Дорогой длинною

Тот запрягал гнедых: быстро, без обычных ласковых слов и поглаживаний. Варька собирала в узел посуду, скатывала рогожу. Заметив Настю, сквозь зубы буркнула:

– Помогай.

Вдвоём они сняли шатёр, сложили на телегу жерди, свернули полотнище. Увязывая перину и подушки, Настя еле-еле подавила желание ткнуться лицом в пухлый узел да и остаться так. Минувший вечер разом встал в памяти, и теперь уже было понятно: Илья не забыл о вороных.

Когда она справилась с собой и, глотая слёзы, поволокла подушки к телеге, Илья уже стоял рядом с сестрой и вполголоса говорил:

– Гнедых не жалей, гони. Доедете до Баскаковки, там только придержишь. И целый день чтобы!

– Угу.

– Тяжело будет, но потерпи. Не вздумай напоить посреди пути!

– Знаю.

– Лучше всего вам до Серденева доехать. Там переждёте, дашь коням отдохнуть, а ночь опять проедете. Всё поняла?

– Всё.

– Ежели чего - знаешь, как быть.

– Да.

Варька отвечала не поднимая глаз; Илья тоже смотрел в сторону. Небрежно хлопнув по шее одну из лошадей, он обернулся, посмотрел на жену.

– Садись в телегу, Настя, застудишься.

– Илья… - задохнувшись, начала она. - Что ж ты делаешь?..

Настя не договорила: Илья подошёл к ней вплотную, сжал запястья. Сжал несильно, не желая причинить боли, но Настя невольно охнула: тяжёлый, незнакомый взгляд мужа испугал её.

– Молчи. - глядя в упор, спокойно сказал Илья. - Не серди бога. Лучше за мою удачу молись.

– Но…

– Езжайте.

Илья даже не повысил голоса, но Настя не пыталась больше возражать.

Он отпустил её руки и, не прощаясь, шагнул в туман, разом скрывшись в нём с головой.

– Дэвлэса! - крикнула ему вслед Варька. Подождала, пока Настя заберётся в телегу, вскочила на передок и, закрутив кнутом над головой, с ненавистью закричала:

– Да пошли вы, проклятые, шкуру сдеру!!!

Гнедые сорвались с места, и телега полетела.

Варька гнала лошадей до полудня. Мимо Баскаковки, нищей деревеньки из двух десятков покосившихся хат, пронеслись как на крыльях, доскакали до большого села на обрыве реки, вымчались на большак, - и только там Варька немного отпустила вожжи. Повернулась и зло сказала:

– Ну, что ты воешь? Сколь можно-то? Всю телегу залила!

Настя приподняла с подушки мокрое от слёз, вспухшее лицо с налипшими на него волосами. Хотела что-то сказать, но сквозь стиснутые зубы опять прорвалось рыдание, и она снова тяжело упала вниз лицом. Варька с досадой отвернулась, ещё ослабила вожжи, и кони пошли шагом. Глядя на их спины, Варька медленно проговорила:

– Слушай, а как же ты дальше собираешься? Глянь, четвёртый день замужем, - а уж слезами умываешься. Что же дальше-то будет? Илья такой, какой есть, другим уж никак не сделается. Значит, зачем-то богу такой дух нечистый понадобился на свете… И знала ты про него всё ещё в городе. И что таборный, и что вор лошадиный, и что никакой другой жизни ему не надо.

Вспомни, как он в Москве на стену лез! Даже среди ночи во сне коней требовал! Если бы не ты с красотой твоей, - месяца бы мы с ним в хоре не просидели!

Настя села. Взяла старый медный чайник, неловко, то и дело проливая на юбку, начала глотать воду из носика. Варька, держа в руках вожжи, молча смотрела на дорогу. Через некоторое время, не оглядываясь, сказала.

– Не сердись на меня, Настька. Мне ведь тебя жалко. Пропадёшь ты с ним, поганцем…

– Не пропаду. - подавив горький, тройной вздох, отозвалась Настя. – Одно ты верно сказала: знаю я, за кого пошла. И никого другого не хочу.

Погоняй лучше. А хочешь, я тебя подменю?

– Ты?.. - невольно усмехнулась Варька. - Да они тебе руки повыворачивают. Сиди уж, нос вытирай, а то горит фонарём. Скоро Серденево проедем, там отдохнём. А опять плакать захочешь - пой. Помогает.

