Дорогой длинною

Куда тебя, Масленица, посадить?

Чем тебя, Масленица, угостить?

В середине процессии Илья разглядел фигуры студента Рыбникова и Митро. Они несли на плечах чучело Масленицы. Сначала Илье показалось, что Масленица, как обычно, скручена из соломы и тряпок, но, приглядевшись, он заметил в чучеле некоторую странность. Оно вело себя необычайно бойко, вертелось по сторонам и вовсю размахивало руками и ногами - так что Митро, ворча, уже примеривался дать чучелу шлепок. Илья нахмурился, озадаченно потёр глаза - и вдруг, хлопнув себя по коленям, расхохотался. На плечах Митро и Рыбникова восседал Кузьма, наряженный в вывернутую наизнанку овчину и подпоясанный мочалом. Его кудлатую голову венчал парик из соломы, перевязанный праздничным платком Макарьевны, который та тщетно искала всё утро. Физиономия Кузьмы была разрисована жжёной пробкой и сажей, намазанные свёклой щёки горели, как у самоварной бабы, а зубы сверкали в ухмылке. В руках Масленица держал целую пачку блинов и уминал их с завидным аппетитом, при этом почтительно отворачиваясь от Митро и капая маслом и сметаной точно на голову Рыбникову. Тот ревел:

– Эй, ты там, Масленица! Хватит жрать, сброшу не то!

– Ах, извиняйте, Никита Аркадьич! - сверху торжественно спускался золотистый, круглый, измазанный сметаной блин. - Извольте откушать, не побрезгуйте!

Блин целиком исчезал в огромной пасти Рыбникова, а Кузьма уже размахивал следующим. Увидев стоящего у ворот Илью, он заболтал ногами, требуя остановиться, и через всю улицу запустил свёрнутым вчетверо блином. Илья ловко поймал его, сунул в рот, поклонился:

– Спасибо, матушка Масленица!

– На здоровье, дорогой мой, не обляпайся, - важно ответил Кузьма.

– Илья, к нам! - закричали цыганки.

Илья дожевал блин и, перешагивая через осевшие сугробы, пошёл к процессии. Оглушительно ревела гармонь в руках рябого Сёмки, фабричные девки приплясывали на ходу, стреляли глазами в ухмыляющихся цыган.

Девушки мадам Данаи жались к тротуару, не очень уверенно подпевали Масленице. Неожиданно все остановились, толпа раздалась, расступилась изнутри, и Илья, протолкавшись к этому освободившемуся пятачку, увидел, как в середине его пляшет Настя. На ней было новое голубое платье, мечущееся под распахнутым полушубком. Красная шаль сползла с волос на шею, и чёрная растрепавшаяся коса прыгала на плече. Свежее, разрумянившееся лицо Насти сияло. Подбоченившись, она притопывала по-русски, как деревенская баба: снег комьями летел из-под её сапожек. Солнце дробилось на её золотых серьгах.

Ах ты, Масленица, Масленица,

Сударыня-Масленица!

Мы проводим Масленицу –

Колесом покатится!

Мельком она взглянула на Илью. Он неуверенно улыбнулся, шагнул было вперёд, но Настя, не поздоровавшись, глянула куда-то через его плечо, блеснула зубами - и из толпы фабричных к ней медведем вылез рыжий ткач Ерёмка в драном зипуне. Настя серьёзно поклонилась ему. Ерёмка смущённо хмыкнул, покраснел так, что не видно стало веснушек. Фабричные загоготали. Ерёмка ухнул, крякнул, бросил в снег потрёпанный картуз - и затопал вокруг смеющейся Насти, взмахивая длинными рукавами, и не в склад не в лад заорал камаринского:

Эх, камаринский мужик,

Он бежит, бежит, бежит!

Сам подпёрдывает,

Штаны поддёргивает!

Настя закружилась перед Ерёмкой. Она была совсем близко от Ильи: кисти её шали мазнули его по лицу, но Настя, не заметив этого, ещё пуще забила дробушки. Вокруг смеялись, кричали, хлопали в ладоши. Дурниной ревела гармошка. Маленькая Аделька из заведения мадам Данаи, повизгивая, отплясывала что-то вроде французской польки, и золотистые кудряшки подскакивали у неё на затылке. Настя со смехом схватила её под руку, вдвоём они ухватились за Ерёмку, тот поймал за рукав высоченного полового с испитым сизым лицом, и вскоре по Живодёрке закружился, запрыгал разрастающийся хоровод.

