Дорогой длинною

Я хозяин, кричит, я всё могу! Но то ничего ещё. Спрячешься в людской или у кухарки и пересидишь. Хуже, когда среди ночи в опочивальню явится, и не поймёшь - тверёзый ли, хмельной ли… Сядет на постель, лицо белое, глаза мёртвые… и давай мне рассказывать, как он своего брата и ещё три души христианские в ледяной воде утопил. Я уж и молилась, и ревела, и на коленях его упрашивала - хватит, мочи нет слушать такое… А он снова и снова. Потом очнётся, видит, что я уже ревмя реву, и давай меня таскать и за косы, и всяко…

Вытаскает, в угол швырнёт, как тряпицу, и вон из дома. Тогда, на именинах, знаешь, как я напугалась? Ведь уж спать легла, седьмой сон видела. А Иван Архипыч медведем вломился и прямо с постели на пол меня тянет да рычит - одевайся, гости у нас! Я - реветь, кричу, бога побойся, я жена тебе…

А он не слушает, тащит, еле-еле платье накинуть дал. Ты прости меня, Илюша… Негоже тебе про такое говорить. Я бы и не сказала ни за что… если бы не ты тогда со мной плясал. Когда ты на колени упал, у меня сердце зашлось. Думала - выскочит. Я про тебя каждый день вспоминала. Верь не верь, а только о тебе и думала. Не в силах я больше, Илюшенька… Жены-то…

жены-то нет ли у тебя?

Илья встал. Баташева поднялась тоже, тревожно взглянула непросохшими от слёз глазами. Тяжёлые пряди волос, золотясь, падали ей на плечи, бежали по груди. Он смотрел на них, отчётливо понимая, что теряет разум. Затем, как во сне, протянул руку… и женщина прильнула к нему, обожгла дыханием щёку, неловко обняла за плечи:

– Илья… Ненаглядный… Богом данный… Богородица всеблагая, матерь божья… Услышал господь мои молитвы… Да и есть жена - всё равно… Как она узнает?.. Ты же не скажешь никому? Правда ведь? Не скажешь?..

По спине поползла дрожь - тяжёлая, вязкая. Застучало в висках, ладони стали липкими от пота, и Илья, прежде чем обнять Баташеву, вытер их о штаны.

Она погладила его по волосам, и от этой незамысловатой ласки стало жарко.

Закрыв глаза, Илья прижал к себе горячее, дрожащее, сладко пахнущее тело женщины. Вдруг она подалась из его рук, и Илья, уже не в силах отстраниться, потянулся вслед за ней, в мягкую, ещё холодную глубину двуспальной кровати. Тёплые руки обняли его, и он едва успел сообразить, что женщина помогает ему раздеваться.

…Оплывший свечной огарок замигал, засочился воском. Лиза досадливо дунула на него из-под полога, и в комнате стало темно.

– Илья… Илюшенька… Спишь?

– Утро скоро, - не поднимая головы, сказал он.

– Ну и что с того? - она прильнула к нему, погладила по спине, по гладким, твёрдым буграм мускулов. - Илюша, милый… Куда спешить? Иван Архипыч нескоро явится…

– Надо идти, - Илья осторожно отстранил её, приподнялся.

– Ещё немного, голубь… - Лиза обняла его за шею, прильнула к плечу, и ему волей-неволей пришлось опуститься на смятую подушку. Рука Лизы лежала на его груди. Тонкие, светлые пальцы на смуглой коже казались совсем прозрачными.

– Цыган… Аспид… Чёрный, как головешка. Господи Иисусе, и за что ты мне свалился? Знаешь, я теперь ничего не боюсь. Ничего - лишь бы ты со мной был.

Илья отстранил её во второй раз - уже жёстко, с силой. Поднявшись, огляделся в поисках одежды.

Лиза не мешала ему. Сидела на развороченной постели, обняв руками колени, следила за каждым его движением расширившимися глазами. Только когда Илья, одевшись, встал у двери, она поднялась. И не обняла даже - упала на грудь, намертво обхватив обеими руками:

– Ты ведь придёшь? Ещё придёшь? Илья! Поклянись!

– Ей-богу, - сказал он, точно зная: не придёт никогда. Но Лиза поверила, улыбнулась сквозь слёзы. И, отперев дверь, требовательно крикнула в пустой, гулкий коридор:

– Катька!

Подумать о разговоре с Катериной Илья ещё не успел и, когда та вошла в комнату барыни, не знал куда девать глаза. Но Катька, уже умытая, одетая в серое платье и белый фартук горничной, лишь мельком скользнула по нему взглядом. Как ни в чём не бывало сложила руки на животе и смиренно спросила:

– Что изволите приказать?

