Страница 12 из 13
Есть и другая сторона в этом общественном признании князя. Князь и вассалы, князь и народ составляют единое целое, связанное феодальными отношениями. Народ составляет неизменный и безличный фон, на котором с наибольшей яркостью выступает фигура князя. Народ как бы только обрамляет группу князей. Он выражает радость по поводу их посажения на стол, печаль по поводу их смерти, поет славу князьям при их возвращении из победоносных походов; он всегда выступает в унисон, без единого индивидуального голоса, массой, в которой неразличимы отдельные личности, хотя бы безымянные, вроде тех безликих групп, которые условно изображаются на иконах и фресках аккуратно разрисованными рядами голов, за ровным первым рядом которых только едва выступают верхушки голов второго ряда, за ним третьего, четвертого и т. д. – без единого лица, без единой индивидуальной черты. Их единственное отмечаемое достоинство – верность князю, верность феодалу.
Это вполне согласуется с основами феодальной идеологии. Князья постоянно требуют от населения верности себе. В свою очередь, и население неоднократно заверяет в летописи князя о своей верности. Верность, преданность и любовь к князю народа окружают его, как ореолом. Могущество феодала тем больше, чем более преданы ему народ и вассалы. Чтобы возвеличить князя, надо подчеркнуть преданность ему его людей, готовность их в любое время выступить со своим князем по его призыву.
Описания преданности горожан своему князю обычны в летописи: народ, горожане, вассалы постоянно изъявляют готовность сложить за своего князя головы, заверяют его в своей верности и любви к нему. Изяслав Мстиславич входит в Киев, «хваля и славя бога… и выидоша противу ему множество народа и игумени с черноризци и попове всего города Кыева в ризах»[99]. Горожане радуются княжескому «седению» в их городе[100]. Они действуют по формуле: «Мы людие твое, а ты еси нашь князь»[101]. Подобно тому как полки «жадахуть боя» за своего князя[102], и горожане заявляют князьям: «Аче ны ся и (с) детьми бити за тя, а ради ся бьем за тя»[103] или: «Кде узрим стяг ваю, ту мы готовы ваю есмы»[104]. Горожане обещают князю оставаться верными в самых сильных выражениях: «…оли ся с ним, смертью розлучити», – говорят смоляне о сыне Ростислава Мстиславича[105]. Галицкий летописец дал в своих записях красочное описание встречи горожанами своего князя Даниила Романовича: «Они же вокликнувше реша: „яко се есть держатель нашь, Богом даный“ – и пустишася яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды ко источнику»[106].
Самому суровому осуждению подвергаются летописцем те горожане, которые проявляют к князьям «злое неверьствие»[107], и, напротив, получают одобрение те, которые твердо держатся своего князя, своей княжеской ветви – «племени Володимера»[108] или «племени» Мстислава и не могут «рукы подьяти» на его представителей[109]. Во всех случаях изъявления преданности горожане выступают как единое целое – безликой и сплоченной массой. Душевные движения всех новгородцев как единого целого широко представлены, например, в Новгородской первой летописи. Новгородцы то радуются своему князю, то печалятся его неудачам, то выражают ему преданность. Их отношения с князьями идилличны. Новгородцы заявляют Мстиславу Мстиславичу: «Камо, княже, очима позриши ты, тамо мы главами своими вьржем»[110]. Они идут с ним на юг, но под Смоленском отказываются идти дальше, и тогда Мстислав, «человав всех, поклонився поиди»[111]. Впрочем, на следующий год сам Мстислав отказывается от новгородцев – «суть ми орудия в Руси, а вы вольни в князех»[112], – и новгородцы не в обиде. Патетически заявленная верность князя народу и народа князю могла при известных условиях нарушаться со взаимного согласия. Во всяком случае, нарушения верности не становились реже от того, что верность эта прокламировалась при всяком удобном случае с аффектацией и официальной торжественностью.