Настроение у Ильи упало. Он уже начал оглядываться, прикидывая, как бы поскорее выбраться из праздничной толпы, и вдруг увидел Варьку, сломя голову бегущую по Живодёрке. Она была без платка, без полушубка, в едва накинутой на плечи шали, и Илья сразу же понял: что-то стряслось.

– Варька, куда ты?

Варька, не ответив ему, врезалась прямо в танцующую толпу. Растолкала всех, пробилась к Митро, повисла у него на плече и что-то взахлёб, сбивчиво зашептала. Митро молча слушал, и с его лица медленно сползала улыбка.

Нахмурившись, он кивнул, сбросил Кузьму на руки Рыбникову и, не слушая возмущённых воплей обоих, быстро вышел из толпы.

С другой стороны улицы, оттеснённая туда хороводом, к брату проталкивалась Настя. Шаль упала с её плеч на снег. Илья, помедлив, поднял её, но Настя даже не обернулась.

– Варенька! - тревожно окликнула она. - Что случилось?

Варька запнулась, неуверенно оглянулась на Митро. Тот хмурился, смотрел в землю.

– Ольга… Наша Ольга… Началось, кажется.

– Как?! Уже? Прямо сейчас?! - всполошилась Настя. - А Макарьевна там?

За Колесихой послали кого-нибудь? Живо, бежим туда!

Она рванулась было с места - и остановилась. Выжидающе взглянула на Митро. Тот стоял не двигаясь, упорно смотрел на свои сапоги. Лицо Насти напряглось.

– Ты не пойдёшь? - в упор спросила она.

Митро пожал плечами. Хмуро сказал:

– Ни к чему.

– Да ты с ума сошёл, что ли? - отчаянно и звонко, так, что все обернулись на неё, закричала Настя. - Идём! Идём! Идём!

Она вцепилась в рукав брата, дёрнула раз, другой, топнула сапожком – и добилась всё-таки того, что тот сделал несколько неохотных шагов. Варькина шаль мелькала уже у ворот. Настя ускорила шаг, таща за собой Митро и поминутно оборачивая к нему рассерженное и испуганное лицо. Илья с шалью Насти в руках шёл следом. Сердце колотилось, как зажатый в кулаке птенец.

По дому плавали сизые пласты дыма. В первую минуту Илья испугался, что начался пожар. Но из дымной завесы вынырнуло сморщившееся, с зажмуренными глазами лицо Варьки. Она бежала к двери, держа в вытянутых руках чадящую сковородку. Сильно пахло горелым тестом.

– Макарьевна про блины забыла! - Варька, размахнувшись, отправила сковородку прямо в снег у крыльца. - Ольга закричала, она всё бросила - и к ней…

Фу-у-у… Дверей не запирайте.

Рванувшийся в дверь сквозняк затеребил ситцевую занавеску, сбросил со стола на пол обрывок газеты. Из горницы появилась Макарьевна. Её всегда аккуратно повязанный платок был сбит набок, сморщенные руки суетливо мяли передник.

– Вас какие черти принесли? - закричала она на цыган. - На что вы тут сдались? Под ногами вертеться?

– За Колесихой послали? - перебила её Настя.

– Послали, тебя не спросились… - проворчала Макарьевна.

Мимо с ушатом кипятка пробежала соседка - низенькая, круглая, как колобок, Аграфена. На припечке грелись полотенца. Из горницы доносились странные, низкие стоны. Илья, как заворожённый, стоял у двери и вслушивался в них до тех пор, пока прибежавшая Варька не дёрнула его за рукав:

– Примёрз, что ли? Нельзя тут. Идём на кухню.

В маленькой кухне не было никого. Возле печи стоял почти полный чугунок теста, рядом - повязанная тряпицей корчага молока. Занавеска слепила, как первый снег. Настя, бледная, большими шагами ходила по кухне. Илья подал ей шаль. Она взяла не глядя, торопливо набросила её на плечи. Стоящий у порога Митро исподлобья взглянул на сестру.

– На кой чёрт ты меня сюда притащила? - тихо и зло спросил он. Настя метнула на него сердитый взгляд, отвернулась. Митро шагнул к двери.

– Бэш[63]. - не оглядываясь, сказала Настя.