Дорогой длинною

– Мать твоя сроду такой шлюхой не была! - резко сказал он и, не оборачиваясь, быстро пошёл вниз по Панкратьевскому переулку.

Маргитка смотрела ему вслед, закусив губы. В уголках её глаз дрожали слёзы.

*****

Домой Илья вернулся в сумерках и, едва свернув на Живодёрку, понял:

во дворе Большого дома что-то происходит. Казалось, там собралась вся улица: старая ветла была облеплена мальчишками, народ сидел на заборах и крышах, у калитки стояла целая толпа. Илье едва удалось протолкаться к дому.

Подойдя, он услышал восхищённые крики:

– Давай-давай, работай!

– Живей, курчавая!

– Уже двадцать минут есть!

– Что такое? - недоумённо спросил Илья у Митро, который стоял у забора.

– Где Кузьма? - мрачно поинтересовался тот вместо ответа.

Илья смущённо развёл руками:

– Убёг. Чуть только отворотился…

– Так и знал. Да ладно, ты ни при чём. Он у меня-то сбегал тыщу раз.

Теперь раньше Петрова дня не дождёмся. Тьфу, вот проклятье на мою жизнь!

– Что там случилось-то? - снова кивнул Илья на двор.

Митро неожиданно усмехнулся:

– А… Протолкайся, взгляни. Девки перепляс устроили. Моя Маргитка уже двадцать минут без перерыва выкомыривает.

– Двадцать?! - поразился Илья, хорошо знавший, что такое пляска даже в течение пяти минут.

– Даже больше уже. А спор был - на полчаса. И, кажется, ещё не повторилась ни разу.

Илья присвистнул и с удвоенной силой раздвинул локтями толпу.

Двор был полон цыган. У крыльца стайкой сбились молодые парни и девчонки, на ступеньках сидели те, кто постарше. На столе под огромной старой вишней дымился самовар, и вокруг него сидели цыганки с кружками чая. Среди них Илья увидел и Настю. Посреди двора лежала огромная деревянная крышка от бочки, и на этой крышке растрёпанная, тяжело дышащая, но всё-таки улыбающаяся Маргитка отплясывала "венгерку".

Увидев Илью, она улыбнулась ещё шире, блеснув зубами, - как ни в чём не бывало. На ней было то же малиновое ситцевое платье, косы почти расплелись, прыгая по спине и груди, и чёрные курчавые волосы вставали над головой плясуньи буйным нимбом. Серьги-полумесяцы метались из стороны в сторону, каблучки выбивали мерный, чёткий ритм "венгерки". Чуть поодаль стояли девчонки-танцовщицы, переговариваясь восхищённо и завистливо. Аккомпанировал Маргитке Яшка, который едва касался гитарных струн, лишь задавая ритм. Рядом с ним на крыльце сидела Дашка. Илья ещё не успел подойти, а дочь уже подняла голову и протянула руку:

– Отец?

Он сел рядом.

– Что это у вас делается?

Дашка рассказала. Началось всё с того, что "лютая врагиня" Маргитки Катька Трофимова похвасталась, что на крестинах у цыган из Марьиной рощи плясала десять минут без перерыва. Маргитка тут же заявила, что десять минут - это сущая ерунда и она сама берётся проплясать, не останавливаясь и не повторяясь, полчаса. Тут же кликнули Яшку с гитарой, притащили из-за дома крышку от бочки, позвали свидетелей, чтобы всё было честно, - и перепляс начался. Попробовать свои силы захотели и другие плясуньи, но через пять-семь минут все до одной, включая Катьку, сошли с круга. Осталась Маргитка, которая плясала как заведённая и даже не думала останавливаться.

Уже весь Большой дом высыпал во двор, уже старые цыганки отвлеклись от чаепития, уже цыгане помоложе охрипли от восторженных воплей, уже Катька разревелась от досады, а Маргитка всё плясала и плясала.

– И ни разу не повторилась, - улыбаясь, закончила Дашка. - Я слушала, у неё все чечётки новые.

"Трак!" - вдруг раздался треск. Маргитка охнула, качнулась. Её лицо стало озадаченным.

– Всё! - торжествующе выпалила Катька, нагнувшись и хватая отлетевший в сторону каблук Маргитки. Яшка опустил гитару.

– Играй, чёрт!!! - завопила Маргитка. Продолжая приплясывать, сбросила туфлю, на ходу расстегнула и скинула вторую - и пошла выбивать по гулко гудящей крышке босиком. - Ещё! Ещё! Ещё!

