Страница 24 из 63
На третий день любезные хозяева решили показать нам электронно-вычислительные машины и системы финансового магната, который носил скромное название „Общества купли-продажи недвижимого имущества”. „Общество” скупало участки в черте таких крупных городов как Париж, Марсель, Лион, строило большие и малые жилые дома, а затем распродавало их целиком или поквартирно. Финансовый колосс, прячущийся за прозаической вывеской, ворочал миллиардом франков оборотных средств.
Любезные хозяева решили продемонстрировать нам, на что способен электронный мозг гиганта. И это им удалось. Электронный мозг показал нам, что каждая пущенная в оборот тысяча франков может принести пятьсот франков прибыли. Источников прибыли было несколько и в первую очередь – оптимальная эксплуатация рабочих рук и техники, с одной стороны, и максимальная эксплуатация продавцов земельных участков и покупателей квартир, с другой.
В тот день у меня почему-то было скверное настроение, и я позволил себе спросить главного программиста, может ли электронный мозг показать, как добиться той же прибыли без эксплуатации труда строителей и без ущемления интересов покупателей жилищ. Тот кисло усмехнулся, но как любезный француз сделал знак группе операторов, которые хлопотали возле машины. Математики обработали мой вопрос, операторы нанесли уравнения на перфоленту, и машина заморгала продолговатыми стеклянными окошками. Мириады светящихся зеленоватых точек и тире возникали и исчезали бесследно. Через тридцать секунд электронный мозг дал ответ: „Просьба несостоятельных вопросов не задавать!”
Я рассмеялся вслух, и мой смех прозвучал несколько шокирующе: атмосфера в зале была торжественная, как в готическом соборе.
Главный программист выдавил из себя еще более кислую улыбку и в свою очередь спросил, известие ли мне, как поступает машина, когда „клиент” не сдается и продолжает упорно задавать несостоятельные вопросы.
– У нее горит реле! – нахально ответил я.
„Как аукнется, так и откликнется!” – говорят в таких случаях у нас.
Плохо осведомленные люди склонны объяснять сгоранием реле все разрушительные процессы, происходящие в электронном мозгу под воздействием вопросов, несовместимых по смыслу как с заложенной в него информацией, так и с принципами системы, на базе которой запрограммировано электронное мышление. Электронный мозг „Общества купли-продажи недвижимого имущества” считал эксплуатацию главным двигателем образования прибыли, и любое допущение (даже под формой вопросов), что можно получать прибыль, не прибегая к эксплуатации, способствовало „перегреванию реле” и выводило машину из равновесия.
Перед тем как покинуть зал, где размещался электронный мозг – эта святая святых общества, выколачивающего по пятисот франков из каждой пущенной в оборот тысячи, я записал в свою записную книжку следующий вопрос: „Можно ли создать у нас электронный мозг, который обеспечивал бы получение той же прибыли без ущемления интересов рабочих и потребителей?”
Как бы то ни было, электронный мозг „общества” произвел на всех нас сильное впечатление.
Несмотря на прекрасный обед, плохое настроение не желало рассеиваться. Я то расхаживал взад-вперед по номеру, то принимался просматривать ворох газет, лежавших на постели и на стульях, пока наконец не остановил свой взгляд на берегу Сены, катившей свои мутные воды под моим выходящим на юг окном. Июньское солнце бросало на поверхность воды серебряные блики, туристские катера с пестрыми клумбами людей на палубах не спеша, сонно скользили в сторону острова Сите. На Сене и ее набережных царила какая-то уверенная праздничная атмосфера, и от этого здорового веселья мне становилось еще больше не по себе. Не то наскучили бесконечные встречи и разговоры и руки затосковали по работе, не то душа заныла от одиночества. Впрочем, вероятно, причина была совсем другая. Нужно сказать, что одиночество меня никогда не томило, существовала тысяча интересных вопросов, на решение которых может уйти в лучшем случае лет сто. Наверное, мне нужно было что-то предпринять, , а я сидел сложа руки, я ждал, что произойдет какое-то важное событие, но ничего особенного не случалось. Вокруг меня царило спокойствие и, сам я бездействовал – в этом и коренился источник моей хандры.
