Дорогой длинною

– Да что я с вами делать буду? Куда я вас дену, христопродавцы?! И вас перережут, и мне заведение разнесут! Убирайтесь, убирайтесь, проваливайте отсюда! Здесь вам не синагога! В полицию бегите!

Дикие вопли Лазаря Калимеропуло, доносящиеся со двора, заставили спящего Илью открыть глаза и сесть. Сегодня на рассвете он вернулся в рыбачий посёлок после двухнедельного отсутствия - перегонял косяк лошадей из Одессы в Тирасполь - и, едва войдя в комнату, повалился на постель и заснул.

Сейчас уже стоял белый день, Розы рядом не было, а на дворе, как зарезанный, вопил Лазарь. Илья, чертыхаясь, встал и уже натягивал сапоги, когда в комнату, пинком распахнув дверь, ворвалась Роза. Взглянув в её бледное, непривычно злое лицо, Илья сразу понял: что-то стряслось.

– Что там Лазарь разоряется?

– Сукины дети! - выругалась вместо ответа Роза. - Господи, да когда же эта напасть кончится? Погром на Молдаванке!

Илья поморщился, вздохнул. Чуть погодя осторожно спросил:

– А… нам-то что? Сюда же не придут?

– Кто их знает? - Роза мерила комнату шагами. - Да ты выйди, выйди, взгляни! Полон двор биболдэн[164] набилось!

Выйдя на крыльцо, Илья убедился, что Роза права. Весь обширный двор был заполнен евреями - насмерть перепуганными, плачущими, прижимающими к себе детей, наперебой что-то втолковывающими Лазарю, а тот, стоя на крыльце и размахивая короткими руками, верещал:

– И не еврейка никакая моя мать была! Никогда в жизни! Кто вам ересь сказал такую?! У меня и матери никакой не было, меня возле церкви нашли!

Отец - православный, и я - православный! Незаконнорожденный православный байстрюк! Янкель, мать твою за ногу, проваливай отсюда и родню свою уводи! Из-за вас и меня, и цыган моих переубивают!

Но тут евреи дружно взвыли, и конец речи Лазаря утонул в их протяжных причитаниях.

– Дэвла, да зачем они взаправду сюда явились? - растерянно спросил Илья у стоящей рядом Розы. - Совсем с перепугу мозги отшибло? Попрятались бы по кустам лучше, хоть не всех бы нашли…

– По каким кустам, брильянтовый?! - процедила сквозь зубы Роза, кинув яростный взгляд на побережье. - Кругом камни с полыньём! Ты им ещё скажи:

"В море нырните да не высовывайтесь до вечера!" Стоя на крыльце и осматривая пришедших, Илья увидел хозяина рыбной лавки старого Янкеля, его жену, высохшую седую Нехаму, двух взрослых сыновей с беременными жёнами, дочь с мужем Зямкой и выводком ревущих детей от двух месяцев до пятнадцати лет, старуху Рохл, всю в чёрном, потрясающую костылем, как Моисей - жезлом на горе Синай, и выкрикивающую проклятия, и ещё целую кучу незнакомых, но таких же испуганных, причитающих и хватающих Лазаря за руки и одежду людей. От коновязи за этой сценой мрачно наблюдали Белаш и коновал Спиро. Илья подошёл к ним и через несколько минут узнал следующее.

Погром на Молдаванке начался из-за ерунды. Какой-то мастеровой зашёл в еврейскую лавку купить сахарную голову, заплатил, вышел с кулём на улицу и вдруг решил, что его обвесили. Тут же вернувшись в магазин, он потребовал у хозяина "свешать по новой". Тот безропотно согласился, весы показали то же, что и при покупке, но мастеровой уже завёлся и потребовал возврата денег. Старый еврей не стал возражать, и тут, на его беду, из заднего помещения лавки выползла, опираясь на клюку, старая полубезумная бабка и, плюнув в сторону обнаглевшего покупателя, проскрипела:

"Чтоб тебе до рассвета сдохнуть, мишигер!" И началось… Оскорблённый мастеровой вылетел из лавки, вернулся через полчаса с оравой друзей, магазин разнесли в несколько минут, вырвали полбороды хозяину, попытались догнать его попрыгавших в окна дочерей, искали, но так и не нашли старуху и, расхватав товар, победоносно отправились пропивать награбленное. Возможно, этим бы и кончилось, но зачинщик грабежа той же ночью пьяным свалился с крыльца кабака, ударился головой о камень и помер. Его друзья, хоть и были пьяны не меньше, вспомнили проклятие еврейской старухи - и наутро по Молдаванке "учить жидов" валила целая толпа босяков.