Молодые цыгане заорали от восторга. Илья вполголоса спросил у подошедшего Митро:

– Слушай, что это она сейчас пляшет? Это уже не "венгерка"…

– Это она у своей котлярской родни нахваталась. Ловко выделывает, да?

А я-то всю жизнь думал, что котляры плясать не умеют.

Илья промолчал. Потому что и сам так думал. Ему приходилось видеть таборные пляски болгар: это было похоже на обычное топтание на месте и рядом не могло стоять с плясками русских цыган, с городскими "полькой" и "венгеркой". А Маргитка… Откуда она только взяла эти переплетённые руки, это припадание согнутым локтем почти к земле, эти "подбивочки"?

Прав Митро, по-котлярски - а красиво.

Неизвестно, чем бы закончилась пляска на спор, если бы во втором этаже не распахнулось окно и оттуда не выглянул бы Яков Васильев.

– Сдурели, черти?! Маргитка, хватит, слышишь? Собьёшь ноги, безголовая, завтра в ресторане шагу ступить не сможешь! Авэла[114], вам говорят!

Маргитка остановилась. Схватившись за грудь, едва дыша, хрипло спросила:

– Есть полчаса? Кто следил?

– Полчаса и полминуты даже! - смущённо сказал Гришка, повернув к свету серебряные часы. Маргитка быстро подошла, вырвала часы у него из рук, всмотрелась в стрелки, не замечая жадного взгляда парня. Торжествующе вскрикнув, повернулась к Катьке:

– Ну, брильянтовая моя?

– На! - дрожащим от слёз и ненависти голосом сказала та, вынимая из ушей золотые серьги с аметистами. - Подавись!

Маргитка выхватила у неё серьги, разглядела, небрежно подбросила на ладони:

– Камешки-то треснутые… Сама носи! - И, кинув серьги чуть не в лицо Катьке, быстрым шагом пошла за дом, в темноту.

Оглядевшись, Илья увидел, что и во дворе уже совсем стемнело.

Керосинка на столе освещала медный бок самовара и лица цыганок. Над лампой тучей вились мотыльки. Настя пыталась отогнать их, но они всё летели и летели на крошечный огонёк. Когда Илья подошёл к столу, жена повернула к нему улыбающееся лицо:

– Ты тоже смотрел? Ну что за девочка! Никогда в жизни я такого не видала!

Сидящая рядом Илона гордо улыбалась.

– Присядешь с нами, морэ? Хочешь пряников?

Илья отказался. Сел на сырое от росы бревно рядом со столом, запрокинул голову, глядя в засыпанное звёздами небо. Из-за чёрных ветвей яблонь поднимался молодой месяц. В Большом доме зажглись окна, в одном из них заиграла гитара, низкий голос запел "Ай, доля мири…", и Илья узнал Дашку.

Заволновался было: "С кем это она там?" - но, посмотрев на спокойно сидящую и прихлёбывающую чай Настю, успокоился. Достал трубку, раскурил её от лампы, начал следить за тем, как постепенно пустеет двор.

Матери загнали домой детей, молодёжь собралась наверху, в комнате, где пела Дашка. Цыганки допили чай и, собрав посуду, тоже ушли в дом. Настя, поднимая пустой самовар, спросила:

– Ты идёшь?

– Ступай, я скоро, - откликнулся Илья.

Ему не хотелось идти в душный дом, где полно народу. Кивнув, Настя ушла, и во дворе никого не осталось. Илья облегчённо вздохнул; тут же лёг прямо в мокрую траву, закинул руки за голову. Небо, казалось, приблизилось, заискрилось в вырезе яблоневых ветвей прямо над головой. Из соседнего сада купцов Щукиных тянуло запахом душистого табака и мяты. Где-то совсем рядом протопал ёж, шмыгнула серой тенью кошка. Соловей в кустах смородины заливался во всю мочь. Несмотря на росу, было тепло, земля ещё не остыла от дневного жара. Лёжа в траве, Илья уже начал было подрёмывать, когда услышал вдруг тихое, чуть слышное:

– Морэ…

Он поднял голову, осмотрелся. Темнота. Никого.

– Илья…

Он встал. Двор был пуст, в доме горело лишь одно окно. На траве лежали голубые пятна лунного света.

– Кто зовёт? - недоумевающе спросил он. У тёмной стены дома шевельнулась чья-то тень.