Страница 254 из 268
Иногда смеялась, на меня-то глядючи, иногда плакала… но не гнала.
По полу вдоль стены бесшумно скользнула серая мышь. Кузьма топнул пяткой. Мышь стрелой пронеслась к порогу, юркнула в щель.
– Шляются, прости господи, как на параде… Кота, что ли, завести? – проворчал Кузьма. Помолчав, смущённо спросил: - Варька, не обидишься, ежели ляжу я? Башка проклятая сейчас расколется… С голодухи, что ли?
– Подожди. - Варька встала, отошла к столу. Морщась, начала сгребать в ведро остатки протухшей еды. Мухи взвились к потолку. Варька попыталась прихлопнуть полотенцем хотя бы самых жирных, но толку от этого было мало.
– Как хочешь, я окно открываю.
Кузьма, державшийся обеими руками за голову, не ответил. Варька открыла дверь, толкнула старую, рассохшуюся створку окна, и в комнату ворвался свежий, холодный, влажный от дождя воздух. Сквозняк подхватил зудящую стаю мух и вынес их в сени. Варька тем временем снимала скатерть со стола, занавески с окон. Кузьма исподлобья наблюдал за её действиями. Когда Варька, скрутив бельё в ком, бросила его в угол, Кузьма меланхолично сообщил:
– Постирать бы надо…
– Тебя бы тоже постирать не мешало, - буркнула Варька, роясь в скрипучем комоде в поисках чистых вещей. - Как со свиньями валялся, ей-богу… Баню затопить, помоешься?
– Не сейчас, - отказался Кузьма. - Чего мучиться зря, сестрица? К орехову Спасу всё само кусками отвалится.
Ситцевые наволочки вдруг задрожали в руках Варьки, и она, чувствуя, как погорячели глаза, поспешно отвернулась к стене. Только эта неловкая попытка пошутить и напомнила ей прежнего Кузьму - озорного, лукавого, как бесёнок, всегда готового соврать, расхохотаться, насмешить… Что стало с ними со всеми, почему судьба так переломала их?
Кузьма терпеливо дождался, пока Варька сменит наволочку на подушке, и тут же повалился на постель. Варька сняла со спинки стула шаль, собираясь уходить, но Кузьма, не поднимая головы, поймал её за рукав. Попросил:
– Посиди.
Она, помедлив, села на край кровати. Подождав немного и видя, что Кузьма не спит, спросила:
– Почему вы из Питера уехали?
– А ты попробуй проживи там… Жисть дорогая, хужей, чем в Москве.
Данка-то в "Аркадии" пела, но ей совсем уж плохо было. Один раз прямо во время выступления упала, насилу откачали. Больше я её не пускал, да она и сама не рвалась. Истаяла вся. А денег нету… - Кузьма перевернулся на спину, обеими руками поскрёб свалявшиеся волосы.
– Знаешь, Варька, я ведь не пил… Вот сейчас, на поминках, за шесть лет первый раз разговелся. Наверно, поэтому и разобрало так, аж на две недели.
А пока при ней, при Данке, жил - ни единой капли. Она меня пьяным ни разу не видала. Ей-то, конечно, наплевать было… - Кузьма попытался усмехнуться, и снова вместо улыбки получилась судорожная гримаса. Он закрыл глаза.
Медленно, словно через силу, выговорил:
– Она меня… за шесть лет… ни разу по имени не назвала. Даже когда помирала. Я ведь при ней был до последнего, а она… Знаешь, у неё уж глаза остановились, я подумал - всё… а она вдруг как дёрнется, как сядет, как крикнет: "Зажгите свет, зажгите свет, позовите Казимира!" Какого, кричу, тебе Казимира, я Кузьма! А она упала и не дышала больше. Вот… Да не реви ты, господи!
Варька, вздрогнув, подняла глаза, вытерла бегущие по лицу слёзы и увидела, что Кузьма лежит, приподнявшись на локте, и пристально смотрит на неё.
– Чего ты воешь? Что я - мёртвый? Подожди, просплюсь, отмоюсь, снова человек буду… Гитара в руках ещё держится. Дети вон остались, куда я их, душемотов, дену? Ничего, проживём. Только… знаешь что?
– Что?
Горячая, жёсткая ладонь накрыла руку Варьки, и она не решилась высвободиться. Свободной рукой пощупала лоб Кузьмы.
– Ты горишь весь. Заболел, что ли? Пусти, окно закрою…
– Не уезжай, - закрывая глаза, попросил Кузьма.
Варька вздохнула. Села ближе. И сидела так, не отнимая руки, до тех пор, пока не услышала ровного сопения.