В дверь постучали, и коридорный с любезным поклоном вручил мне письмо. Приглашение на торжественный ужин я уже получил, никакого другого письма не ожидал и потому удивился. Адрес был напечатан на пишущей машинке, печатные буквы не говорили ни о чем.
Разрывая конверт, я подумал, что найду внутри пригласительный билет, и не ошибся. Текст билета был напечатан на машинке, но внизу выделялась приписка от руки синими чернилами. „Смотри ты!” – сказал я довольно удивленно и сразу почувствовал, что событие, которое должно было произойти, пожалуй, стучится в дверь.
Тут я вдруг вспомнил, что забыл дать коридорному чаевые, и, выглянув из номера, окликнул его, как мне показалось, излишне громким голосом. Его рабочее место находилось в нескольких шагах, и громко кричать не имело никакого смысла. Я не помню, сколько денег сунул ему в руку. В конце концов парень он был хороший, любезный.
Повеселев оттого, что удалось отблагодарить коридорного, я опять взял в руки пригласительный билет, но не сел, а принялся ходить из угла в угол.
Под текстом приглашения было выведено от руки: „Виолетта Николова”. „Вот оно что, – подумал я, – она опустила первую часть фамилии: „Хаджи”. В сущности, это было понятно: по-французски „Хаджи” ничего не значит. Гораздо больше заслуживало внимания то обстоятельство, что она подписывалась фамилией отца. „Все-таки, – сказал себе я, – она не совсем порвала связь с родиной”. Об этом говорили несколько букв, образующие славянскую фамилию. Да, на такую смелость в чужой стране решится далеко не каждый. Другая на ее месте, верно, не поколебалась бы преобразовать болгарское „Николова” во французское „Николь”. Виолетта Николь. Ничего не скажешь, эта девушка не лишена смелости.
И вдруг мне стало смешно. Какая тебе „девушка”! Ведь Виолетта уже вполне зрелая женщина: ей тридцать четыре года – всего на год меньше, чем мне. И с какой стати меня так взволновало приглашение на концерт? Все то, что было между нами, осталось далеко позади, – не разглядеть простым глазом.
Не успел я подумать это, как почувствовал, что в сердце просачивается грусть. Она выползла тонкими струйками из разных потаенных мест и сгустилась в огромное облако. Такое случалось со мной каждый раз, когда я заканчивал работу, в которую вкладывал огромный умственный заряд и много сердечных сил. Успешное завершение работы вроде бы должно было радовать, а сердце заволакивала печаль, точно тихие сумерки. Я думал, к примеру, что когда мой робот заговорит, я в приливе дикой радости начну кататься по земле. Однако робот мой не только заговорил, но даже научился шагать, а пьянящий восторг длился всего несколько мгновений. И тут же пожаловала – как будто она стояла за дверью – знакомая гостья, которую автор одного рассказа, читанного мной когда-то, назвал „молчаливой женщиной с убеленными сединой волосами”. Мой робот мог прыгать и болтать, сколько душе угодно, – женщина эта стояла у моего плеча и мне не оставалось ничего другого, как смотреть на свое творение рассеянным и немного печальным взглядом.
Печаль, о которой идет речь, не так уж глубока, она дает себе знать не в полную силу. Ее облако не похоже на черную тучу, оно напоминает скорее белесое марево, что кротко покоится в ущельях и котловинах. Мне приходилось видеть такую дымку, правда, из окошка самолета, потому что я не имею привычки шляться по горам и не испытываю желания взбираться на высокие вершины, чтобы оттуда любоваться туманом.
Из окна самолета все видно – если верить опять-таки автору одного романа, – видно, как на ладони.
Мне захотелось поставить крест на прошлом. Я постарался взять себя в руки и сказал, что с таким похоронным настроением только на концерт идти! Подойдя к окну, облокотился на подоконник и вновь предался созерцанию увеселительных катеров, что время от времени бороздили воды Сены. Я невольно засмотрелся на один такой пароходик, что скользил по реке, как во сне.