Верность народа, дружины князю подкрепляется феодальной верностью ему его вассалов. Верность – основная положительная черта и народа, и вассалов князя в изображении летописца. Главная обязанность вассалов – «ездить подле стремени князя»[113], т. е. верно выполнять князю военную службу, участвовать в его походах и войнах. Мужи целуют крест своим князьям «добра хотети и чести стеречи»[114]. Вассалы князя выражают готовность немедленно прийти к нему на помощь. Венгры говорят Изяславу Мстиславичу, что они «готовы», а «комони» «под ними»[115]. Черные клобуки заверяют Изяслава Мстиславича и Вячеслава Владимировича: «Хочем же за отца вашего за Вячьслава и за тя, и за брата твоего Ростислава, и за всю братью, и головы свое сложити, да любо честь вашю налезем, пакы ли хочем с вами ту измерети»[116]. То же говорят и берендеи Юрию Долгорукому: «Мы умираем за Русскую землю с твоим сыном и головы своя съкладаем за твою честь»[117]. Обещание умереть за своего сюзерена Владимира Васильковича дает и Литва: «Володимере, добрый княже, правдивый! Можем за тя головы свое сложити; коли ти любо, осе есмы готовы». Литовцы же говорят ему, приходя к Берестью: «Ты нас возвел, да поведи ны куда; а се мы готовы, на то есмы пришли»[118].
Атмосфера неуклонного выполнения вассальной службы князю служит его возвеличиванию. В вассальную службу включается даже боевой конь князя. Преданность коня служит как бы назидательным примером для вассалов князя и заставляет воздать ему почести. Конь Андрея Боголюбского, пожертвовав собой, спас ему жизнь и был им похоронен с почестями: «Конь же его (Андрея Боголюбского. – Д. Л.), язвен велми, унес господина своего, умре; князь же Андрей, жалуя комоньства его, повеле и погрести над Стырем»[119].
Вассальная верность далеко не бескорыстна. Она оплачивается князем его «лаской», «хлебом», «медвяной чашей» и дорогим «портищем», но от этого отнюдь не становится в глазах писателя XII–XIII вв. менее похвальной. Напротив, авторы часто говорят с похвалой о верности, как бы оплачивающей доброту князя.
Верность князю так выразил в своем «Молении» Даниил Заточник: «Яз не могу, как на свет посмотрити и на луну солнечну, то аз, госпоже осподарыне, на государя подумати за его доброту и ласку, и за портище дорогоценное, и за его хлеб и сол, и за чашу медвяную»[120]. О том же портище вспомнил и Кузьмище Киянин, когда упрекнул за измену своему князю Андрею ясина Амбала: «Помнишь ли… в которых порътех пришел бяшеть (к князю. – Д. Л.)? Ты ныне в оксамите стоиши, а князь наг лежить»[121]. О хлебе и чаше говорит летописец и в похвале ростовскому князю Васильку Константиновичу: «Кто ему (Васильку. – Д. Л.) служил и хлеб его ел, и чашю пил, и дары имал, тот никако же у иного князя можаше быти за любовь его»[122]. Феодальная верность – это как бы плата вассала за его кормление и защиту. За измену своему князю Даниил Заточник предлагает: «За тую лихую меру от булатна меча своею мне головкою отлити та чаша медвеная кровию»[123]. Медвяная чаша отольется изменнику чашею крови. Измена князю – самое большое преступление, и в действительности за нее полагалась смертная казнь[124].
99
Лаврентьевская летопись, под 1146 г. // Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Л., 1926. Т. 1. Вып. 2. С. 313.
100
Ипатьевская летопись, под 1160 г. С. 345.
101
Там же, под 1159 г. С. 339.
102
Там же, под 1174 г. С. 391.
103
Там же, под 1159 г. С. 339.
104
Там же, под 1149 г. С. 268; Там же, под 1146 г. С. 230.
105
Там же, под 1168 г. С. 362.
106
Там же, под 1235 г. С. 517–518.
107
Ипатьевская летопись, под 1147 г. С. 250.
108
Там же, под 1173 г. С. 383 (о новгородцах).
109
Лаврентьевская летопись, под 1140 г. С. 308. «Кияне же рекоша: „Княже! ты ся на нас не гневай, не можем на Володимире племя рукы възняти“» (Ипатьевская летопись, под 1147 г. С. 243; ср.: Там же. С. 246).
110
Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, под 1214 г. М.; Л., 1950. С. 53.
111
Там же.
112
Там же, под 1215 г. С. 53.
113
Ипатьевская летопись, под 1147 г. С. 245; под 1152 г. С. 320.
114
Там же, под 1150 г. С. 278.
115
Там же. С. 287.
116
Там же, под 1151 г. С. 295.
117
Там же, под 1155 г. С. 330.
118
Там же, под 1282 г. С. 586.
119
Ипатьевская летопись, под 1149 г. С. 272–273.
120
Зарубин Н. Н. Слово Даниила Заточника. С. 36.
121
Ипатьевская летопись, под 1175 г. С. 401.
122
Лаврентьевская летопись, под 1237 г. С. 467.
123
Зарубин Н. Н. Слово Даниила Заточника. С. 36.
124
См. выше.