– Варька, скажи… - Настя запнулась. - Ты не бойся, я реветь уж больше не буду, но мне знать надо. Если его поймают - тогда что?

– Убьют. - коротко сказала Варька. Настя зажмурилась. Варька закусила губы; подумала о том, что, наверное, ни к чему рассказывать невестке о том, что пойманных конокрадов бьют всей деревней, бьют люто, долго, до смерти, и ни разу не было случая, чтобы крестьяне, понадеявшись на власть, послали за урядником.

– Не думай о таком. И говорить про это не нужно: удачу спугнём. Лучше молись. Я тебе ещё вот что скажу: Илья с двенадцати лет при таких делах.

И до сих пор везло. И я так думаю, что ты ему ещё больше удачи принесёшь.

Красота - она всегда к счастью.

Настя не отвечала, но и всхлипов из телеги больше не было слышно.

Протяжно вздохнув, Варька положила на колени вожжи, потёрла уже начавшие ныть плечи, осмотрелась. До Серденева оставалось не больше трёх вёрст.

Остановились за селом, на берегу неглубокого пруда. Измученная Варька распрягла гнедых, которые тут же пошли в воду, собралась было сразу же завалиться спать в тени под телегой, но Настя уговорила её выкупаться. На берегу пруда не было не души, всё село, от мала до велика, работало в поле, и обе цыганки вдоволь наплавались в прогревшейся, зелёной воде. После купания захотелось есть, они разделили пополам холодную картошку и хлеб, запили тёплой водой из чайника, и Варька заснула едва опустив голову на подушку. Настя прилегла было тоже, но, провертевшись с боку на бок около часа, поняла, что спать всё равно не сможет. Она помыла опустевший котелок, разложила на солнце свою и Варькину рубашки, пробралась сквозь заросли репейника и лебеды к дороге и долго-долго стояла под горячим солнцем, вглядываясь вдаль, всё надеясь, - вот-вот покажется… Но на дороге не было ни души. Вздохнув, Настя вернулась к телеге и до вечера сидела у края воды, обхватив колени руками и глядя на весёлую игру быстроногих водомерок.

Варька проснулась, когда уже смеркалось. Позёвывая, выбралась из-под телеги, почесала растрёпанную голову, поискала глазами солнце:

– Ого, уже закатывается… Пойду-ка я в село. Там сейчас хорошо, пусто…

– Кому же гадать будешь? - удивилась Настя. Варька ничего не ответила, только хитровато подмигнула, повязала голову платком и широким шагом направилась в сторону Серденева.

Вернулась она быстро, бегом, запыхавшаяся и довольная. Настя, ожидавшая её не ранее чем через два часа, испуганно вскочила:

– Что стряслось? Илья?..

– Нет! Держи! - улыбаясь во весь рот, Варька встряхнула подвязанный узлом фартук, - и к ногам Насти вывалилась пёстрая курица со свёрнутой головой.

– Прячь! И скатывай рогожу скорей! А я запрягу!

Настя заметалась вокруг телеги. Варька, гортанно гикая, подогнала гнедых, ловко и быстро разобрала шлеи с постромками, укрепила дышло, затянула упряжь, - и через несколько минут телега опять катилась по пыльной дороге.

– Ух, какой у нас к вечеру навар будет! - Варька, сидя на передке, передавала Насте одну за другой четыре луковицы, восемь картошек, три сморщенные прошлогодние моркови и несколько чёрствых горбушек.

– А это откуда? - по поводу курицы Настя даже не стала спрашивать: и так было понятно.

– Да нашла там девку-невесту хромоногую, мужа ей нагадала к этой осени… Ну, наварим супа, Илью накормим, авось не прибьёт! - Варька засмеялась, но Настя не смогла улыбнуться в ответ.

Ночью, как велел Илья, не останавливались, ехали неспешным шагом.

Выспавшаяся Варька тихо понукала гнедых, поглядывала на вставший над дорогой месяц. Повернувшись, шёпотом спросила:

– Настя, не спишь? Так я запою.

Настя не ответила. Варька причмокнула в последний раз. Положила кнут себе на колени. Негромко запела:

– Ах, доля-доля ты моя, доля горькая,

На всём свете я,

ромалэ

, без родни…

– Ах, пропадаю, погибаю, мать моя… - вполголоса подтянула ей Настя. Она лежала в телеге на спине, закинув руки за голову; смотрела на низкие звёзды.