Глубокой ночью Варька и Митро сидели на кухне домика Кузьмы. По крыше неумолчно барабанил дождь. Из-за стены доносился храп хозяина.
Митро пальцами снимал нагар с потрескивающей свечи, хмурился, молчал.
Полумёртвая от усталости Варька сидела на полу, прислонившись к стене.
Целый день она вместе с другими цыганками мыла, скребла и тёрла, приводя в порядок запущенный дом. Кузьму вместе с кроватью раз восемь переносили из угла в угол, и он не проснулся даже тогда, когда кровать нечаянно уронили. Детей Варька накормила наспех сваренным кулешом, по очереди вымыла на кухне в медном тазу и уложила спать на полатях в комнате. Прикрыв их одеялом и едва удержавшись от соблазна лечь рядом с ними, Варька вышла на кухню, где ожидал Митро.
– Не знаю я, Варька, что делать. - Митро мрачно дымил трубкой, и его узкоглазое лицо напоминало физиономию рассерженного восточного божка. - Цыганам местным я уже заплатил, он ведь тут почти всем должен… И за похороны отдал, только завтра ещё с попом рассчитаться надо. Но Кузьма-то думает себе что-нибудь? Ты его спрашивала, он обратно в Москву собирается?
– Не спрашивала, но… Куда ему ещё деваться?
– Угу… М-да. Но ведь тогда дом здесь продавать надо, а это тоже время…
А одного его не оставишь. Если, как ты говорила, он столько лет не пил, а теперь снова начал, это совсем плохо. Может за неделю, как наш Осетров говорит, до полного остолбенения докатиться. А детей куда? И так вон на тени похожи, одни глаза остались. Ни отца, ни матери, а только это несчастье пьяное… А я, Варька, больше оставаться не могу. - Митро потёр кулаком лоб, ожесточённо повторил: - Не могу, и всё тут! Меня цыгане на части порвут, и так пол-лета по Крыму болтались! Что я - Настьку над ними хореводом поставлю? Мне, хочешь не хочешь, завтра возвращаться надо.
– И возвращайся. - Варька запрокинула голову, закрыла глаза. В последний раз мысленно спросила себя: решилась, цыганка? - Возвращайся, Дмитрий Трофимыч. А я останусь.
Она не подняла ресниц и не увидела, как Митро, отложив трубку, уставился на неё в упор. И не вздрогнула, услышав изумлённый голос:
– Варька, но… Но ты же не родственница ему!
– Помню.
– Ты же вдова… Здесь-то не наши цыгане, ни его, ни тебя не знают.
Подумать всякое могут, потом не ототрёшься.
– Знаю.
– А он… Кузьма… Он-то знает?
– Он сам меня просил остаться. Не забудь, он цыган. Понимал, что говорил.
– Значит… - Митро попытался улыбнуться, но недоверчивое выражение не сходило с его лица. - Значит, девочка, замуж выходишь?
– Пусть так. - Варька открыла глаза. Встретившись взглядом с Митро, пожала плечами: - Что делать? По-другому же нельзя.
– Да-а… - Митро встал, прошёлся по кухне, остановился у окна, прислонившись лбом к стеклу. Медленно сказал:
– Знаешь, а я ведь думал…
– Что?
– Ежели скажу, морду мне ножом не перекрестишь?
– Стара я для таких подвигов. Говори уж.
– Я ведь думал, что ты меня…
Митро не договорил, не обернулся, так и оставшись стоять у окна. Варька тоже молчала. Смотрела на пятно света у своих ног, удивлялась, почему сердце бьётся спокойно и ровно, ни разу не дёрнувшись в груди, как в юности.
Она даже попыталась пошутить:
– И когда же это на тебя озарение-то небесное снизошло, морэ?
– Весной, когда Настькин сын женился. Помнишь, ты тогда мне на кухне "Долю" пела? Как-то разом всё вспомнил, понял…
Митро вдруг отошёл от окна, быстро шагнул к Варьке, и та, испугавшись, что он сядет на пол рядом с ней, встала навстречу. Тени их скрестились в пятне света. Тараканы за печью притихли. Только дождь всё стучал по крыше, и капли, шурша, сбегали по стеклу.
– Да, я всё понял, девочка. Ты ведь всегда меня любила?
– Да.
– Что ж ты мне никогда…
– Подумай, Дмитрий Трофимыч, сам поймёшь.
– Да какой я тебе Трофимыч, господи? - тихо сказал Митро, глядя на неё.
А Варька, впервые в жизни осмелев, прямо и спокойно смотрела на него.