Дорогой длинною

– Варька, Варька! - наперебой закричали из-за стола.

– Варька! - гаркнул Илья.

Испуганная Варька прибежала из кухни, на ходу вытирая руки полотенцем:

– Что, что, что? Чего вам подать? Чего не хватает?

– Спой нам, чяёри, - с усмешкой сказал Митро.

Варька уронила полотенце. Растерянно посмотрела на брата.

– Спой, - Илья тоже взял гитару. - Тебя все просят.

Варька не стала ломаться. Встала рядом с братом, привычно кивнула Митро и Кузьме, подождала первого аккорда. И взяла - высоко и весело:

Шэл мэ вэрсты[54], шэл мэ вэрсты, милая, прошёл, – Ай, нигде пары себе я не нашёл!

Варька пела, как в хоре, - чисто, звонко. На лицах цыган появились улыбки. Никто из таборных не знал этой песни, и второй куплет подхватили только Настя, Митро и Кузьма:

Ай, дрэ форо, дрэ Москва[55]мэ пришёл –

Гожона ромня[56] себе нашёл!

Сашенька-Машенька, чёрные глаза –

Зачем сгубила бедного меня?

Мелодия стала чаще, и Варька пошла плясать. Цыгане весело загудели, раздвинулись. Илья взволнованно смотрел на разгоревшееся лицо сестры, на качающиеся тяжёлые серьги, на вьющийся вокруг ног бархат платья. И никак не ожидал, что она вдруг остановится перед ним, поклонится до земли, мазнув по полу кистями дорогой шали, и улыбнётся лукаво и широко, как не улыбалась ни одному гостю в ресторане. Она вызывала брата плясать, и цыгане восторженно заорали:

– Давай, морэ!

– Помоги сестре! Гостей уважь!

Песня носилась по тесной комнате, хлопали в ладоши цыгане, подкрикивали женщины, две гитары захлёбывались озорной плясовой, - и разве можно было удержаться на ногах? Илья сорвался с места, взвился в воздух рядом с сестрой, припечатал каблуком загудевший пол. Как где-нибудь в деревенской избе под Смоленском, или в таборе, на вечерней заре, у гаснущих углей, или на свадьбе какой-нибудь черноглазой девчонки. И не нужно смотреть по сторонам, дрожать - вдруг получится плохо, вздрагивать от острого, неласкового взгляда хоревода, совать за пазуху пожалованные рубли… А Варька уже кинулась к порогу, за руки втянула в круг невесток деда Корчи, и те заплясали тоже, мелькая босыми ногами из-под обтерханных юбок. Илья подлетел к столу, топнул сапогом перед старой Стехой. Все покатились со смеху:

– Ну, давай, пхури[57]…

– Такой чяво вызывает…

– Да пропадите вы все пропадом! - объявила старуха, вставая с места. И поплыла по кругу, мелко-мелко дрожа плечами, и развела руками, и поклонилась мужу. Дед Корча вскочил, по-молодому взъерошив пятернёй седые кудри, ударил по голенищу сапога раз, другой, третий… Вскоре плясали все.

Дети вертелись под ногами у взрослых, с визгом носилась по кругу Варька, вскидывался в воздух, колотя себя по груди и голенищам, кривой Пашка, и бешено сверкал его единственный разбойничий чёрный глаз. Пол гудел, трещали ветхие половицы, содрогалась посуда в шкафах Макарьевны, и сама она кораблём плыла среди пляшущих цыганок вслед за крутящимся мелким бесом Кузьмой. Мельком Илья увидел Настю. Она не плясала, сидела за столом, зачарованно смотрела на разошедшихся цыган. Лохматый мальчишка по-прежнему сидел у неё на коленях и сосал палец.

К ночи повалил снег. Все уже наелись, наплясались, наговорились. Дети заснули на полу, поделив пёстрые подушки. Старая Стеха о чём-то разговаривала с Макарьевной, рядом, отдыхая, сидели женщины. Заплакал ребёнок, и его мать выпростала из кофты грудь, прикрыв её шалью. Усталая Варька внесла в комнату самовар, зажгла лампу, и оранжевые отблески заскакали по лицам цыган. Илья сидел рядом с дедом Корчей, вполголоса говорил:

– Так что к весне вернусь в табор. Здесь, конечно, неплохо, деньга вроде хорошая…

– Чего ж тебе, лешему, ещё надо?

– Да ну… - Илья не знал, что ответить, и небрежно пожал плечами. - Когда кочуешь, каждый день - живой барыш. А здесь на Конной примелькаешься - и всё.

– А в ресторане? - прятал усмешку дед Корча. Цыгане, придвинувшись к ним, с интересом ловили каждое слово. Митро хмурился, уткнувшись подбородком в гитарный гриф, смотрел в сторону.