– Проводи, - сухо велела Лиза.

Катька кивнула и юркнула за дверь. Илья вышел следом.

– Ну, кобе-е-ль… - задумчиво протянула Катька, стоя перед Ильёй на пустой, ещё тёмной улице. - Ну, ко-от мартовский… Ох, и дура же я набитая! Знамо дело, зачем тебе на пятаки размениваться, коли "радужная" сама в руки падает!

Илья молчал. Что было говорить?

– Ладно, бог с тобой, - Катерина вдруг прыснула. - Коль уж так вышло – знать, судьба. Мне-то что… Я мужиками не обиженная, у меня таких, как ты, сотня была… И, дай бог, столько ж ещё будет. А вот Лизавету Матвеевну, голубушку мою, впрямь жалко. Ты, Илюха, не теряйся, заходи в гости. Я всё улажу, комар носа не подточит. Приходи!

– Идите вы обе к чёрту! - зло сказал Илья. Повернулся и, слыша, как за спиной звонко, на весь переулок хохочет бессовестная Катька, зашагал к набережной.

Когда он вошёл в домик Макарьевны на Живодёрке, уже начинало светать.

Всю дорогу Илья думал, что соврать Варьке, но в голову, как назло, не лезло ничего путного. К счастью, в доме все спали: даже Макарьевна, встающая и зимой, и летом с третьими петухами, ещё выводила носом заливистые трели в своей горнице. Илья сбросил в сенях валенки, осторожно ступая по скрипучим половицам, прокрался в комнату. Застыв на пороге, огляделся, соображая:

то ли ложиться рядом с Кузьмой, то ли, чтобы не будить мальчишку, пристроиться на печи, но с нар вдруг поднялись сразу две лохматые головы:

– Во, Илюха…

– Смоляко?..

– Ты-то что здесь делаешь? - зашипел Илья, разглядев рядом с Кузьмой Митро. - Дома не спится?!

Неожиданно кто-то зашевелился на полу в дальнем углу, и Илья невольно отпрыгнул. С раскатанного половика смотрел, зевая, Петька Конаков. Рядом приподнялся на локте его брат. С полатей, из-под ситцевой занавески, свесились головы Ефима и Гришки Дмитриевых.

– Ну как? - спросили все хором.

– Да какого лешего?!. - взвился Илья. - Вы чего здесь? Другого места не нашли?!

– Да мы… здесь… того… вот… У Макарьевны сидели! - Кузьма состроил невинную рожицу. - В карты бились, потом Варька спать пошла, а мы решили уж не расходиться… Ну как? С придачей тебя?

– Спи. - коротко велел Илья.

Митро внимательно взглянул на него. Кивнул на прикрытую дверь в кухню.

– Вино осталось. Поди выпей.

На кухонном столе в самом деле стояла початая бутылка мадеры, и Илья только сейчас понял, чего ему страшно хотелось с самого мига пробуждения.

Он приник к горлышку бутылки. И глотал крепкую, обжигающую рот жидкость до тех пор, пока не поперхнулся и струйка мадеры не пролилась на рубаху. Затем он стянул кожух, бросил его на пол, растянулся сверху сам.

И заснул в ту же минуту - словно умер.

*****

Медный тульский самовар вскипел и, одышливо пыхтя, выпустил из-под крышки струю пара. Катерина, напевая, подставила под начищенный носик чашку. Наполнив, установила чашку на подносе с сахаром, мёдом и кренделями, умело, не пролив ни капли, увернулась от щипка Мирона-дворника и под его гоготанье пошла с подносом по галерее в комнату барыни.

– Лизавета Матвевна! Я это, Катька… Дозволите?

– Входи…

Катька толкнула дверь, вошла, огляделась.

– Чайку испить изволите? Лизавета Матвевна! Вы где?

Катька поставила поднос на стол, пошла к кровати.

– Ну? Говорила я вам?

Лизавета Матвеевна лежала, закутавшись в одеяло, крепко обняв подушку. Улыбалась. Из-под опущенных ресниц бежали слёзы.

– А ревёте-то чего? - удивилась Катерина, садясь рядом. - Он, аспид, что, обидел вас чем? Так вы скажите, барыня! Я на Живодёрку живо сгоняю и все патлы ему повыдергаю!

– Ох, Катька… ох, молчи… - простонала Лизавета Матвеевна. - Господи, грех мой, до второго пришествия не замолить… Но хорошо-то как, Катька… Боже всемилостивый… Я ведь знать не знала, что такое на свете бывает! Год мужней женой прожила - и не знала! Ведь чуть не умерла от этого разбойника…