители привыкли к тому, что ты фантазер; они смотрят на тебя с добродушной усмешкой и не хотят, не могут понять, что ты говоришь серьезно. Они шутят… Это легче — отшутиться, чем ответить по-настоящему. А ведь так хочется, чтобы с тобой поговорили серьезно хоть один раз в жизни!
Глядя на Юрку, отец и мать улыбаются — совсем не обидно, даже ласково. Но именно поэтому никогда не узнают они о девочке со светлой косой, которая смотрит так, будто старается разглядеть что-то очень далекое.
Вечером Юрка и Петька встретились на улице. Они поговорили о разных делах, но, как и полагается мужчинам, ни словом не обмолвились: один — о новой рубашке, другой — о своем решении стать врачом.
Потом они пошли к Димке, чтобы договориться назавтра выехать пораньше. Димкин дом стоял с края, у самой тайги. Здесь было тихо. Дорога поросла мелкой пыльной травой, и лишь на середине пролегла колея, пробитая аэропортовскими бензовозами.
Димка сидел прислонившись к забору; в руках у него была глиняная кошка со щелью в голове — копилка. Он тыкал в щель палочкой, обмазанной клеем.
— Ты чего делаешь?
— Хочу деньги достать, посчитать. Мелочь вытряс, а бумажки не вылезают. Разбивать жалко.
— Много у тебя?
— Рублей восемь.
— А мы и не знали, что у тебя деньги есть, — сказал Петька. — Когда на лодку собирали, ты три рубля дал. Хитрюга ты, Димка.
— Так то совсем на другое… Я на ружье собираю. Сами же будете просить пострелять.