– Что - в ресторане? Не век же мне здесь киснуть. Надоело, сил нет. Бог с ними, с деньгами, я в кочевье больше возьму.

– Дурак ты, ей-богу! - усмехнулся дед Корча.

Возразить Илье было нечего. Настроение пропало. Чтобы не портить его и остальным, он посидел ещё несколько минут, затем встал, извинился и вышел из дома.

На дворе было темно, морозно, снег голубел под лунным светом, высокие зимние звёзды дрожали над крестами церкви. Илья подошёл к забору, обнял руками мёрзлые колья, замер, глядя на пустую улицу. То ли был виноват дед Корча с этим разговором, то ли сказалось выпитое за вечер, но к сердцу вдруг подкатила острая тоска.

Уедут. Завтра - уедут. И дед Корча, и Стеха, и Сыво, и Мотька… Уедут, а он останется. Зачем, дэвлалэ? Дальше драть глотку в ресторане? Сшибать рубли с пьяных купцов? Издали смотреть на Настьку и вздрагивать от непрошедшего стыда, вспоминая слова Митро? Плясать на её свадьбе со Сбежневым, желать молодым счастья? Отец небесный, как надоело всё…

Не дожидаться бы весны, уехать сейчас… Прямо завтра и уехать! А Варька пусть как хочет. Теперь она и без него не пропадёт.

За спиной заскрипел снег. Кто-то подошёл, встал рядом.

– Варька, ты? - не поворачиваясь, спросил Илья.

– Это я, Илья.

Он обернулся. Рядом стояла, кутаясь в пуховой платок, Настя. Поймав его изумлённый взгляд, улыбнулась краем губ.

– Постою с тобой немного… Разрешишь?

– Двор не купленный, - резко сказал он, отодвигаясь. Думал - обидится, уйдёт, но Настя подошла ближе, тоже оперлась на забор.

– Хорошо вы спели сегодня.

– Спасибо.

– И песня красивая… Я давно её петь хочу, да у Варьки лучше выходит.

– Тебе зачем? Князю твоему больше романсы подавай.

– Да что с тобой, Илья?

– Ничего. Ступай в дом, холодно.

Она ничего не сказала. Но и не ушла, продолжая стоять рядом с ним у забора. Начал падать снег, крупные хлопья ложились на сугробы. Со старой ветлы вдруг снялась и полетела над Живодёркой ворона. Несколько снежных комьев мягко упали на забор.

– Илья… - Настя вдруг тронула его за рукав, и ему волей-неволей пришлось повернуться к ней. - Не обидишься, если спрошу?

– Ну?

– Тогда, осенью, когда вы приехали только… Это ведь ты на ветле сидел?

Ты, а не Кузьма? Да?

Кровь бросилась ему в лицо. Смеётся… Смеётся над ним. Столько времени молчала, проклятая девка, а ведь разглядела всё-таки его тогда…

Илья опустил голову, благодаря темноту вокруг.

– Илья… - осторожно позвала Настя.

– Ну, что?!! - взорвался он. - Ну да! Я это был! Я сидел! Довольна теперь?

Беги, Стешке расскажи, вместе похохочете! Можешь и остальным сказать!

И князю своему, тоже посмеётся!

– Что ты, Илья… Что с тобой?

– Ничего, - устало сказал он, опираясь на забор. - Можешь сколько хочешь смеяться. Только мне без тебя жить незачем.

– Что?..

– Вот так.

Тишина. Илья смотрел себе под ноги, на синий искрящийся снег и не понимал - почему Настя ещё здесь, почему не расхохочется ему в лицо, не убежит? Стоит рядом и как будто ждёт ещё чего-то. А ему больше нечего было ей сказать.

– Я уеду. - не поднимая глаз, сказал Илья. - Завтра, со своими. Варька останется, вы уж не бросайте её тут, всё-таки родственники.

– Что ж… - Настя помолчала. - Тебе решать, конечно. Только чего же тогда твоё слово стоит?

– Какое слово? - нахмурился он. - Я никому слова не давал.

– Забыл, значит? У меня, конечно, свидетелей нет…

– Настя… - Илья резко повернулся к ней. - Да… да о чём ты?!

– Ты меня замуж звал, или мне приснилось?

"Всё. Помираю", - буднично подумал Илья, прислоняясь спиной к забору.

Заговорить он не мог, как ни старался, и только смотрел во все глаза на Настю, стоящую перед ним. Она тоже молчала. Опустив глаза, теребила бахрому шали. И подалась, когда Илья, шалея от собственной наглости, притянул её к себе. Как во сне - хрупкие плечи под его ладонями, холодные пальчики, взволнованное дыхание. Как во сне - тонкое лицо Насти в его руках, присыпанные снегом волосы, лихорадочно блестевшие глаза. Она приникла к нему. Даже во сне, даже в самых отчаянных мечтах ему не виделось такое.