Молдаванка мгновенно опустела, её православные обитатели спешно выставляли в окна домашние иконы и, шёпотом проклиная "пьяных адиотов", прятали по каморкам соседей-евреев. Те, у кого не было добрых соседей, целыми семьями бежали к родственникам, живущим в других концах города.

Погромщики разнесли несколько лавок, по улицам летел пух из порванных перин и подушек, на мостовых валялись обломки мебели, разбитые вазоны с цветами, осколки посуды, тряпки… Слышался вой и причитания, полуодетые еврейки с визгом носились по переулкам, спасаясь от преследователей, ревели дети, раздавалась пьяная брань. Несколько спасло положение появление на поле боя Лёвки Шторма с десятком налётчиков: оглушительной пальбой из револьверов они разогнали пьяную толпу на Костецкой. Но на всю Молдаванку Шторма и его мальчиков, при всей их лихости, не хватило. Когда евреи поняли, что от бестолковой беготни по улицам пользы мало, часть из них, самая отчаянная, понеслась через Нижний город к дороге, ведущей в рыбацкий посёлок. Они прибежали к рыбнику Янкелю, который здраво рассудил, что прятаться надо не в его лавке, куда вот-вот тоже могли прийти погромщики, а в месте понадёжней. И теперь толпа человек в пятьдесят стояла во дворе кабака, глядя на растерянного и перепуганного Лазаря, как на пророка. Лазарь, мать которого действительно была еврейкой, королевой публичного дома на Пересыпи, подбросившей своего малыша сразу после рождения к дверям греческой церкви, напрочь отказывался признавать неудобную родню и сейчас осипшим от крика голосом в сотый раз втолковывал евреям:

– Неужто вы думаете, они сюда не придут?! Явятся через час как бог свят!

И что? Что будет, я вас спрашиваю?! Вас в море покидают, а впереди всех я полечу! Так что, Янкель, забирай свою шоблу, и отваливайте помаленьку! Не могу я ничего, не могу, и всё! Сам невесть какого происхождения!

– Подожди, Лазарь, - вдруг сказала Роза, стоящая за его спиной. - Может, рыбачков позвать на помощь?

– Да откеля же?! - завопил Лазарь. - Все в море, никто не возвращался! Ни одна шаланда не подгребла!

– Но… гаджэ их впрямь в море покидают, - с ненавистью сказала Роза, глядя в сторону города. Илья, стоящий рядом, с тревогой наблюдал за ней. Он уже знал: этот жёсткий блеск в глазах, так редко появляющийся у Розы, не предвещает ничего хорошего. Мельком он взглянул на белую дорогу, ведущую в город, - и вздрогнул: на ней пылилось серое облако.

– Лазарь… - охрипшим голосом сказал он. - Уже идут.

Лазарь глянул на дорогу, подпрыгнул на месте, охнул и юркнул в дверь трактира. С минуту оттуда доносились звуки отчаянных его перемещений из комнаты в комнату и приглушённые чертыхания, а потом в окно просунулась почерневшая, засиженная мухами, почти неузнаваемая икона Николы. Рядом с Николой появилась бумажная пыльная Богородица, и по скрежету металла Илья догадался, что проклятый Лазарь запирается изнутри.

– Эй, Лазарь, сукин сын! - заорал он, прыгая на крыльцо и барабаня кулаками в дверь. - А нас, что ли, тут бросишь? Мы ж тоже православные!

Евреи заголосили втрое громче. Старики безмолвно опустились на колени в молитве, матери зажимали рты младенцам, бледные мужья обнимали ревущих жен. Роза, с потемневшим лицом, с ходящими желваками на скулах, смотрела на это столпотворение. А затем не вошла - взлетела на крыльцо, ударила кулаком в дверь и крикнула так, что Илью бросило в пот:

– Лазарь!!! Не отопрёшь - клянусь, я сама тебя в море утоплю!

Мгновение было тихо. Затем дверь осторожно приоткрылась. Роза дёрнула за ручку, пнула коленом в живот стоящего за ней Лазаря так, что тот с воплем повалился на спину, повернулась к толпе евреев и закричала:

– Живо сюда, люди добрые! Да не войте вы, как грешники в аду!

Несмотря на серьёзность момента, Илья подивился организованности евреев: они смолкли, словно по команде, и скопом бросились в дверь, волоча за собой детей и едва успевших подняться с колен стариков. В считаные минуты во дворе никого не осталось. Илья вбежал вслед за ними; по звуку догадался, что Роза уже в своей комнате, и помчался туда. Распахнув дверь, закричал: